Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Максим Викторович Винарский

поры до времени вечно недовольную интеллигенцию пришлось оставить в покое, так как заменить ее было некем.

И все бы хорошо, но в некоторых случаях плата оказывалась слишком высока. Культ научного знания не мешал большевикам относиться к науке и к самим ученым в высшей степени утилитарно, в соответствии с формулой Остапа Бендера: «Учтите, что за каждый скормленный вам витамин я потребую тысячу мелких услуг». Проще говоря, наука должна была оправдывать свое существование тем, что она приносит пользу. Само по себе это не выглядит противоестественным. Государство, как единственный в стране заказчик научных исследований, имело право требовать отдачи от своих вложений. Поэтому в первую очередь развивались практически полезные научные направления. Например, в биологии – борьба с паразитами и возбудителями инфекций, повышение эффективности сельского хозяйства и т. п. Но при этом на задний план отходило то, что во все времена важнейшим стимулом для работы ученого был интеллектуальный интерес, присущая человеку от природы бескорыстная и неутилитарная любознательность, плоды которой дадут (хотя и не обязательно) конкретную пользу когда-нибудь потом. В первые десятилетия советской власти на передний план вышли прикладные исследования. Значение «чистой», фундаментальной науки в те годы нередко недооценивалось{305}, хотя всем нормальным ученым очевидно, что никакие практические достижения невозможны без теоретических исследований, без понимания природных законов. (Скажем, лечить людей без знания анатомии, физиологии, генетики и биохимии будет в лучшем случае знахарством, в худшем – опасным для жизни шарлатанством.) Вспомним знаменитую плодовую мушку дрозофилу – ее не употребляют в пищу, она не дает шерсти и молока и вообще «народу не нужна». Но именно это «бесполезное» насекомое стало для генетиков излюбленным лабораторным объектом, изучая который они сделали многочисленные открытия, в том числе позволившие приблизиться к пониманию природы наследственных заболеваний, созданию новых методов селекции.

В советском правительстве считали науку обслуживающей деятельностью, что отражалось в официальных формулировках и постановлениях. Как заявил лично товарищ Сталин, подлинно передовая (читай – советская) наука «не отгораживается от народа, не держит себя вдали от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки, обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой» (курсив мой. – М. В.). Такая вот беззаветная самоотдача – добровольно и с песней. Говоря проще, этим декларировалось, что решать, какие проблемы ставить и исследовать, будут не сами ученые, а некий вещающий от имени «народа» высокопоставленный бюрократ. В новой реальности финансируемая советским государством наука утратила не только интеллектуальную автономию, но и основное назначение – получение нового теоретического знания о природе, человеке, обществе{306}. Вот почему Трофим Лысенко так издевался в своих выступлениях над «горе-генетиками», занимающимися плодовой мушкой, а не действительно полезными организмами, например картофелем. «Что можно разрабатывать на дрозофиле, чего можно от нее требовать под углом зрения практики? – спрашивал он у своих слушателей. – Нужно быть особенно гениальным и многознающим, чтобы даже на таком объекте, который безразличен для практики, вскрыть что-нибудь действительно важное…»{307}

Но «польза», которую большевики требовали от науки, не сводилась только к созданию материальных благ. То, что наука может и должна быть практически полезной, признавали и многие ученые старой закалки (тот же В. Вернадский){308}. Однако в советских условиях научное знание стало частью государственной идеологии. Его задача – поддерживать большевистские проекты по написанию новой, марксистской по духу, истории России и всего мира, по борьбе с «религиозными предрассудками», а также воспитанию молодежи в коммунистическом духе. Историки должны были писать о том, как тяжело жилось угнетаемым крестьянам и рабочим при царе. Литературоведы – рассказывать, как советские писатели своим творчеством способствуют строительству социализма. Экономисты – доказывать, что плановая экономика гораздо эффективнее рыночной и поэтому в самом ближайшем будущем ожидается невиданный подъем уровня жизни в СССР.

А что могли дать в этом отношении биологи? Очень многое! В первую очередь они могли включиться в широкомасштабную антирелигиозную кампанию, развернутую в Советском Союзе. И вот тут-то и пригодился Дарвин с его «обезьяной». Дарвинизм в СССР 1920-х гг. считался важным не только как научная теория, объясняющая эволюцию органического мира, но и как сильный аргумент против догмы о божественном происхождении Земли и человека.

Маркс, видевший в религии «опиум народа», отвлекающий его от революционной борьбы, считал, что в коммунистическом обществе она должна будет исчезнуть, отмереть за ненадобностью. Для этого следовало просвещать массы, заменять в их сознании религиозную картину мира научной. Дарвин был нужен большевикам как символ рационализма и научного прогресса. Он требовался воинствующей атеистической пропаганде, считавшей религию «средством доведения народа капиталистами до потери сознания» (как очаровательно выразился один персонаж Андрея Платонова). По словам другого платоновского героя, народ

…надо бросить в котел культурной революции, сжечь на нем кожу невежества, добраться до самых костей рабства, влезть под череп психологии и налить ему во все дырья наше идеологическое вещество.

Сочнее и точнее не скажешь. Потому что, как верили творцы новой жизни, «глупость есть лишь преходящее социальное условие» (снова Платонов) и только просвещение дает средство его исправить.

Впрочем, в 1920-е гг. некоторые советские биологи придерживались другой точки зрения. Это были сторонники евгеники – побочной дочери дарвинизма, с которой мы уже встречались в предыдущих главах. До своего разгрома «сверху» в начале 1930-х гг. евгеника в СССР считалась довольно респектабельной наукой. Как мы уже знаем, она искала средства улучшения «человеческой породы» не путем изменения социальной среды, а через направленное воздействие на наследственность. Всеобщее образование, культура, хорошее питание, добротное жилье – все это очень ценно, но по-настоящему улучшить человеческую природу может только контроль над репродукцией. Советские приверженцы евгеники были уверены, что по-настоящему полноценную программу улучшения человеческой популяции можно реализовать только в советской стране, где, как известно, все подлежит рациональному планированию и государственному контролю. В том числе, вероятно, и интимнейшие стороны человеческой жизни – любовь, брак, репродукция.

В 2008 г. из архива была извлечена и опубликована программа научного контроля за размножением граждан СССР, составленная советским генетиком С. Давиденковым{309}. Хотя этот проект не состоялся, он очень характерен, так как показывает дух эпохи и масштабность мышления авторов евгенических утопий. Утопии эти отличались воистину глобальным размахом. В соответствии с проектом Давиденкова в стране создается Высший евгенический совет республики, задача которого – оценивать граждан по степени их интеллектуальной одаренности и соответствующим образом планировать их браки. Все городское население Союза подвергается обязательному евгеническому освидетельствованию, по итогам которого разделяется на несколько групп. Члены первой, самой талантливой, будут получать материальное стимулирование, чтобы они приносили как можно большее число потомков. Конечная цель такова: «Дети „умных“ должны в каждом последующем поколении давать все больший и больший % популяции по сравнению с детьми „глупых“». В результате можно не только полностью искоренить в стране «дураков», но и повысить долю высокоодаренных индивидуумов в населении. Давиденков, конечно, читал сочинения Чезаре Ломброзо и вполне понимал, что талантливость, а тем паче гениальность, могут сопровождаться «патологической наследственной нагрузкой». По мнению Ломброзо, любой гений в какой-то степени сумасшедший. Как тут быть? Автор проекта рекомендует подбирать брачные пары таким образом, что, к примеру, «талантливый шизоид… может жениться без риска иметь шизофреников-детей лишь на девушке из семьи, совершенно свободной от шизоидных генов». За этим должна следить особая Евгеническая консультация.

Не менее захватывающим был и проект искусственного оплодотворения советских женщин спермой, взятой от лучших мужчин, – так надеялись быстрее построить социализм. Проект предлагал в 1920-е гг. выдающийся русский генетик Николай Кольцов, позже избавившийся от евгенических иллюзий. Кольцову вторил работавший некоторое время в СССР американский генетик Г. Дж. Меллер. В своем письме Сталину он утверждал, что «многие матери завтрашнего дня, освобожденные от оков религиозных предрассудков, будут счастливы смешать свою плазму с плазмой Ленина или Дарвина и дать обществу ребенка, наследующего их биологические качества»{310}.

К счастью, советские руководители к этим прожектам не прислушались, и скоро евгенику в СССР запретили. Одной из возможных причин, по мнению историка этого учения Василия Бабкова, было то, что ведущие специалисты,