Зарево - Юрий Либединский

— Я думал просить госпожу Ханифу, может она приютит мою горемычную.

— Э-э-э… глупо говоришь! Жене нужно при муже быть. Иначе жить — один соблазн. Мы тебе ее отдали, а ты обратно привез? Так поступают только с разводками. Вышла она за Верхнего Баташева, значит жить ей у Верхних Баташевых, об этом и толковать нечего… Ей там место, и она у тебя хоть и молодая, но смышленая. Понял?

Кемал недоуменно пожал плечами и грустно, со вздохом ответил:

— Понял.

— Ничего не понял, — похлопывая его по плечу и скаля свои мелкие зубы в усмешке, сказал Темиркан. — Но ты ей расскажи, она все поймет и тебе объяснит.

Настала шумная кавказская весна, с грохотом снеговых обвалов и капризным рокотом пробуждающихся рек. Теперь никто не мог смеяться над Верхними Баташевыми, над тем, что они называют полем расчищенную ими глубокую яму среди камней. Освобожденная ими из-под камней черная земля так обработана лопатой и мотыгой, что она стала мягкой, как пуховая перина новобрачных. Муса, шепча молитвы чуть ли не над каждым зерном и попеременно поминая и Магомета, и Иисуса, и Георгия Победоносца, и Громовержца Илью, и всех богов и боженят, ведающих утренними росами и колосящимся хлебом, совершал на новом поле первый посев, а позади него шел Али и бережно граблями и рукой заравнивал борозды…

То открывая, то закрывая солнце, проносились легкие облака, прошла первая громовая гроза — новое поле дружно зазеленело, и каменная яма точно осветилась снизу. Нет, не зря прожил старик Исмаил…

Безоблачное тепло установилось надолго, только в полдень с близких снеговиков тянуло легкой прохладой. Подходило время гнать стада в горы, и снова на дорогах Веселоречья появились конные стражники… Но больше двух тысяч самых беспокойных людей, взятых в Веселоречье прошлым летом, еще не вернулись домой. Межевые столбы, переделившие вольные пастбища на ровные квадраты, стояли теперь нерушимо, участки были распределены согласно торгам, новый порядок торжествовал во всем Веселоречье.

Наибольшая часть пастбищ, принадлежавших ранее крестьянскому обществу Старого аула, согласно торгам, досталась князю Темиркану Батыжеву. Но он милостиво разрешил Верхним Баташевым пасти свой скот там, где они пасли его десятки лет и где был построен их старый, вросший в землю, из черных бревен сложенный кош. «Пасите, пасите, а осенью на приплоде сойдемся», — передала от имени князя старуха Лейля, и Верхние Баташевы одни из первых угнали скот в горы. Угнали так рано, что когда из Арабыни вернулся Кемал со своей Фатимат, пастухов они уже не застали, и Фатимат очень жалела, что не встретилась с любимой сестричкой Нафисат.

Богатые подарки привезла всем своим родичам Фатимат из Арабыни! Платки и шали, шелка и ситцы — женщинам, Мусе — трость с серебряным набалдашником, Али — трубку с серебряной насечкой, Азрету — игрушечный пистолет-пугач, стрелявший, как пушка.

Кемал рассказал, что князь пожаловал ему лесу для стройки и участок для дома. Хуреймат, опять распределявшая работу между женщинами, обходилась с Кемалом и его женой вежливо, но сдержанно, так, как полагается обращаться с гостями. Она с достоинством, как подобало, принимала ухаживания Фатимат, которая вилась перед ней, «как змея перед костром», — по выражению Хадизат. Обрядившись в шелковый платок, зеленый, с тиснеными серебряными цветами, Хадизат, хотя и перестала помыкать младшей невесткой, но, с тех пор как узнала, что Кемал стал большой господин и не может больше жить в своей семье, еще крепче невзлюбила Фатимат.

А Фатимат так хотелось повидать Нафисат, чтобы надеть на ее ножки свой подарок — красивые городские туфли на каблуках! Даже и не очень расспрашивая, так как этого никто не скрывал, узнала она, что зимой, когда все проходы снизу были завалены снегом, Науруз и еще кое-кто из участников восстания, почти не таясь, жили в ауле. Науруза с почетом принимали, и у Верхних Баташевых. Вел он дружбу с кузнецом Исмаилом Хасубовым, а также с удалым Батырбеком Керкетовым, который, женившись на дочке Хаджи-Даута — Балажан, остался жить у тестя.

В том, что Нафисат ушла жить в кош на пастбища, ничего удивительного не было. Нафисат еще девочкой хозяйничала на летнем коше, готовила пищу своим братьям и племянникам, пасущим скот, обшивала их. Но когда Фатимат осторожно спрашивала, где сейчас Науруз, ни те из Верхних Баташевых, кто на лето оставались внизу, ни молодые пастухи, которые иногда сходили вниз, в аул, никто не знал этого. И она решила сама подняться на кош.

Наверх проводил ее Азрет. Нафисат была одна. Она стала шире, щеки ее воспалены, а губы будто кирпичом намазаны. Фатимат она встретила ласково, поблагодарила за подарок, — туфли оказались в самую пору на ее узенькую, длинную ножку.

— Это тебе к свадьбе, Нафисат, — вкрадчиво сказала Фатимат.

— Вороны будут каркать на моей свадьбе, — ответила Нафисат.

Фатимат испуганно охнула и тут же подумала, что Науруза, верно, нет сейчас с ней, иначе она бы о себе так не сказала.

Переночевав на коше, с глазами красными и слезящимися от дыма (наверху по ночам были еще заморозки, и в коше, который топился по-черному, разводили огонь), Фатимат рано, когда пастухи еще спали, расцеловалась с Нафисат, уже разложившей огонь под большим котлом, и, несмотря на ее уговоры остаться и поесть, тронулась в обратный путь в сопровождении сонного Азрета.

Вчера не легко было подниматься, но, оказывается, не легче было и спускаться. Тропинка шла вниз настолько круто, что приходилось все время хвататься за кустики и камни, чтобы не рухнуть в бездну, наполненную серым туманом. Иногда Фатимат казалось, что они с Азретом кружат все на одном и том же уровне.

Солнце взошло вдруг и залило теплым светом крутой склон, по которому они ползли. Радужные, подобные стрелам лучи пронзали серый студень тумана, рвали и разбрасывали его. И вот внизу неожиданно близко, вся в зеленом сверкании оросительных ручьев и прорезанная цепочками каменных оград, раскинулась Баташева долина с ее похожими на муравейники родовыми поселками. Людей еще нельзя было разглядеть с такой высоты, но красота людского поселения ощущалась особенно сильно.

— Погляди, сестрица Фатимат, — сказал Азрет, — что это вон там, на том зеленом склоне, чернеет, точно две, нет, три букашки? Видишь? Под теми красными скалами.

Фатимат взглянула и сразу нашла то, что Азрет называл букашками. Они шевелились и то сливались вместе, то шли раздельно.

— А там есть дорога? — спросила она.

Как же, — ответил Азрет, — это старого Батыжа дорога, и если по ней идти, придешь к морю.

— Неужто к морю? — переспросила Фатимат.

И потом, когда они снова продолжали свой путь, она время от времени отыскивала этих «букашек», которые двигались по дороге. К морю? Или от моря? Но «букашки» становились все крупнее, и Фатимат вдруг разглядела, что это идут три осла, а при них два человека. Теперь Фатимат и Азрет уже настолько спустились вниз, что им видно стало, как по дворам снуют люди, вон и вспышки огня со двора Хасубовых, из кузницы.

Три серых ослика уже перешли вброд речку, вступили в Баташевский старый поселок и исчезли в крайних воротах богатого Хаджи-Даута Баташева.

И Фатимат, как ни устала, наскоро выпив воды, сразу же пошла в гости к Балажан, дочери Хаджи-Даута.

— Никак нельзя мне не сходить к сестрице Балажан, — оправдывалась она, — видела я сегодня, когда мы с горы спускались, что над их домом орел летал, — значит, родить ей мальчика.

— Это значит всего только, что курицы они сегодня недосчитаются, — насмешливо сказала Хадизат.

В своем желтом, отделанном черным кружевом платье, похожая на тонкую в поясе осу, Фатимат, покачиваясь на каблуках и притворно скромно прикрывая лицо белым платком, уже сходила вниз и не слышала того долгого «с-с-с-с», которое издали полные, румяные и от шрама, оставшегося еще с детства, слегка искривленные губы Хадизат. В этом звуке было и пренебрежение, доходящее до презрительной жалости, и чувство опасения, точно перед неизвестным насекомым, которое чего доброго может и ужалить.

Расплывшееся, смугло-лоснящееся лицо Балажан при виде Фатимат выразило скорее злобу и досаду, чем радость. Приветствуя гостью, Балажан своей громоздкой фигурой, с округлым, выпирающим из-под пестрого халата животом, старалась заслонить от Фатимат то, что происходило на широком, с дощатым настилом дворе Хаджи-Даута. Балажан почти силой втолкнула Фатимат в дверь на женскую половину. Потчуя гостью белым, приторно сладким сухим виноградом и орехами, она без внимания выслушала рассказ Фатимат об орле и вывела ее другой дверью наружу, оправдываясь тем, что ей нездоровится. Впрочем, Балажан насчет соблюдения обычаев и правил приличия никогда строга не была.

Но Фатимат понимала, что тут дело не в плохом самочувствии… Очень быстро протащила ее Балажан по двору, и все же Фатимат заметила, что в кунацкой горит огонь. Приметила она и широкого Батырбека с засученными рукавами и измазанными кровью руками, свежующего баранью тушу, и даже видела три ослиных с кисточками хвоста, непрерывно взмахивающих и отгоняющих мух…