Первый ученик - Полиен Яковлев

— Мухомору? — удивился Самоха.

— Да. Я знаю, что вы друзья. Сделаешь это для…

— Для кого?

— Ну… — засмеялся Лебедев. — Для… Для общего дела. Понимаешь? Понимаешь, о каком общем деле я говорю?

Самоха подумал…

— Понимаю, — сказал он. — А ответ?

— Если будет нужен ответ, я приду за ним сам. И ты вообще помни: если зайду в аптеку, значит, потом обязательно выходи сюда, к воротам. Так… Ну, как тебе служится? Хорошо?

Самоха махнул рукой.

— Плюну я, должно, на эту аптеку, — сказал он. — Тут еще служит один фармацевт лопоухий, так он хуже…

Хотел сказать «Амосова», но сообразил, что сравнение выйдет не совсем удачное.

— Хуже всякой дряни, — сказал он, а потом все-таки не удержался и добавил:

— Тоже вроде Амосика, только на аптечный лад.

— А сам хозяин? — спросил Лебедев.

— Кто? Карл Францевич? Он только и знает, что пересчитывает деньги в кассе да все поглядывает, как бы у него чего не украли. Такой жадный.

Простившись с Лебедевым, Самоха вернулся в аптеку и стал поглядывать на часы. Когда, наконец, осталось не больше пяти минут до окончания работы и можно было уйти домой, Карл Францевич неожиданно сказал ему:

— Сегодня, Ваня, ты будешь ночевать здесь. Я отпустил дежурного: если ночью позвонят — разбудишь меня.

Самоха опешил.

«Вот тебе и раз, — подумал он, — а как же с запиской? Ведь я же обещал Лебедеву».

— Карл Францевич, — обратился он к хозяину, — разрешите хоть на часок сбегать домой. Сегодня приходила в аптеку одна знакомая, сказала, что папа сильно захворал и лежит в постели. Я сбегаю и сейчас же вернусь.

Карл Францевич согласился.

— Смотри же, — предупредил он, — чтобы ровно через час ты был здесь, а иначе…

— Буду-буду, — пообещал Самохин и побежал одеваться.

До горбатой улички не так-то близко, и Самохину пришлось торопиться. Наконец, добежав до знакомой зеленой калитки, он распахнул ее и очутился в Володькином дворе. Постучал в дверь.

— Я, я, — сказал он, услышав за дверью шаги.

— Кто?

— Да я же.

Узнавши голос приятеля, Володька поспешно впустил его и сказал весело:

— Вот уж не ожидал! Где же ты пропадал до сих пор?

— Да все в этой паршивой аптеке. И так мне не нравится это, Володька. А потом в аптеке такие люди… Чтоб им… Один старичок ничего, тот хоть все время молчит, а что хозяин, что лопоухий, так я бы их… Да ну их к черту. Я к тебе по делу.

— Какой там лопоухий? — удивился Володька.

— А, да ну его. Потом расскажу. Мама дома?

— Нет. Скоро вернется.

— Ну так вот, — сказал Самоха и стал стягивать с себя сапог. Ему не хотелось сразу говорить Токареву, в чем дело. Он думал, что тем солиднее будет выполнено им секретное поручение, чем спокойней и неторопливей он все расскажет.

— Мозоль у тебя, что ли? — спросил Володька. — Ты знаешь, что сегодня было? Сегодня, брат, я чуть-чуть в полицию не попал.

— Я тоже, — не зная зачем, соврал Самохин. — Мимо нашей аптеки шли, так я одного полицейского булыжником…

— Да? — обрадовался Володька, и Самоха вдруг стал ему еще родней. — Булыжником, говоришь?

— Кто-то выстрелил, да так близко… Полиции хорошо набили… Вот я по этому делу и пришел.

— Серьезно?

— Нет, не серьезно, — притворно обиделся Самоха. — По-твоему, только ты можешь серьезно.

— Чего же ты сердишься?

— Погоди. Вот видишь записку? Это тебе. Я, честное слово, не читал.

— От кого? — удивился Володька.

— А там, наверное, написано. Ну, одним словом, от Лебедева.

— От Лебедева? — всполошился Володька и, развернув записку, прочитал: «Сведи меня с тем, с кем уже раз свел ночью. Сделай это завтра обязательно».

Володька задумался…

— Хорошо, — сказал он. — Передай Лебедеву, что я все сделаю.

Самоху так и подмывало спросить: «Ну, а что же Лебедев тебе пишет?» Но он делал вид, что это его мало интересует, и спокойно натягивал снятый сапог. Однако, занятый мыслью о записке, он не находил темы для других разговоров и молчал.

— Ну как, Самоха? — бросив в огонь записку, заговорил Володька. — Не везет нам с тобой, а? Меня ведь из мастерских выгнали.

— Да что ты говоришь?

— Правда. Мастер все время придирался, за меня заступился рабочий Алферов, и началась целая история. Да я что, — вздохнул Володька, — тут дела посерьезней. Не знаю, что будет дальше… Мать так расстроена, так расстроена… Проклятая полиция. А казаки, как озверелые. Мы с мамой думаем уезжать, отсюда.

— Куда?

— Куда-нибудь, где отца не знают. Здесь ни мне, ни матери не дадут работать.

— И я уеду, — сказал Самоха.

— А тебе зачем?

— Чего я здесь не видел? Знаешь, Мухомор, если ты устроишься где-нибудь на заводе, то и меня устрой. Я сейчас же приеду.

— Ох, если бы это удалось! — искренне воскликнул Володька. — Вот бы мы вместе… А?

— Да. Ну, я пошел, меня Карл Францевич на один только час отпустил. Слушай, Мухомор, забегай ко мне в аптеку. А?

Поболтав еще минут пять, Самоха простился и ушел.

Проводив товарища, Володька стал с нетерпением поджидать мать. Когда та пришла, он сказал ей:

— Я побегу.

— Поздно, Володя, куда ты?

— Мне очень надо. Я быстро.

Одевшись, вышел на улицу, постоял, подумал и решительно направился к Лихову.

Вспомнилось ему, как он шел туда в первый раз, когда они с Самохой опустошили церковную кружку. Как тогда было велело, хорошо… А вот теперь… Теперь не игрушки, теперь он уже по-настоящему… Вот так, как и его отец…

«Отцу бы все рассказать», — подумал Володька. И так ему захотелось увидеть его… Но он знал, что это невозможно. Отец далеко и… И фамилия у него, может быть, уже иная. Правда, приходят иногда от него письма, но в них он никогда не указывает своего адреса. Адреса он дает чужие. Пока дойдет письмо до отца, наверное, раза три адрес изменится…

Незаметно дошел он до Кольцовской улицы и очутился возле квартиры Лихова.

Было поздно. Войдя во двор, Володька постучал в ставень. Когда его впустили в комнату, он спросил:

— Лихов дома?

Мать Лихова ответила ему не сразу. Она тяжело вздохнула и покачала головой. Володька заметил, что она не на шутку встревожена чем-то, и терпеливо ожидал ответа.

— Нет его, — наконец сказала она. — А зачем он нужен?

— Дело есть важное. Он скоро придет?

— Он болен.

— Болен? — удивился Володька. — Он что, в больнице?

— Нет. У одних людей… Только… Да зачем он?

Володька понял, что с Лиховым случилось что-то. Не знал, как быть. Расспрашивать, выпытывать считал нетактичным, а уйти в неведении не хотелось. Постоял, переступил с ноги на ногу и осторожно спросил:

— Скажите, что с ним? Я, честное слово, не разболтаю.

— Побили его в день маевки сильно, — сказала мать, — да, спасибо, товарищи не дали полиции арестовать. Понесли его было, а потом он кое-как сам пошел, ну и спрятали они его. Доктора потихонечку приводили. Ключица повреждена. Говорит доктор, что опасности для жизни нет, а пролежит долго. Лишь бы не пронюхали, где лежит-то он… Ох, ох, ох… Что делается только?! А я вот сижу, сижу здесь одна и так мне скучно. А пойти к сыну боязно, как бы за собой какого-нибудь соглядатая не привести. А ты входил сюда — никого возле дома не было?

— Я не обратил внимания, — сказал Володька. — Когда буду уходить от вас — посмотрю.

— Будь осторожнее. Ну, а у вас как?

— Да все то же… В мастерских меня рассчитали.

— Это плохо… А как сообщили мне о сыне, я так вся и обмерла… Но он хоть живой остался, а вот Алферов…

— А что с Алферовым? — вдруг громко крикнул Володька. — Что с ним?

— Разве не знаешь?

И оба умолкли. Володька не решался уже ни говорить, ни спрашивать…

Наконец мать сказала:

— Городовой его… Наповал…

Володьке не верилось. Он думал: «Да нет, этого быть не может. Ведь это же, это же…»

И вдруг почувствовал себя таким усталым. Точно прошел сто верст.

Сел и опустил голову…

— Иди ты домой, — ласково сказала мать Лихова. — Уже одиннадцать пробило. А что же Васе-то передать, если в случае чего?

— Скажите, — поднялся Володька, — что хотел его видеть Лебедев. Ну, до свидания. Я еще как-нибудь забегу. Может быть, вам что понадобится, так я… А Васе, если будете что-нибудь передавать, мой поклон передайте. Скажите, чтоб поправлялся скорее.

И опять подумал: «Алферов…»

Надвинул поглубже шапку, вздохнул и вышел.

Глухими темными переулками стал он пробираться на свою горбатую уличку. Вот и калитка. Вошел во двор, сел у дверей на ступеньки, задумался и долго просидел так, сжимая руками голову.

Наконец, встал и постучал.

Мать впустила его и сказала:

— Как ты поздно, Володя. Чаю дать?

— Не хочу.

— Что такой бледный?

И вдруг она испуганно вскрикнула: