Обретение Родины - Бела Иллеш

К счастью, Чонтошу неожиданно вспомнился лозунг, то и дело провозглашавшийся на конкурсах переподготовки для офицеров запаса.

— Родина прежде всего, господин капитан, — наставительно, почти торжественно произнес он. И для верности снова повторил: — Родина прежде всего!

— Благодарю, господин подполковник! — ответил капитан Гардони. — Я совершенно с вами согласен. Очень рад, что мы с вами одинакового мнения.

Капитан Гардони сделался постоянным сотрудником лагерной стенной газеты, а также принял участие в работе одного из политкружков. Работал он искренне, неутомимо агитируя за создание Венгерского национального комитета. Беседовал он исключительно с рядовыми гонведами и унтер-офицерами, а офицеров чурался, чем, разумеется, хоть и невольно, только играл на руку Чонтошу. Если бы Гардони сагитировал и возглавил тех молодых офицеров, у которых постепенно открывались на правду глаза, он, несомненно, подорвал бы авторитет Чонтоша. А так сам постепенно изолировал себя от офицерства.

Капитан Гардони, капрал из вольноопределяющихся Сиртеш и трое рядовых гонведов обратились к лагерному начальству с просьбой разрешить провести конференцию военнопленных в целях подготовки к организации Венгерского национального комитета. Просьба их была удовлетворена. В воскресный день в их распоряжение предоставили помещение лагерного клуба.

В четверг после полудня, за три дня до упомянутой конференции, генерал-лейтенанта Шторма посетили двое штатских, оказавшиеся сотрудниками издаваемой в Москве газеты для венгерских военнопленных «Игаз со». Шторм узнал от Чонтоша, что оба редактора коммунисты, и одного из них подполковник слыхал уже не раз. Было ему известно также и то, что этот живого ума человек, темноволосый, очень подвижный и еще молодой на вид, шестнадцать лет отсидел в каторжной тюрьме в Венгрии и что, как ни странно, подобное обстоятельство вовсе не считается у коммунистов зазорным. Больше того, они будто бы даже гордятся своим каторжным прошлым.

— Пожимать руку бывшему каторжнику! Гм… Вполне заслуженное наказание за то, что мы в свое время оказались чересчур мягкосердечными и не вздернули подобных типов, хотя имели полную возможность это сделать. Ну да ладно, впредь будем умнее!.. Однако, чтобы достичь этого в будущем, придется теперь делать хорошую мину при плохой игре…

Так говорил Чонтош, обращаясь к обоим генералам, И они с ним согласились.

Генерал-лейтенант Шторм принял посетителей все под тем же развесистым дубом в присутствии Енеи и Чонтонша. Раган принес гостям стулья.

Один из них — тот самый, что просидел когда-то шестнадцать лет в тюрьме, — гладковыбритый темноволосый мужчина, благовоспитанный, но, пожалуй, слишком темпераментный, кое-как примостившись на неудобном лазаретном стуле, сделал подробный обзор международного положения. Он развивал мысль, что неотвратимо приближающийся крах режима Гитлера и гитлеровского террора будет для венгерского народа величайшим счастьем. Мадьяры наконец получат возможность завоевать свою свободу и независимость.

— За последние четыреста лет для этого еще ни разу не представлялось более благоприятного случая, чем в наши дни! — с воодушевлением воскликнул он. — Мы на пороге нового обретения родины!

Но особенно воодушевился бывший каторжник, когда речь зашла о движении сопротивления. Он ссылался на имена прославленных венгерских ученых, писателей, художников, которые там, в пределах отечества, смело выступают против пагубной антинациональной политики Хорти. Говорил он и о все растущем сопротивлении венгерских пролетариев, о признаках брожения среди крестьянства.

Но ожидаемого эффекта речь его не произвела. И оба генерала, и их бывший начштаба мгновенно забывали все перечисляемые им громкие имена. Они слышали их впервые в жизни. То, что гость говорил о рабочем классе, их чрезвычайно возмутило (в душе, а так-то они и бровью не повели), а при упоминании о крестьянских смутах все трое подумали, что жандармы уж как-нибудь сумеют заткнуть мужику глотку.

Обрисовав перед генералами перспективу нового обретения родины, темноволосый призвал их внести свой вклад в освободительную борьбу венгерского народа и вместе с соотечественниками сражаться за независимость Венгрии.

Чонтош прослушал доклад с интересом и некоторым страхом. Генералы скучающе ожидали, когда наконец прекратится поток малопонятных для них слов, вызывавших в них одну лишь неприязнь. И не столько своим наивным, как им казалось, содержанием, сколько непочтительным тоном и неподобающей формой.

Окончив свою речь, темноволосый газетчик попросил генералов дать ему прямой ответ. Те переглянулись и, не сговариваясь, обратили свои взоры к Чонтошу в надежде, что подполковник призовет этого необычного гостя к порядку. Но подполковник или и впрямь не разгадал их желания, или попросту не захотел его угадывать.

После долгого и неловкого молчания заговорил Шторм. Речь его была медленной и вялой.

— Ну что ж, — начал он. — Если я правильно понял, господа ждут от нас, чтобы мы снова взялись за оружие. Желание вполне объяснимое, ибо таково уж наше солдатское ремесло. То есть я имею в виду профессиональное умение воевать. Если мы получим соответствующий приказ, могу вас заверить, господа: за кого, за что, против кого и против чего надлежит нам сражаться, разъяснять нам не придется. Такие вещи никогда нас не занимали и никогда занимать не будут. Мы — солдаты, мы выполняем приказ, и все прочее нас не касается. И наоборот, без приказа, кто бы нам что ни говорил, никакие разглагольствования на нас не подействуют. Мы даже пальцем не шевельнем! Ежели вам, господа, что-либо от нас нужно, если вы чего-либо от нас хотите добиться, вам прежде всего надлежит усвоить именно эту простую истину. В случае получения приказа от его высочества господина правителя Венгрии — законного приказа, по всей форме, письменного, с надлежащей печатью — вы можете на нас рассчитывать. Но без приказа… без получения подобного распоряжения… все ваши слова окажутся тщетными. Пора же наконец понять, господа, что мы — солдаты.

Затем генерал-лейтенант пожаловался гостям на чрезмерный шум в лагере и на «не вполне безукоризненное продовольственное снабжение». Кроме того, здесь по малопонятным для него причинам нельзя достать ни будапештских, ни берлинских газет.

— Возможно, господа редакторы смогут в какой-то мере содействовать устранению этих недочетов?..

Генерал-майор Енеи не произнес в продолжение всей беседы ни слова, а Чонтош обратился к генерал-лейтенанту за разрешением высказать собственную точку зрения. Сводилась она к тому, что для всех находящихся в плену венгерских штаб-офицеров, офицеров старших и младших, унтер-офицеров, рядовых гонведов и солдат рабочих батальонов только что высказанное мнение старшего среди них по рангу генерала, его высокопревосходительства господина Альфреда Шторма, равносильно приказу. Всякий не соглашающийся с его высокопревосходительством совершает дисциплинарный проступок, а стало быть, в конечном счете изменяет своему отечеству.

— Но смею надеяться, господа, что люди, говорящие о новом обретении родины, не потерпят в своей среде предателей!

Чонтош замолчал. Темноволосый газетчик коротко ответил на жалобу генерала относительно питания, а также относительно берлинских и будапештских газет, затем встал и распрощался.

— Этот каторжник не имеет ни малейшего понятия том, что собой представляет истинный венгерский солдат, — подвел итоги генерал-майор Енеи, когда машина гостей покинула лагерь.

На воскресную конференцию явились в полном составе все находившиеся в лагере венгерские унтеры, капралы и рядовые гонведы. Из офицеров же, кроме капитана Гардони и двух юных лейтенантов запаса, не пришел никто. Доклад о политическом положении сделал капрал Дьёрдь Сиртеш. В прениях выступило девятнадцать человек, среди них был и капитан Гардони.

Участники конференции решили обратиться ко всем венгерским пленным, размещенным в различных лагерях, с призывом избрать своих делегатов на общий съезд, имеющий целью образование Венгерского национального комитета.

В последующие дни к генерал-лейтенанту Шторму еще дважды приезжали посетители, которые с помощью тех же доводов, что и темноволосый: «Родина… народ… независимость… свобода», — старались воздействовать на него, дабы он изменил свою позицию.

Но граф Альфред Шторм остался непреклонен, тверд как гранит.

— Я сделаю, что прикажет его высочество господин правитель Венгрии. Без его приказа и пальцем не шевельну.

Подполковник Чонтош каждый день рапортовал обоим генералам о положении в лагере.

— Этот проклятый Национальный комитет все еще продолжает занимать воображение гонведов. Да и не только их, а как видно, и господ московских венгров. Нынче ночью из какого-то лагеря прибыли пять делегатов на так называемый съезд военнопленных. Среди них находится лесник из Берегова Пастор или как там его зовут… В общем, тот самый пресловутый лесник, что заставил работать военнопленных в Давыдовке.