Кимоно - Джон Пэрис

Но Асако не хотела ехать в Чузендзи. Все ее мысли вращались около маленького домика у реки.

— Джеффри, милый, — говорила она, перебирая его волосы тонкими восковыми пальчиками, — это жаркая погода раздражает вас. Почему бы вам не съездить, ну хоть на неделю, наверх, в горы, и не остановиться у Реджи?

— Вы хотите ехать? — спросил ее просиявший муж.

— Я, право, никак не могу. Вы знаете, они как раз кладут «татами»; и когда это сделают, дом будет готов. Кроме того, я чувствую себя так хорошо здесь. Я люблю жару.

— Но я ведь ни разу не расставался с вами, — возражал Джеффри. — Я думаю, что это было бы очень нелюбезно с моей стороны.

Но эта сторона вопроса не затрудняла Асако. Она была поглощена своими проектами. Наоборот, она даже чувствовала некоторое облегчение. Она сможет отдавать все время своему любимому японскому дому. Джеффри она очень любила, но ведь он до такой степени не интересуется ничем.

— Ведь это же всего на несколько дней, — сказала она. — Вам нужна перемена. А когда вы вернетесь, мы как будто поженимся вновь.

Глава XVIII

В горах Никко

Тьма легла на пути,

Что оставил в воде

Пробежавший челнок;

Слышно, горцы идут,

Возвращаясь домой.

Джеффри уехал рано утром после долгих колебаний, поручив Танаке заботиться и оберегать его леди и точно выполнять то, что она ему прикажет.

Только на половине пути, на крутом подъеме между Никко и Чузендзи, он почувствовал, что его легкие как будто освобождаются от толстой, покрывавшей их кожи. Тогда он порадовался тому, что поехал.

Приехав, он пошел пешком. Кули шел перед ним, неся на спине его багаж. Они шли под проливным дождем по длинной тропинке через ущелье. Джеффри чувствовал, что вокруг него горы, но их очертания были окутаны туманом. Наконец туман поднялся вверх; и хотя местами он еще висел на ветвях деревьев, похожий на клочки ваты, стали видны обрывы и пропасти; а над головой, пробиваясь сквозь покров тумана на невероятной высоте, обрывки гор казались падающими с серого неба. Все было омыто дождем. Утесы песчаника сияли, как мраморные, роскошная листва деревьев походила на лакированную кожу. Поток ревел в этой пустыне, несясь великолепными свободными прыжками по серым валунам. Туземцы проходили мимо, одетые в соломенные плащи, очень похожие на пчелиные ульи, в тонких капюшонах из промасленной бумаги, цвета шафрана или лососины. Полы их кимоно были подняты и закреплены вверху у мужчин и женщин как у рыбаков, показывая узловатые, мускулистые ноги. Цвет лица у этих горцев был красный, как цвет спелого плода; азиатская желтизна едва была заметна.

Некоторые вели длинные вереницы худых, с выдающимися ребрами лошадей, с колокольчиками на уздечках и высокими вьючными седлами, похожими на детские колыбели, окрашенные в красный цвет. Дикого вида девушки проезжали верхом в узких синих панталонах. Они ехали, чтобы доставить провизию в поселения на берегу озера или в отдаленные лагеря рудокопов по ту сторону гор.

Вся окрестность была полна шумом потока, тяжелым шлепаньем дождевых капель, задержавшихся на листьях, и грохотом дальних водопадов.

Какое облегчение вздохнуть опять полной грудью и какая радость убежать от мучительных улиц и игрушечных домиков, от переутонченного изящества токийских садов и утомительной для глаза мозаики рисовых полей в природу дикую и величественную, в землю лесов и гор, напоминающую о Швейцарии и Шотландии; а звучащий совершенно по-западному крик фазанов был музыкой для уха Джеффри!

Двухчасовой подъем внезапно кончился, и началась ровная песчаная дорога, обсаженная березами. В стороне, у чайного домика, за низеньким столом сидел мужчина. На нем были белые брюки, сюртук цвета маиса и шляпа-панама; все новенькое, с иголочки. Это был Реджи Форсит.

— А, — воскликнул он, — мой милый старина Джеффри! Я страшно рад, что вы приехали. Но вы должны были привезти с собой и миссис Баррингтон. Без нее кажется, что вам очень многого недостает.

— Да, это совсем особенное чувство, и очень неприятное. Но вы знаете, жара в Токио совсем испортила меня. Мне просто необходимо было уехать. А Асако так занята теперь своими новыми родными, японским домом и всякими вещами в этом роде.

В первый раз Реджи показалось, что он уловил в тоне голоса друга то, что он ожидал услышать раньше или позже, что-то обескураженное, — слово пришло ему в голову позже, когда он создавал музыкальный этюд, названный им «Дисгармония любви». Джеффри казался бледным и утомленным, он задумывался. Как раз пора было ему приехать в горы.

Они приблизились к озеру, просвечивающему между стволами деревьев. Дорожка вела налево, через мостик деревенского вида.

— Это дорога в отель. Яэ здесь. А там дальше русское, французское и британское посольства. Это будет с полчаса отсюда.

Маленькая дача Реджи была в нескольких минутах ходьбы, в противоположном направлении; потом два японских отеля, казавшиеся, со своими отодвинутыми стенами, скелетами домов, еще дальше лачуги, где продавалось съестное, иллюстрированные открытки, сухие бисквиты.

Сад дачи выходил к озеру, к каменной пристани. Дом совершенно скрывался за высокой изгородью вечнозеленых растений.

— Часовня Вильгельма Телля, — объявил Реджи, — неделя в милой Люцерне!

Это был японский дом, тоже скелет. От калитки Джеффри мог видеть его простую схему, открытую всем четырем ветрам, его скудную меблировку, беззастенчиво выставленную напоказ: внизу стол, софа, несколько бамбуковых кресел и пианино; вверху две кровати, два умывальника и прочее. Сад состоял из двух полосок тощей травы по обеим сторонам дома; и дорожка ступеньками сбегала к берегу озера, где была привязана маленькая парусная лодка.

Поросшие высоким лесом холмы исчезали в вечернем сумраке по ту сторону озера, покрытого мелкой свинцовой рябью.

— Что вы думаете о нашем горном домике? — спросил Реджи.

На печальных водах озера не было признаков жизни: ни лодок, ни птиц, ни даже острова.

— Ничего особенного, — сказал Джеффри, — но воздух хорош.

— Разве вам не нравится озеро? — возразил Реджи.

Несомненно, озера всегда были привлекательны для Джеффри, возбуждая в нем чувство природы, инстинкты спортсмена. Есть что-то ласкающее в этой плененной воде, романтичность моря без его неукротимости и ярости. Свежесть необитаемых островов, возможность целого мира под водами, рискованность доверять себя и все свое нескольким деревянным дощечкам — все это приятные ощущения, хорошо знакомые любителю озер. Он знает, кроме того, радость, с какой покидаешь берег, берег будничных забот и скучных, однообразных людей, и очарование необычной игры света, красок и отражений. Даже на Серпентине можно найти эту прелесть, когда птицы собираются стаями на деревьях острова Питера Пана. Но в этом озере Чузендзи была какая-то особая мрачность, отсутствие жизни, что-то заставляющее подозревать трагедию.

— Это не озеро, — объяснил Реджи, — это кратер старого вулкана, наполненный водой. Это одна из ран земли, залеченная и забытая, но есть в нем что-то таинственное, какое-то воспоминание бурно пылавших страстей, что-то пугающее, несмотря на красоту места. Сегодня вечером слишком темно и не видно, как это прекрасно. Местами озеро невообразимо глубоко, люди падали в воду и не показывались больше.

Вода была теперь почти синяя, густой, мрачной синевы с сероватым оттенком.

Внезапно, далеко влево, серебристые линии показались на поверхности воды, и в шумном смятении торопливо взлетела стая белых гусей. Они дремали у самого берега, и кто-то вспугнул их. Можно было смутно различить белую фигурку, похожую на язычок бледного пламени.

— Это Яэ! — воскликнул Реджи, и он зашумел нарочно, что было, видимо, условным знаком. Белая фигура задвигалась в ответ.

Реджи взял мегафон, принесенный, очевидно, для этой цели.

— Спокойной ночи! — прокричал он. — Завтра, в то же время!

Фигура заволновалась в ответ и исчезла.

На следующее утро Джеффри разбудил звон храмового колокола. Он вышел на балкон и увидел, что озеро и холмы ясны и чисты в желтоватом солнечном свете. Он упивался холодным дыханием росы. В первый раз после стольких тягостных и неприятных пробуждений он почувствовал веяние крыльев утра. Он благодарил Бога за то, что приехал сюда. Если бы только Асако была с ним, думал он. Может быть, она и права, устраивая японский домик только для них двоих. Они будут счастливее, чем среди мешающей им сутолоки отеля.

За завтраком Реджи получил записку от посла.

— О, проклятие, — сказал он, — надо идти и колотить два или три часа на пишущей машинке. Значит, придется отказаться от свидания. Но я надеясь, что вы замените меня, как бессмертный Сирано, идеал всякого солдата. Не возьметесь ли вы покатать Яэ на лодке часок-другой? Она будет очень рада вам.