Легенды. Предания. Бывальщины - Неонила Криничная

Ну, она поразмеряла-поразмеряла материалу — да два колпака будет сшить.

Так старушка рассказывала. Ей говорили: «Да не ври ты, не ври». Так показывала… колпак.

КАК У ДВОРОВОГО СПРАШИВАЛИ

Были у меня сыны на войне. И я пошла узнать, живы ли дети. Была одна женщина, водила, у дворового спрашивала.

Вот пришли во двор, она стала звать: «Черт, выходи! Водяной, выходи. Жировой, выходи!..» Всех сосбирала. А я стою, боюся: думаю, вот, сейчас выйдет — задавит. Долго не выходил. Потом она в другой хлев сходила — он и вышел. Сошел, меня по лицу провел, по губам, потом по плечу. Серед хлева стал и говорит: «Ну, спрашивай! — Прокашлял, как старичок. — Расспрашивай!»

Ну, мы и стали спрашивать. Я спрашиваю, живы ли у меня дети.

— А один, — говорит, — в танке погиб, в танке, — два раза повторил. — А другой сын, — говорит, — в Англии в плену.

— Ну, так мне видать ли его?

— А через три года увидишься.

А мне так и не пришлось увидеть…

Тут другая женщина была рядом со мной.

— Ну, — говорит, — мне расскажи, живы ли у меня дети.

— А у тя, — говорит, — три сына погибли, а еще остался четвертый сын — с тем доживать.

— А один сын в боях не бывал.

— Ну, не бывал в боях, — говорит, — он поехал на фронт, его убили по дороге.

— А дочка, — говорит, — еще учится, дак как?

— А дочка хорошенька, сдает, — говорит, — на учительницу… Ну, довольны вы?

Мы и пошли:

— Довольны.

У этой женщины руки развязали: у нее были связаны. Ну, мы вышли, больше ничего. И куды-то ушел этот старичок. Всё.

О баеннике

БАЕННИК

Теща у меня раз приходит в баню. Стала баню затоплять. Она, значит, затычку снимает — дым хоть некоторый выходит.

Она раз выдернула затычку — не выходит, другой раз — ни черта. На третий раз выдернула она — а из трубы показались пальцы сизые, длинные. Ну она тут перекрестилась, помолилась.

Стала топить баню. И больше ничего.

БЕЛАЯ КОШКА

(…) А тут одна баба чесала лен тоже. Лен-то у нас по вечерам чесали. Ведь дни-то коротеньки осенью, дак. Пришла в байну чесать лен. Чесала-чесала. На полках сидит как белая кошка, глаза сверкают-сверкают такие у ней. Я, сказывает: «Кис, кис, кис…» Киска не двигается. Да я бегом это, щеть в руки да лен. Дак побежала да камнем, сказывает, колгонула в байну, дак.

Вот, вот привидения какие. Это на самом деле. Я вот не скажу, что вру. Вот не вру! При мне все это сделалось… Ой, господи, страшно-таки…

ТОПИЛА НОЧЬЮ БАЙНУ…

(…) Еще одна баба сказала. Вот топила ночью байну. Тогда мужики ездили в двенадцать часов ночи, поздно. Топила байну, топила-топила. А потом ведь пришла (тогда с коровьей шерсти кафтаны-то ткали, кители шили такие коротеньки) — ёно как, сказывает, меня сгрибчило, так у этого кафтана зад отпал в руки в байне. Ну, потом мужики приехали, пошли в байну мыться: и каменка разрытая, и вода вся вылита.

Вот, вот ночью в байну ходить!.. Я-то не пойду ночью.

Об овиннике

ПРО ГАДАНЬЕ И ОВИННИКА

Да! Бывало, два старика были дома и перед рождеством по старинушке слушали, что чудилось, что смотреть было можно. Ну вот, пошли на гумно, значит, слушать. Сели (была на гумне кожа) на эту кожу и взяли в руки сковородник, обчертили эту кожу, чтобы нечистый дух не спихнул их, да, обчертили и сели.

Вдруг выходит с этого овина человек, нечистый дух, наверно. Ну вот, взял эту кожу (а хвоста они не обчертили), взял эту кожу за хвост, раз-два махнул — и этые мужчины улетели с этой кожи, да.

Ну, конечно, они уже растерялись, открыли ворота и убежали домой. Пришли, переговорили промеж собой. Ну, один и говорит:

— Это неправда, я пойду сам туда, сяду на кожу, и он ни за что меня с кожи не спихнет, значит.

Ну, и потом пришли, эту кожу взяли и сели. Один сел на средину, а другой сел на голову этой кожи и проложил руки в дырки, где уши были прорезаны у коровы про рога, заложил руки и положил на них замок и сидит. Кожу обчертили кругом, а хвоста не обчертили. Только сели на кожу, вдруг дверь открывается и выходит с овина опять нечистый дух, вроде как человек. Взял он эту кожу за этот хвост — и давай кругом вертеть. Вернул один раз — этот первый мужчина, который на средине сидел, сразу улетел к воротам, а этот, которого руки положены в дырки, значит, сидит все время. Он давай крутить его, крутил-крутил, сам устал. Мужчина лежит в углу, он в другом лежит — дышит, конечно дело, живой, значит. Отдохнул и снова давай крутить его. Этот мужчина все лежит, дёржится за эту кожу, — руки в дырках, дак зря не свернешь его. Крутил-крутил, потом больше не замог крутить, бросил и ушел, двери закрыл. И мужчина дожидал-дожидал его, дождаться не мог и потом ушел домой. Вот так.

МЯВГАЕТ-ОЙКАЕТ

Вот бывает. Жил мужчина с женой, значит. Пахали они хлеб, конечно дело. Ну вот, на одном гумне сушили зерно, а на втором молотили. Ну вот, часа в три встали ночи. Мужчина посылает женщину подготовить эту рожь там молотить, а потом говорит:

— Я сейчас приду.

Ну, сел покурил, конечно дело… А она сходила, эта женщина, Анна Максимовна, сходила туда, ну, а там, в этом овине, мявгает-ойкает. Она испугалась и пришла обратно. Спрашивает другу старушку:

— Бабушка, там что-то в овине плачет.

Ну, старушка ей, конечно дело, открыто сказала, посмеялася да и говорит:

— Там овинница рожает. Не ходите, — говорит, — сейчас молотить. Снеси ей чего-нибудь на родины, какого-нибудь хлебца или рыбник или чего-либо, рыбный пирог.

Ну вот, она говорит:

— Чего я могу снести?

— Снеси чего-ни.

Ну, она взяла пирог с рыбой, положила чаю, сахару положила, туда принесла и на окошечко поставила ей. А там все в овине ойкало:

— Ой, ой.

Она не могла понять этого дела.

Пришла, говорит:

— Она все еще рожает, там все ойкает.

Ладно, немножечко посидели. Бабушка и говорит:

— Идите. Наверно, уж там, — говорит, — она успокоилась, и все такое.

Ну, они пошли. Пришли, где рыбник был положен на окошечко у ней, ну, вместо овинницы — а сидит кот на этом окошечке… у рыбника. И весь этот рыбничек скушал.

Это там была не овинница, а просто кот, мяукал все «ау-ау», а она подумала, что овинница рожает. Вот.

Мужик давай ее ругать да матюгать. Вот. Так скормила она этот рыбный пирог коту, а овинницы в глаза не видела.

О мельничном

ПРОДЕЛКИ МЕЛЬНИЧНОГО «ХОЗЯИНА»

Поехал было батюшко наш на мельницу, на Халуй, далеко. Вот приехал, а там, как с деревни выезжать, говорят:

— Куда ты на ночь поехал? Там никого на мельнице нету, там неспокойно. Как ты один?

— Ничего, я не боюсь. — И поехал.

Приехал, муку засыпал да овес затолк. Спустил мельницу. И пошел. Избушка там есть у мельницы. Мельничная избушка, как называли раньше. Печку стопил, чаю попил. Хотел спать повалиться. Только повалился, не успел еще заснуть — вдруг за волосы кто-то дернет. Я из сна долой. Что такое? Опять зажгал лучину, в щель куда-то улепил. Повалился, полежал. Как лучина погасла — опять то же самое: опять за волосы. Не больно, а вот захватит за волосы, дернет — и только.

Ну, к, говорит, тут разматюгался, да опять огонь зажгал да и сел. Ну вот, сходит в мельницу там заглянет. Все переделал, муки намолол. Пошел: «Поеду, — говорит, — сейчас. Ну, что тут: сидеть нельзя, повалиться тоже».

Стал муку выносить. Лошадь запряг он, подгонил ко дверям самым. Мешок захватит, пока выносит на телегу, — опять огонь потушит. Даже искринки нет. Опять снова зажигает. Ну, выносил кое-как. Потом: «Оставайся, — говорит, — нечистая сила, а я поехал домой». Поехал, а ночь темная, осенняя. Ехал, подъехал — и как, не знаю, в яму забрался: она не о саму дорогу и была, яма, а так лошадь зашла. Смотрю, телега покатилась в эту яму, и лошадь вслед, и я вслед. И пришлось в этой яме сидеть до утра, до свету — не мог выбраться. Ну, как выберешься? Все лежит кверху ногами, колесами: телега, лошадь лежит. Вот такая была бывальщина.

О чёрте

ЧЕРТИ МОЛОДЕНЬКИЕ

У нас в селе Петр Горбунов жил. Так вот он про себя рассказывал.

…Вот его черти увели в лес. И такая у них музыка хорошая. Оки пляшут, и он с ними вместе. Черти все молоденькие да так пляшут!

Потом, говорит, я домой шагаю, и они за мной. Они окружили его. Что делать? Я сапог скинул, а они — цапе! — и так в карниз его забухали, что ни крикнуть и ни пошевельнуться.

Жена-то его потеряла и только по сапогу узнала, что он домой уж пришел. Голову-то подняла, а он в карнизе зажат. Черти его так забухали, что всем народом выворачивали его.

БЕСЁДА

(…) Закончили покос. Пошли домой, на Погост пошли (а косили здесь же, тутотка, рядом). Вышли — один (Иван Федорович. — Н. К.) идет и говорит:

— Ты куда пошел?