Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н. А. Некрасова, 200 лет со дня рождения. 1 часть - Альманах Российский колокол

VII

Спозаранку пятнистая Майка цокает каблучками копыт по мозаичной площади кинотеатра «Машраб», который недавно вырос из стекла и бетона на проспекте великого Навои…

Босоногий Минька в сиреневых шортиках и алой футболке бежит ей навстречу с Капан-базара из нонханы[35]. В авоське дюжина свежих, еще горячих лепешек: десять – домой, одна – для Майки и еще одна – для себя. Ее он сейчас и съест за компанию…

Корова издали чувствует Мишку. Остановилась, кивает ему. Здравствуй, Минька. Здравствуй, Минька. Чем ближе Мишка, тем чаще кивает корова.

– Привет, – машет ей Мишкина рука.

Морда тянется, хочет поцеловать.

– Только давай не слюнявь меня, Майка.

Куда там… Лизнула разок – и умылся Мишка.

Потом он сидит на прохладных еще ступеньках киношника, рвет пополам лепешку, рябую от конопушек кунжута. Сам жует и корову не обижает.

Над ними изумительно гладкое небо и слова поэта Машраба, сложенные из голубого бетона под козырьком перекрытия:

Я не гений,

не дух небесный,

А человек, родившийся в Намангане…

Мишка – тоже «родившийся в Намангане»…

Оно, конечно же, не столица… Но, с другой стороны, где родиться, его никто не спросил. В Намангане так в Намангане… Да, Наманган – естественно, не Ташкент… Но, опять же, и Ташкент – далеко не Москва… Так что живи и радуйся – это тебе не Чует и не какой-то затюханный Тураурган, для которых и Наманган – столица…

А все одно: лучше всего человеку там, где его дом. Вон певец наманганский Машраб триста лет назад жил, а люди помнят его…

Вот и Майка хотя бы… тоже чужая вроде бы, чья-то корова, а Минька ей – все равно что свой… Съели лепешку на пару, съели вторую.

– Ну ладно, Майка, пора мне – дела.

Мишка бежит дальше под чинарами по широкому тротуару. Майка медленно чешет за ним. Но у Миньки всего две ноги, хоть и длинные, но всего лишь две, а у Майки – целых четыре. Вот и скачут они в шесть ног по пыльному тротуару. Мимо гордых маяков швейного производства на Доске почета. Мишка давно приметил, что Доска эта серая, а сами маяки на ней больно хмуро-серьезные, будто бы и почет им не в радость…

И дальше, дальше мерят тротуар проспекта Навои две босые ноги и четыре копыта, мимо какой-то крашеной фанерины с надписью «Все лучшее – детям!». Раньше Шахновский обязательно остановился бы перед этой фанеркой и попросил бы у нее хоть чего-нибудь из всего лучшего… Но не теперь. Сейчас ему некогда. Завтра у Миньки гос в музыкалке. Он торопится за фоно…

А я утонул у Шахновских в белом мохнатом кресле, жду, когда же гений нацелуется уже с коровой Майкой…

– А у тебя как дела? – кричит мне из кухни Нина Михайловна, Минькина мама. – Как поживает твоя поэзия?

– Да ничего поживает… – бурчу я в ответ.

На террасе звонко зашлепали босые ноги о крашеный пол. И Минька, влетая в комнату, сразу же заполняет собой все пространство. Худой он и длинный, Минька, а места в пространстве все равно занимает много… Тесно от Миньки становится.

– У него, мамуля, потрясные результаты… – грохочет с порога он. – Большой узбекский шоир[36] Рамз Бабаджан лапу ему пожал. Вот так…

Сидим за круглым, каким-то старинным, с выгнутыми ногами, столом на террасе. Макаем кусочки лепешки в пиалку с медом. Из других пиал зурпаем прозрачную янтарную влагу.

А потом Шахновский идет за рояль. И там он волшебник. Завтра он «на ура!», «на бис!» исполнит La Gazza Ladra[37] Россини. Государственная экзаменационная комиссия в полном составе будет ему аплодировать стоя… ГЭК – стоя!

Нет, такое, конечно, бывает… В Намангане завтра такое тоже случится. Впервые…

А сегодня Мишка только еще разминается. Нет, он не играет, он седлает твои чувства… Он сажает на них извилины… Он бросает в руки извилинам вожжи нервов. И вся эта упряжь величаво гарцует, покорная диалектике музыкальных пассажей. От такой езды я, утонув в широченном кресле, проваливаюсь в небытие… И там сквозь туман, застлавший сознание, вижу, как Мишка Шахновский верхом на своей gazza ladre Майке гарцует по проспекту Алишера Навои сдавать выпускной экзамен по музыке. За ними выстраивается и медленно движется длиннющий кортеж автомашин…

– Ну и как, Гудя? – доносится откуда-то издалека. А я не могу очухаться: извилина застряла где-то в стременах… Я еще еду, еду…

Визг Нины Михайловны: «Ми-инька! Ой, Ми-ишень-ка!..» – окончательно вышиб меня из седла. Шмякнулся об асфальт… и очнулся в кресле.

В широком окне зала, на подоконнике, лежит Майкина морда, смотрит на окружающих невинными глазами и с изысканным наслаждением жует любимую бегонию Нины Михайловны…

– Я пришибу сейчас эту скотину, – кричит, чуть не плача, Шахновская. – Ой, Миша, смотри, что наделала эта паршивая тварь!

Мишка подходит, спокойно берет Майкину морду руками и сбрасывает за окно… от греха подальше.

Потом, обнимая всхлипывающую Нину Михайловну, нежно шепчет:

– Ну успокойся, мамуленька. Давай без условностей, – ласково просит он. – Бегония новая отрастет. Ты знаешь, в Индии, между прочим, вообще коров одной только бегонией кормят… Они там жиреют от этого. А наши несчастные нетели… Ты только на них посмотри – и стыдно, и жалко.

VIII

А потом Майка пропала. Куда она исчезла, куда запропастилась, доискаться мы с Мишкой, как ни старались, уже не смогли. Шахновский даже не знал адреса дома ее хозяина… Не стало нашей Майки – вот и все дела.

По тротуарам ходили какие-то мелкопородные бушуевские телки – и цветом, и ростом, и запахом, и повадками нечто среднее между овцой и ослицей… Только вымя коровье… А мы искали свою gazza ladru…

Вообще в жизни стало происходить что-то совсем непонятное. А может быть, это мы сами кое-что в жизни начинали понимать…

Рамз Бабаджан сказал:

– Гудя, это детство твое ушло…

Мы сидели на лавке в сквере Революции, в самом центре Ташкента.

– Не ищи свою священную корову, – советовал мастер. – Вот тебе слово Пушкина: «Ты – царь! Живи один…» Все мы немножко сумасшедшие… А ну-ка, как бы ты это выразил?

– За всех отвечать трудно, – отвечаю ему, – а про себя, пожалуй, вот так:

Проспекты, улицы, дома

Насупились во мраке тучей…

Мне кажется: схожу с ума

Извилин лестницей скрипучей…

– А что? Неплохо…

Это хвалит меня усто…[38]

– Когда