Искатель. 1981. Выпуск №5 - Борис Пармузин

— Не могу сказать.

— Имелся ли в лаборатории фосотион?

— Нет, товарищ полковник, — ответил Консулов. — Я проверил все самым внимательным образом. Донев либо привез его из Вены или же взял у кого-нибудь из знакомых Возможно, он был у него давно. Помимо того, что он химик, у них имеется еще и маленькая дача с фруктовыми деревьями в окрестностях Симеоново. Фосотион — ядохимикат против вредителей — мог быть у него на даче…

— Значит, прямых доказательств, что Доневы имели в своем распоряжении фосотион, нет? — заметил Бинев.

— Доказательств действительно нет, но этот яд можно легко раздобыть.

— Химик, химик! — перебил Пиротский. — Не только химик может дать яд, притом такой весьма распространенный, как вы говорите. Разве можно исключить всех «нехимиков»?

— Я их исключаю, — сказал Антонов, — и не потому, чтоони «нехимики» (хотя в данном случае это имеет значение при технологии изготовления пилюли, при точной дозировке яда), а потому, что Доневы — единственные, которые имели достаточно веские основания для убийства Пепи. Ни Сивков, ни Бедросян, ни Попов не имели таких оснований. И осуществили задуманное таким способом, с таким далеким и направленным прицелом, настолько хорошо и заранее продуманным способом. Если это нужно…

— Нет, не нужно, — остановил его Пиротский, — я читал ваши аргументы. И я согласен с подполковником Антоновым, что это именно Донев. Ему это подходит по всем статьям. Что вы на это скажете, полковник Бинев?

— Я в психологии несилен и придерживался гипотезы Сивкова. Но сейчас, при новой обстановке, он отпадает. А это вкупе с другими обстоятельствами дела показывает: убийцы — Доневы. Я — за!

— Так… — задумчиво произнес Пиротский. — Значит, вы считаете, что все в порядке. Убийцы раскрыты, можно писать обвинительное заключение и передавать дело в прокуратуру. Вы, товарищи, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько далеки мы от этой идиллии?

— Подозрение еще не расследование, — сказал Бинев, — Вызовем их и… если они вернутся… Придется придумать какой-то повод для их вызова.

— А что вы думаете, подполковник Антонов?

— Я убежден, что они вернутся даже без особо благовидного предлога.

— Почему вы так полагаете?

— Ну… потому, что они не дураки. Они хорошо знают, что ничем не рискуют. У нас же нет против них никаких изобличающих доказательств…

— Вот это-то я и хотел услышать! Мы имеем здесь одну хорошо придуманную детективную историю, и по всему видно, что она правдивая, но для суда она не стоит и копейки. Никакой суд их не осудит на основании наших сколько-нибудь логичных рассуждений.

— В последнее время я только об этом и думаю, — сказал Антонов.

— Ну и что же придумали?

— Мне остается только одно — со слезами на глазах уговаривать их, чтобы они сознались в убийстве.

Наступило тягостное молчание. Полковник Пиротский засмотрелся в окно, будто все, что происходило в кабинете, не касалось его.

— Я хотел бы сказать, — неожиданно поднял руку, как ученик в классе, Хубавеньский. — Каждый преступник действует в материальном мире и сам, будучи материальным, оставляет после себя какие-нибудь следы.

— Да, это так, — улыбнулся Пиротский.

— Каждый преступник поэтому всегда допускает какой-нибудь просчет, — осмелев, продолжал Хубавеньский. — Вопрос в том, найдем ли мы эти материальные следы, обнаружим ли его ошибку.

— Так написано в учебнике криминалистики, товарищ лейтенант, — заметил Бинев. — Но сейчас мы собрались здесь не цитировать учебник. Покажи нам, какие следы оставил преступник в данном конкретном случае, какую ошибку он допустил.

— Не мог не допустить, — начал упорствовать Хубавеньский.

— Не мог — в учебнике, а на практике, в жизни…

— В жизни, — вмешался Антонов, — это порой случается Именно так пополняется черный список нераскрытых преступлений.

— Подождите, подождите, хватит учить парня, — вмешался Пиротский. — Он прав. А я хочу спросить, проверялись ли связи между Доневым и убитой. Помимо разговора Антонова с врачом из Ихтимана.

— Доктором Кубратом Паролевым?

— Да. А эта гречанка, ее подруга, знает ли она о них? Не звонили ли они ей по телефону из Вены? Особенно после двадцать первого апреля…

— Понимаю, — сказал Консулов. — Это я занимался салоном. Клео, как именуют ее там, ничего не слышала о Доневых, и Пепи не звонили из-за границы. У нее нет телефона, поэтому Доневы могли разыскать ее только в салоне… Разговаривал я и с Бедросяном. И он тоже ничего не знает о Доневых. Из разговора, косвенно направляемого мной, а также понял, что он ничего не знает и о ребенке Пепи.

— Значит, Доневы не интересовались больше судьбой убитой, не проявляли к ней никакого, так сказать, «нездорового интереса», дабы узнать о результатах своих действий? Хорошо…

— Нет, товарищ полковник, — включился в разговор Антонов. — И этой ошибки они не совершили. Мы имеем дело с очень умным и осторожным противником. С железными нервами. Зачем им интересоваться? Пепи или умерла, и тогда все в порядке — шантажистка устранена, или — если каким-нибудь чудом спаслась — тогда, в сущности, ничего не произошло. Она сама вновь объявится, и они придумают новый вариант ее уничтожения. Зачем проявлять излишнее любопытство, интересоваться судьбой женщины, которая им безразлична? Чтобы обнаружить себя! Нет, они и этой ошибки не совершили…

— Но смотрите, как умно и изобретательно, — отравлена последняя пилюля! После чего упаковка выбрасывается вон. Даже при том, что она не была выброшена, сколько времени прошло, пока мы ее обнаружили… И конечно, без каких-либо уличающих следов. Это все о вещественных доказательствах. Но в деле есть и гласные доказательства — очевидцы и свидетели, правда, всего один свидетель. Только Пепи знала «тайну ребенка». Доктора можно не принимать в расчет. Он родственник и будет молчать… Только одна Пепи и знала, что шантажировала их. Естественно, кто станет хвастаться столь неблаговидным поступком? И самое главное — только она знала, кто достал ей антикон.

— И эта единственная свидетельница сама жертва! И она больше не проболтается, — вставил Бинев.

— Это вы говорите. Надеюсь, этого вы не сообщили Доневым? Вот здесь-то они и допустили ошибку, на которую указал наш молодой коллега. Из-за своей хитрости, гипертрофированной предусмотрительности — я не хочу спорить об их, возможно, правильной и умной позиции — они, в сущности, сами себя лишили возможности узнать, что же случилось с Пепи. Разумеется, они предполагают, надеются, но не знают, умерла ли Пепи.