Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

перспективу отречения Вильгельма I и вступления на престол его сына, кронпринца Фридриха Вильгельма, женатого на английской принцессе и пользовавшегося репутацией либерала. Однако именно такого развития событий Бисмарк не хотел допустить.

С визитом будущего «железного канцлера» в Лондон связан еще один эпизод, о котором часто упоминают его биографы. Во время встречи с Дизраэли прусский дипломат якобы озвучил программу объединения Германии — практически в том виде, в котором оно затем и произошло. «Вскоре я буду вынужден взять на себя руководство прусским правительством, — откровенно заявлял Бисмарк. — Моей первой заботой будет реорганизовать армию, с помощью ландтага или без нее. Король поставил здесь правильную задачу, но со своими нынешними советниками не в состоянии ее реализовать. Как только армия будет приведена в должное состояние, я использую первый же предлог, чтобы объявить войну Австрии, взорвать Германский союз, подчинить малые и средние государства и дать Германии национальное единство под прусским руководством». Дизраэли был очень впечатлен и вскоре заявил: «Бойтесь этого человека; он говорит то, что думает»[303]. История, безусловно, красивая, но проблема заключается лишь в том, что мы знаем ее со слов саксонского дипломата графа Карла Фридриха Фицтума фон Экштэдта[304], воспоминания которого увидели свет в 1886 году, когда Германия уже давно была объединена, а Дизраэли умер и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть рассказанное. К слову сказать, похожим образом обстоит дело со многими красивыми фразами «железного канцлера», кочующими из одной его биографии в другую: большинство известно нам по рассказам его собеседников, которые вполне могли что-то нечаянно исказить, что-то намеренно приукрасить, а что-то и вовсе выдумать.

Но вернемся в лето 1862 года. Вторым направлением активности Бисмарка в эти во всех смыслах слова жаркие месяцы стало, естественно, прусское. Из Парижа он внимательно следил за происходившим в Берлине и заботился о том, чтобы там о нем не забывали. «Если б мои противники знали, какое благодеяние они совершают мне своей победой и как искренне я желаю им этой победы!» — писал он жене[305]. Его главным адресатом в прусской столице был фон Роон; Бисмарк демонстрировал нетерпение и практически в ультимативном тоне требовал принять окончательное решение о своей судьбе. «Я спокойно жду решения относительно меня, — писал он 2 июня. — Если в течение нескольких недель ничего не случится, я возьму отпуск, чтобы забрать жену, но тогда мне уже нужна уверенность относительно того, как надолго я здесь задержусь. […] Надеюсь, мысль о том, чтобы сделать меня министром без портфеля, не укоренится в Высочайшей Инстанции; во время последней аудиенции речи об этом не шло, эта должность непрактична»[306]. «Слишком долго неопределенность продолжаться не может, — писал Бисмарк фон Роону неделю спустя. — Я буду ждать до 11-го […], и если ничего не случится, то буду писать Его Величеству в уверенности, что мое здешнее назначение является окончательным и я могу устраивать свои домашние дела в расчете на то, что останусь здесь как минимум до зимы или долее»[307]. «Я не знаю, чем и на чем я буду обедать, — гласит послание от 5 июля. — Мои вещи еще в Петербурге. Как только я их получу, то в течение следующих 12 месяцев точно никуда не перееду, разве что в Шёнхаузен. Эту неопределенность, это «не-житьё» я не могу долго выдерживать»[308]. Разумеется, Бисмарк сознательно сгущал краски, но не подлежит сомнению, что неопределенность всерьез нервировала его.

В итоге посланник запросил отпуск, мотивируя это тем, что из Парижа разъехались все сколько-нибудь значимые фигуры, в Берлине по-прежнему не могут ничего решить, а сам он настоятельно нуждается в отдыхе. «Мне действительно нужно физически подкрепиться горным и морским воздухом, — писал он фон Роону 15 июля. — Если мне предстоит отправиться на галеры, я должен собрать небольшой запас здоровья. […] Возможно, Его Величество никогда не решится меня назначить, и я не вижу, почему это должно случиться вообще, если не случилось за последние шесть недель». Далее он разворачивал программу действий: в отношениях с парламентом следует проявить твердость, но не обострять кризис; именно либеральная оппозиция должна предстать в глазах общества стороной, которая затягивает спор. Когда депутаты устанут от противостояния, тогда и следует назначить Бисмарка, репутация которого напугает колеблющихся и склонит их к переговорам[309].

Отпуск ему предоставили. 25 июля Бисмарк отправился на юг Франции. Через Блуа, Бордо и Байонну он приехал на знаменитый курорт Биарриц, где сполна насладился заслуженным отдыхом. Ежедневно два морских купания, длительные прогулки по горам, минимум информации из мира политики — все это способствовало отдыху и тела, и души. «Я весь в солнце и морской соли, — писал он жене 11 августа. — Сегодня мы гуляли с 7 до 10 часов утра, по скалам и лугам, потом я в одиночестве до полудня карабкался по обнажившимся при отливе утесам, затем 3 часа лежал лениво на диване, читал и дремал. Около трех часов дня я в воде, из которой с удовольствием не вылезал бы вообще; я оставался там полчаса и потом чувствовал себя так, словно для полета мне не хватает только крыльев. После еды мы катались верхом, в лунном свете при отливе вдоль побережья, а затем я снова продолжил свой путь в одиночестве. Сейчас десять, я ложусь спать, встану в шесть и дважды выкупаюсь с утра. Как видишь, я говорю только о себе, как старый ипохондрик; но что еще рассказывать о происходящем здесь, кроме того, что воздух и вода словно бальзам»[310]. С каждым днем он, по собственному признанию, чувствовал себя на год моложе. Во время одного из купаний он едва не утонул в море, но это совершенно не испортило ему настроения.

Здесь же, в Биаррице, Бисмарк встретил супружескую чету князей Орловых[311]. Муж, ветеран Крымской войны, а ныне российский дипломатический представитель в Бельгии, был значительно старше своей жены, 24-летней Екатерины, урожденной Трубецкой. Русская княгиня стала, видимо, последней серьезной влюбленностью Бисмарка за всю его жизнь. Красивая, живая и естественная, она напомнила ему Марию фон Тадден. «Рядом со мной прекраснейшая из женщин, которую ты бы очень полюбила, если б познакомилась с ней, — писал Бисмарк жене. — Оригинальная, веселая, умная и любезная, красивая и молодая»[312]. В письмах сестре дипломат высказывался более прямо, говоря о том, что, «с тех пор как приехали Орловы, я живу с ними, как будто мы одни в мире, и в некоторой степени влюбился в хорошенькую принцессу. Ты знаешь, как у меня