Газданов - Ольга Орлова

«Желанию Вашему возвратиться на родину — сочувствую и готов помочь Вам, чем могу. Человек Вы даровитый и здесь найдете работу по душе, а в этом скрыта радость жизни».

Увы, этих ободряющих слов Газданов никогда не прочтет. Само письмо Горького исчезло.

Смерть Горького положила конец надеждам на публикации и возвращение писателей в Россию. Гайто еще попытается обратиться в советское консульство с просьбой рассмотреть вопрос о въезде, приложив к документам горьковский отзыв на свой роман. Но ответа не последует. Таким образом, прекрасные инициативы Осоргина не получили продолжения в судьбе Гайто – в 1936 году вопрос о возвращении на Родину будет закрыт. Зато иные осоргинские чаяния в это время нашли куда более успешное воплощение.

БРАТСТВО ВОЛЬНЫХ КАМЕНЩИКОВ

Вступление профана в братство не есть одно из многих его житейских предприятий, а есть полный разрыв с прошлым и начало новой жизни — новое рождение.

А. Мазэ. Независимая ложа «Северные братья»

В следующие два года после триумфа «Вечера у Клэр», когда шум вокруг фигуры Газданова стал стихать, в его жизни произошло событие внешне незаметное, однако не менее значительное, чем посвящение в писатели. Он вступил в масонское братство.

Анкетные данные, на которые опирается повествование о судьбе любого человека, — происхождение, образование, военная служба, работа, профессия, семейное положение — с членством в масонской ложе никак не связаны. Никаких формальных последствий вступление в братство не имеет, и потому рассказать о биографии Гайто, не касаясь этого факта, можно. Представить же его образ и характер, обходя молчанием тайную сторону его жизни, нельзя. Впрочем, и осветить ее достаточно полно не представляется возможным. Все подлинное в масонской деятельности остается неуловимым, а те факты, что прежде считались покрытыми завесой таинственности, на поверку оказываются хорошо известными и мало что объясняют в этом загадочном объединении.

Мы не будем затрагивать ни историю возникновения масонского ордена в Европе, ни историю основания лож в России. Мы не будем касаться тем, начинающихся со слова «масонство», далее неизбежно — «… и православие», «… и сионистский заговор», «… и Февральская революция», «… и союз с большевиками». Для удовлетворения такого рода интереса существуют более информированные источники. Мы обратимся лишь к периоду, который был назван летописцами истории франко-русского масонства «сказочной эпохой рю де л’Иветт». Свидетелем этой эпохи и стал Гайто.

При всей таинственности масонских организаций адреса, обозначенные как места собраний братьев, найти в парижском справочнике было не труднее, чем адрес Английского клуба. Поэтому с середины 1920-х годов словосочетание «улица Иветт дом 29» в сознании русского эмигранта прочно ассоциировалось с тайным братством. Оно было таки же привычным, как для современных москвичей дом Булгакова на Патриарших прудах, — не многие в нем бывали, но с чем он связан, знают все.

Дом на парижской улице Иветт сыграл в судьбе нашего героя не менее значительную роль, чем дядин дом на Кабинетской в Петербурге или дом Пашковых в Харькове. Он стал местом рождения брата Газданова.

В 1917 году русским масонам, имеющим на родине более чем вековые корни, «по техническим причинам» пришлось на время прервать свою деятельность. И только через несколько лет в Париже, придя в себя, вольные братья возобновляют свои собрания.

Среди прочих в Париже в январе 1925 года возобновит свою работу и ложа «Северная звезда», основанная графом Орловым-Давыдовым сразу после революции 1905 года в Петербурге. В 1932 году ее членство, по рекомендации Михаила Осоргина, пополнится братом Газдановым.

Самостоятельной Великой русской ложи не существовало. Были лишь русские отделения Великих лож Франции, и потому, по замечанию Георгия Орлова, автора «Галереи масонских портретов», русское масонство во Франции никогда не было едино. «Были, — пишет он, — русские ложи в Великом Востоке Франции, "пристанище социализма и антиклерикализма". Были в Великой Ложе Франции, где обосновалась большая часть примкнувшей к масонству русской интеллигенции, родовой знати, крупных промышленников. Были и в Великой Национальной Ложе Франции, когда — уже в середине шестидесятых годов — патриархи "угасающего" русского эмигрантского масонства перешли из Великой Ложи в Великую Национальную Ложу… Были и независимые ложи, не входившие ни в одну Великую Ложу, были даже смешанные Ложи, куда был открыт вход женщинам…» [8]

Собирались они в масонских храмах на улице Кадэ и на улице Пюто. Однако через некоторое время русским ложам захотелось иметь свое пристанище, и их выбор остановился на полузаброшенном особняке на улице Иветт.

«В смысле вместительности дом был как раз тем, что нужно, — вспоминал брат Владимир Вяземский, — отличный сад, обширный су-соль (подвал. — О. О.), кухни; весь первый этаж мы превратили в обширную столовую…

На самом верху была огромная, необъятной вышины студия, которую решено было обратить в храм, но представлялись огромные трудности, чтобы этот храм соорудить. Эта самая чудная, самая курьезная, самая замечательная страница в истории русского зарубежного масонства. В эмиграции, в изгнании, без технических знаний, без денег, мы задались целью сделать то, что сотни лет тому назад делали пионеры-монахи, строившие такие чудеса, как Соловецкий монастырь с одним "посохом и благословением". И мы создали — на диво пораженным посетителям французам – лучшее масонское помещение во Франции… Никогда не забуду брата Кочубея на высоченной лестнице, с огромными ножницами, режущего и вывешивающего дивные синие бархатные занавеси наверху в храме, брата де Витта, нашедшего где-то и устанавливающего чудные две колонны А и Б при входе. Другие рубили эстраду, плато офицеров; ваш покорный слуга в солопете их окрашивал, а по ним братья Сафонов и Добужинский писали соответствующие символы. Другие занимались садом, подвальными помещениями, столовой. Брат Половцов пожертвовал огромное количество книг для библиотеки; создан был винный погреб. С невероятной быстротой все было готово в несколько месяцев, и Иветт наконец открыла дверь блестящим докладом брата Тесленко о старообрядцах — нечего говорить при каком энтузиазме и каком переполнении всех помещений».

Воодушевление, с которым строилась обитель русских масонов, было вполне сопоставимо с вдохновением юных ленинцев, в это же самое время обустраивающих коммуны в Советской России. Однако не случайно автор вспоминает про иных пионеров — «пионеров-монахов». К ним они были ближе, ибо на рю Иветт строили жизнь духовную. И чуть ли не половина русского окружения Гайто хотела быть причастной к этому виду строительства. В отличие от массовой коллективизации, охватившей в то же самое время СССР, «масонизация» русской диаспоры в Париже носила всегда добровольный характер. Никто никого в ложу на аркане, конечно, не тянул, но мода на масонство, безусловно, была, и причин тому было несколько.