SoSущее - Альберт Егазаров

их столом следующую картину: сидящий между Негудом и Номилом Пронахов как-то подозрительно разглядывал стакан с киселем, застрявший в его руке на полпути ко рту. Номил, поглаживая жидкую седую бородку, уговаривал его отведать халявы, аргументируя, что неудобно как-то отказываться от скромного, но все же угощения. Платон замедлил шаг. Пронахов, не опуская ложки, молчал.

— Это же пародия, — наконец-то просветлел он в лике и голосе, — на святые дары. Плоть и кровь, каша и кисель, белое и красное… — разглядывая дары, размышлял вслух Моцарт духовного сопротивления, — красное… Красное! — сказал он резко, точно спичкой чиркнул. — И кто из вас знает, из чего сварен этот кис-эль? — загадочно вопросил он, выделяя из продукта суффикс «эль», как из какого-нибудь Сама-эля, только неопознанного чина и звания. — Саша, — повернулся он к Негуду, — не известен ли тебе Кис из демонических начал?

— Кис, — лихо начал Негуд, — Кис, — повторил он и затормозил. — Может быть, Кисс, с двумя «с», тогда Кисс-эль — бог поцелуя. А поцелуй — обмен пневмой и душой-дыханием «ка». А если «кисс» — «поцелуй невинности» — и в основание позвоночника, — это толчок, это пробуждение кундалини. Была еще группа KISS, тогда мало кто знал, что это аббревиатура: Kings in Satan Service.

— He то, Саша, не то, — подустав от «нехорошей» конспирологии, вынес вердикт Пронахов, — не цепляет твоя каша-акаша, — заключил он и посмотрел на остановившегося перед ними Платона с учеником.

— А вы что думаете, Платон Азарович? — спросил он, обращаясь к ним.

— Не стыдно, Александр Авдеич, — сказал Платон, никак не ожидавший того, что испрашивать секреты Братства будут непосредственно у их хранителя. — Забыли, что на шаббате пьют? На крови, на крови киселек, нежто товарисчи соли не почуяли? — спокойно признался он и, повернувшись к Роме, тихо, но разборчиво, словно продолжая прерванный разговор, произнес:

— Конденсация ультрасуггестивного поллюцинажа в эгрегориальный некрономикоз[119]. — И пока Рома открывал рот, чтобы возмутиться, он взял его за локоть и почти поволок прочь. Когда они отошли, он расцепил объятия.

— Теперь спрашивай или возмущайся, — разрешил он ученику.

— И правда, на крови? — не скрывая восторга, дивился недососок. — Я не распробовал что-то. Добавку можно попросить?

— Ну, какая кровь на халяву, Рома? Это я так, сочинителю помог, мучается же, — признался Платон и, отвернув голову в сторону от опазиционеров, рассмеялся.

— А эта, конденсация… некроза, или как его там, это о чем?

— О чем — через неделю узнаем.

— А сейчас? — настаивал недососок.

— Сейчас не узнаем.

— Почему, секрет?

— Никакого секрета. Я сейчас и сам не повторю того, что сказал. Эта шелуха с меня иногда сама по себе отлетает. То ли шутка, то ли утка. Но в каждой шутке есть доля утки. Смотри, как Негуд за ней поплыл, — сказал Платон, едва заметно кивая в сторону представителей «красного смысла».

— А он — повторит? — удивился Рома.

— Не только повторит, но и объяснит, как все это страшно… Страшно контринициатично.

— А он откуда знает?

— Почем я знаю, откуда он знает, может, вещает через него кто.

— Дядь Борь, а, дядь Борь, а на каком он языке гониво свое втирает?

— Кто?

— Ну этот, с бородой, Негуд, кажется.

— A-а, это феня традиционалистская.

— Вот бы научиться такой.

— Брось, бесполезняк это. На этой фене начнешь «за долю» — кончишь на Гиперборее какой-нибудь с шишом в кармане и ветром в голове.

— Платон Азарович, — понизив голос, словно бы перед чем-то оправдываясь, обратился к патрону ученик.

— Ну, — отозвался мистагог.

— А вот вы говорили, что как-то держали парочку писсателей… ну, в домашних условиях.

— Ну, говорил, — согласился Платон.

— А вот этих вот, если завести, как, думаете, приживутся?

— Не советую, один клопот с них в доме.

— Клипот, вы хотели сказать, — поправил Рома.

— Клипот, предание тебе в ухо, сколько раз говорить, ниже Царства находится, а клопот — в доме. Понятно?

— Абсолютно, — согласился Рома.

— Ну, то-то же, — смягчился Платон и, свернув с учеником в галерею интродукции, неожиданно столкнулся с самим Спонсоросом.

Этого еще не хватало.

Правда, то, что перед ними арканарх совершенного двуличия из самого ноокома, великий и ужасный Жрож, знали только сами арканархи, члены-тринософы, диархи да атарх с церемониархом. Поэтому для стороннего наблюдателя перед инициатической связкой мистагога и его ооцита-недососка появился самый обыкновенный черт, с рогами, копытами, большими женскими титьками и перевернутой пентаграммой на лбу. Но Платон, как наблюдатель не сторонний, до сих пор не мог понять преференций этого величайшего комбинатора. Он готов был увидеть его под номерами один, четыре, тринадцать и даже, прости ему Божже грех содомский, два, но никак не в виде вульгарной пятнашки из правдославных страшилок.

Теперь одна надежда — на Ромкино сосалище.

Чорт отчетливо цокнул копытом по старому, еще советскому паркету, дыхнул серой и небрежно прошелся тыльной стороной кисти по сосалу Платона. Ту же операцию он хотел проделать и в отношении недососка, чтобы сократить ритуал приветствия и успеть расспросить своего протеже, Платона Онилина, о провале одной из программ строителей горы, но… приданный мистагогу недососок в стремительном и в то же время совершенно подобострастном прыжке поймал губами волосатые пальцы арканарха и столь рьяно приступил к выражению признательности и почтения, что через несколько секунд его усиленного сосания Жорж закатил глаза и стал мелко бить копытом, сотрясаясь всем своим дьявольским телом. Когда Рома оторвал свое сосало от вседающей десницы, на ней явно убавилось волосков, а сгиб указательного пальца вообще был слизан до младенческой первокожи.

Пятнадцатый номер, откинув голову так, что его рог чуть не заехал в глаз стоящему позади стражу-териарху, тяжело, словно после эякуляции дышал — это насторожило громилу, и он угрожающе шагнул вперед, выкатывая из себя грозную ширу, но Соррос, вовремя подняв вверх левую руку, остановил стража и в совершенном блаженстве, какое только способно выразить клыкастая рогатая голова, двинулся прочь.

Платон снял побелевшие пальцы с локтя недососка и облегченно вздохнул.

— Брависсимо, — прошипел он и, подталкивая Рому, быстро свернул за угол в рекреацию.

Платон видел, как его недососок еле сдерживал слезы от боли.

— За что? — всхлипывая, спрашивал он.

— Извини, — покаялся Платон, — не было времени объяснять.

— Я думал, вы настоящий мистагог, Платон Азарович, а вы какого-то ряженого черта испугались.

— Если бы черта, недососль ты мой, — ласково обронил Платон, — это же сам Жрож-совершенный.

— Какой такой жрешь?

— Совершенно двуликий первосос, его высоство Жорж или Жрож Соррос.

— Тот самый, что породил торговлю биржевыми фикциями, а прослыл благотворителем — этот, что ли? — сделал предположение Роман.

— Скорее Тот Самый, — подтвердил Платон, дивясь осведомленности ученика в тайных титулах строителей горы. — Только ты откуда про его порождения знаешь? — не удержавшись, задал он неуместный для его учительского