Первый ученик - Полиен Яковлев

— Что такой бледный?

И вдруг она испуганно вскрикнула:

— Что с тобой? У тебя слезы?

— Ал… Ал… феров, — еле выговорил Володька и, склонившись к столу, заплакал…

Коля подрастает

В прихожей раздался звонок. Поправляя на ходу фартук, Варя побежала открывать дверь.

Минуту спустя в гостиную вошел Швабра. Он весь сиял. На нем был новый форменный сюртук с золотыми пуговицами, а из рукавов выглядывали белоснежные, накрахмаленные манжеты.

— Господа дома? — спросил он Варю.

— Дома, дома, милости просим.

— А, дорогой Афиноген Егорович, — раздалось из соседней комнаты, и в гостиную вошла Колина мама. Протягивая руку Швабре, она улыбнулась и сказала: — Давненько вас не видать.

— Помилуйте, — ответил Швабра, — уж я ли не частый гость? Супруг ваш?

— Дома. Хоть бы вы, Афиноген Егорович, на него повлияли. Зарылся в своих бумагах, и не подступись к нему. И вечерами, и ночами сидит, сидит, сидит. И все, знаете, над чем? Над этими разными, ну, как бы вам сказать, делами. На днях опять будет суд и опять ему выступать с обвинительной речью.

— Это суд над этими-с, над политическими-с? — спросил Швабра.

— Да, да. Я прямо не понимаю, откуда их столько берегся, этих политических.

— Хе-хе! — весело засмеялся Швабра. — Так уж устроено-с. Чем одни довольны, тем другие недовольны-с. Фантазеров много на свете. Воображают, что могут переделать мир. Да-с. Но все это пустяки. Лето, лето на носу, наступили каникулы.

— Да, — сказала мама, — как время быстро бежит. Коля уже в шестой класс перешел.

— А главное, — заметил Швабра, — по-прежнему первый ученик-с.

Мама просияла.

— Да, первый, — сказала она, но вдруг добавила: — Сколько это нам стоит, Афиноген Егорович!

— Гм… Да…

Швабра понял, на что намекает Колина мама. Ведь и ему каждый год делали подарки. Правда, обставлялось это всегда очень тактично, деликатно, но тем не менее…

Он сказал:

— Все это ничего в сравнении с прекрасным будущим вашего единственного сына. Еще три года — и он студент-с.

— А вы почему не присядете? — спросила Колина мама.

— Мерси. Спешу-с. Сегодня ведь…

— Ах, да, да, — вспомнила она, — сегодня вечер для выпускных в гимназии.

— Вот именно-с… Но не мог, проходя мимо вашего дома, не засвидетельствовать вам моего глубочайшего…

— Оставьте, пожалуйста, — перебила Колина мама, — вы так любите говорить комплименты, — и, постучав в дверь кабинета, она сказала: — Алексис, у нас Афиноген Егорович.

Раскрылась дверь, и вошел папа.

— Плохо, плохо, — погрозил он пальцем, — плохо вы воспитываете молодежь. — И, любезно поздоровавшись со Шваброй, продолжал:

— У меня есть сведения, что во всех уличных безобразиях участвовали некоторые учащиеся старших классов и в том числе…

Он сделал паузу.

— И в том числе, — сказал он, угощая Швабру сигарой, — ваши гим-на-зис-ты…

И опять погрозил пальцем.

— Ничего-с, — сказал Швабра, — сегодня многие уже стали не гимназистами, а студентами. Что прошло для них благополучно в гимназии, то не пройдет благополучно в университете. Там неблагонадежные элементы выдают себя довольно быстро. Сегодня мы провожаем окончивших, сегодня наше последнее напутственное слово воспитанникам-с. Да-с… Помню и я тот день, когда кончил гимназию… Однако разрешите откланяться. Спешу-с.

Швабра только хотел уйти, как вошел Коля. Он поздоровался и сказал:

— Афиноген Егорович, в этом году мы с мамой едем в Крым.

— Прекрасно-с, — улыбнулся Швабра, — завидую-с. А я никуда-с, хотя что ж… Мною уже не овладевает беспокойство и охота к перемене мест, как это прекрасно сказано у Пушкина. Хе-хе…

Бросив еще две-три незначительные фразы, Швабра раскланялся и исчез.

— Знаешь, мама, — сказал Амосов, — все-таки Афиноген Егорович, по-моему, не очень умный.

— Ты только заметил? — засмеялась мама. — Но это тебя не касается. Умный не умный, а кончай гимназию.

— Опротивело мне учиться…

— Да, — вздохнула мама, — еще три года тебе тянуть, бедняжке. Ну, Колечка, расскажи мне, что у тебя нового?

— Ничего, — капризно ответил Коля. — Скучно. Моя мечта поступить в военное училище. Мама, ты как думаешь, мне офицерская форма будет к лицу?

— О, ты будешь очень интересным. Ты будешь душка. В тебя будут влюбляться все барышни.

— Только я, мама, обязательно в кавалерию. Терпеть не могу ходить пешком. Бух тоже думает пойти в военное. Да, мама, чуть было не забыл. Дай мне, пожалуйста, рублей десять.

— Зачем?

— Терпеть не могу, когда в кармане пусто.

— Но я же тебе недавно давала.

— Я уже потратил.

— Ах ты мой транжирка, — ласково обняла Колю мама и радостно подумала: «Весь в меня!»

Она дала ему пятнадцать рублей и сказала:

— На, купи себе что хочешь.

Коля отправился по магазинам. Купил себе пирожных, коробку папирос (папиросы он дома никому не показывал и курил их втихомолку) и, зайдя в офицерский магазин, купил себе пару блестящих золотых погон. Дома примеривал погоны перед высоким трюмо и, выпячивая грудь, самодовольно улыбался.

Потом сел и задумался.

— Скорее бы, скорее вырасти и стать настоящим офицером…

Прощай, лопоухий!

После маёвки, с которой так жестоко расправилась царская полиция, прошло уже много времени. Мухомор с матерью уехали в другой город. Лихов поправился. Теперь он еще больше сблизился с рабочими. Окончился учебный год. Корягин с Медведевым кое-как переползли в следующий класс.

Минаев и Долгополов окончили гимназию и готовились к поездке в университет.

Лебедев все чаще и чаще задумывался о Лихове, об Ане. Как-то он забежал к Самохе.

— Ну что, аптекарь? — спросил он. — Как дела?

У Самохина было такое выражение лица, что можно было подумать, будто счастливей его нет на свете. Он сказал:

— Уезжаю!

— Куда? — удивился Лебедев.

— Тсс… Это секрет. Это большой секрет. И дома об этом никто не знает. Еду к Володьке Токареву. Недавно получил от него письмо. Он на заводе и меня устроил. Клянется, что место обеспечено.

— А почему же ты это от родных скрываешь? — спросил Лебедев. — Они что, против?

— Куда там! Отец и слушать не хочет. А мне что за интерес ступки мыть? А на заводе я научусь, слесарем буду или токарем. Да там, главное, интересно. Володька пишет: «Приезжай, тут, брат, у нас…» Он не договаривает, а я догадываюсь.

— Что же ты догадываешься? — спросил Лебедев.

— Как что? Что вы Володьку не знаете? Наверное, у него опять всякие приключения. А здесь, в аптеке, я уже одурел.

Но дальнейшему их разговору помешал вошедший Карл Францевич. Лебедев тепло пожал Самохину руку и, распрощавшись, ушел.

Дня через два Самоха, уходя из дому в аптеку, сказал матери:

— Сегодня я ночевать не приду. Карл Францевич велел дежурить ночью. Дай мне хлеба и чего-нибудь еще, а то захочется поужинать, а у Карла не очень-то разживешься на этот счет. И белье, мама, дай мне чистое.

— Зачем же тебе бельё? — удивилась мать. — Дома и переменишь.

— Нет-нет, я там переменю, а грязное принесу домой.

Собрав узелочек, в котором, помимо белья, было и еще кое-что, чего, впрочем, ни отец, ни мать не видели, Самоха зашел в комнату к сестрам.

Старшая, Оля, спросила:

— Что ты ищешь, Ваня?

— Так, ничего, — ответил он и погладил младшую, Верочку, по голове.

— Оля, — наконец, сказал Самоха, — как ты думаешь, токарем стоит быть?

— Почему же, — ответила сестра, — всякое знание и всякое умение полезны. А почему ты спрашиваешь об этом?

— Да так, — уклончиво ответил Самоха. — А что лучше — быть токарем или слесарем?

— Не знаю.

— А аптекарем или слесарем?

— Конечно, аптекарем.

«Ничего она не понимает», — решил Самоха, но ему не хотелось уходить от сестер, и он стал рассматривать лежавший на столе альбомчик с фотографическими карточками.

— Опоздаешь в аптеку, — напомнила Оля.

Самоха вдруг встрепенулся.

«А чего я волнуюсь? — подумал он. — Ну и опоздаю, большое дело! Что мне теперь Карл Францевич?»

Вдруг вспомнил, что отец вот-вот уйдет на службу, и пошел к нему в столовую.

— Папа, ты уже уходишь?

— Да-да. А ты чего так копаешься?

— Я сейчас. Я вслед за тобой…

Самоха проводил отца до дверей и сказал как-то особенно нежно:

— До свидания, милый папа!

Отец даже оглянулся. А когда шел на службу, думал: «Что это с Иваном стало? Такой тихий и деликатный… И грустный какой-то… Наверно, не сладко ему в аптеке».

И опустил голову.

А Самоха снова зашел к матери.

— Мама, что это у тебя на щеке? — спросил он и, подойдя близко-близко, вдруг обнял и поцеловал ее.

— Убирайся, — сказала та ласково. — Вечно ты балуешься.