Злодейка и палач (СИ) - -

Флора из тотема Терна… Ее милая гадкая соуровница с уклоном в самоутверждение за счёт более слабых противников. Что ж. У неё есть впереди четыре года до достижения ими брачного возраста.

У неё по-настоящему много времени.

Она проснулась от омерзительной чужой улыбки, растянувшей рот. Умершая Ясмин добиралась до неё во снах, которые теперь уже не были настолько однозначны. Фло не была добра к Ясмин, но и сама Ясмин открыто провоцировала, дразнила и загоняла соуровницу, которой и в голову не приходило, что она давно поменялась местами с жертвой. Поведение Фло носило черты детского буллинга, неизбежного в больших коллективах, тогда как Ясмин была по-взрослому хладнокровна и методична. Если бы она вошла в пустыню ещё раз, то уже не смогла бы открыто сказать, что невиновна.

Ну или смогла бы. Только потом пришлось бы рассказать, что она не Ясмин.

Она не сразу поняла, что кто-то гладит ее по волосам. Повернула голову и увидела маму.

— Разбудила? — виновато спросила та.

— Нет! — тут же яростно замотала головой Ясмин.

Закрутилась, заворочалась в белой постели, выбираясь из одеяла.

— Я ждала тебя и так боялась, что усну. Расскажи, как ты вернула руку Абалю.

К сожалению, Абаль оказался прав. Плата меткой возымела своё действие.

— Абаль сам вернул свою руку, но большего я сказать не могу, — мягко сказала мама. — Он оплатил мое молчание, и я не хочу возвращать ему плату. Но я могу восстановить твои люфтоцветы, они мне понравились.

— Это Ли, — глухо сказала Ясмин. — Клирия из тотема Ворслея, ее приютил тотем Вереска, а после предал. Отдал, как ремесленника на нашу операцию.

Мать, будучи одной из тех, кто помогал восстановиться погибшим вардовцам в Чернотайе, не могла не знать, каким образом они умерли. Не могла не знать, что ее собственная дочь приложила к этому руку.

— Я понимаю, — она сказала это одними губами, но Ясмин, конечно, услышала.

— Как будет дальше? — спросила Ясмин. — Я не знаю, что делает глава и не знаю, о чем ты думаешь, мам, но я хочу остаться с тобой, я больше никогда… Куда бы ты не пошла, я пойду с тобой, ладно?

Они обнялись, сжались, как две уютные кошки, и лежали в этом объятии, пока не уснули снова. Ясмин было снова десять, и она была счастлива.

***

Абаль обошёл весь сад, лес и осторожно исследовал дно озера. Не без тайн, но ничего особенного. А вот лаборатория, будучи открыта любым взглядам, несла в себе по-настоящему хорошие секреты. Чтобы открыть хотя бы один, нужно сидеть сутками, постигая извилистый пусть мысли мастера Гербе по мелким подсказкам, кратким запискам, экспериментальным смесям. Все ее тайны лежат у него перед носом, зашифрованные математическим письмом. У него нет этого времени. Даже сейчас.

Ясмин…

Он помнил, как она была шокирована, когда Хрисанф предложил убить его. Больше — она была в ужасе. И номер Семнадцать, которую Ясмин почти силой отцепила от себя, чтобы встать перед ней и закрыть от лилии. Где это видано? Номер Семнадцать, как бы это не случилось, была мертва, было бессмысленно спасать ее от песочной убийцы, даже наоборот — разумно использовать, как щит. Он бы использовал. А Ясмин не стала.

Он не привык себе лгать — она зацепила его. Семь лет он смотрел сквозь, а теперь видел ее одну. У него перед глазами были тысячи и десятки тысяч дней исследований, о которых Варда и мечтать не смела, а он лежал в лечебной камере, уставившись на луну. Мечтал, как сопливый цветок, переживающий гормональную бурю.

Всего год назад Ясмин предложила ему себя, и несколько секунд он ничего не видел — сначала от желания, пронзившего его длинной иглой до самой макушки, а после от ярости. Его тошнило от насмешливых глаз, читавших в душах. Даже унизительное положение слуги не приводило в такую ярость, как миг ее бесстыдной наготы. А теперь та, что покалечила Фло, сидела у него в голове маленькой белой звездочкой и не давалась в руки. Он не понимал, как эта отвратительная женщина могла быть той Ясмин, которая терпеливо выслушивала истерики Верна и закрывала собой номер Семнадцать. Другой взгляд, другие жесты, улыбка. Неужели Хрисанф, который ходил с ней на каждую операцию, и Верн, следивший за ней восемь лет, ничего не заметили? Как они могли не заметить?!

Или, может быть, они знали такую Ясмин с самого начала? Священный Лотос, одетый в багровые шелка ядовитой кальмии.

Перед глазами стояло лицо Ясмин. Испуганное и нежное. Он хотел поцеловать ее — там, на темной лестнице, где едва ли угадывался абрис губ, и перед лампой, когда она склонилась над его запястьем, лаская дыханием. И потом, когда отшатнулась на скользкой кушетке. Но на ее губах было сочувствие, а не любовь. Он не захотел.

Он хотел большего, но если Ясмин говорила правду, в конце каждой его мечты стояла веселая болотная гниль, вооруженная секирой, и предлагала ему скидку на церемонию сожжения. Мол, умерла, значит, умерла, зато ты на цветах сэкономил.

Абаль с трудом заставлял работать ум, выстраивать линию возможного будущего, выдавливать из проведённого дня крохи информации, заставляя их трудиться на своё благо. Вариантов было откровенно мало, но в одном из них он сумел бы вывернуться с выгодой для себя, даже с невероятной выгодой для себя. И с риском для Ясмин. Но, исходя из ее слов, она уже очень давно рискует, просто потому что родилась. Пришла в Варду. Не захотела сдаться.

Но все идет хорошо, пока они не знают, кто такой Верн. И Абаль, как сын Примула, будет их единственным вариантом выбраться омерзительными преступными ростками из Чернотайи обратно в солнечную счастливую Варду, пока они не знают.

Но здесь половина сада засажена шалфеем предсказателей, который испокон веков использовали для защиты от болотных духов, на церемониях пригляда и для обострения интуиции. Но то в Варде. Что шалфей обостряет в Чернотайе, он и думать боялся. Нужно быть внимательным и осторожным. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда…

***

К собственному удивлению, Ясмин проснулась вместе с мамой. Та никуда не ушла, и они так и заснули на одной кровати, завернувшись каждая в своё одеяло.

Ясмин засмеялась со сна от радости, перекатилась на кровати и обняла маму. Та сначала погладила ее по голове совсем, как маленькую, а после пощекотала. Ясмин казалось, что она никогда не уходила из Чернотайи, не взрослела, не совершала ошибок, и что это ее мама, а не…

— Хочу остаться здесь, — шепнула она. — Навсегда. Не думать больше ни о чем и никуда не уходить.

Мама засмеялась, потом легкомысленно спросила:

— Этот мальчик… Абаль. Что-то серьезное?

Ясмин застыла и вдруг поняла, что на самом деле это очень важный вопрос. Та, другая Ясмин, и не догадалась бы, а вот она прожила с мамой тридцать лет, изучила все ее маленькие хитрости. Маму очень волновали ее отношения с Абалем.

— Ну… — осторожно ответила она. — Он пришёл в Чернотайю, чтобы убить меня, а в результате дважды спас мне жизнь. Вряд ли мы… когда-нибудь… То есть, это маловероятно.

— Сложный ребёнок, — согласилась мама. — Ты целовалась с ним?

Все меньше это походило на мелкие личные сплетни между матерью и дочерью, и все больше напоминало допрос. Ясмин едва заметно нахмурилась, но лгать не стала:

— Мы прошли третье поле приказа, где поцелуй был пропуском на следующий этап испытания. Так что, конечно.

— Это плохо. Больше ничего не было?

Ясмин открыто насторожилась. Она не любила ограничений и приказов, слишком через многое прошла, чтобы ходить в домашнем ошейнике.

— Не было, — перебарывая себя, ответила она. — Почему ты спрашиваешь? Ты не хочешь, чтобы у нас с Абалем что-то… было?

Мама принуждённо засмеялась.

— Он опасен, вот и все, нет никаких иных причин. Я самая обычная и совсем не самая лучшая мать, и просто желаю тебе счастья. Пожалуйста, просто послушай меня. Он не единственный привлекательный мужчина на земле, а вот Лён очень скучал, когда ты уехала, он вырос очень умелым мастером.

— Ну ещё бы он не скучал, — уже не скрывая раздражения усмехнулась Ясмин. — Я была единственным разрешённым обьектом для травли в доме. Он, наверное, был в полном отчаянии, когда я уехала.