Судьбы и фурии - Грофф Лорен

Лотто казалось, что он говорит очень ровно и хорошо. Он мысленно возблагодарил силы, научившие его так льстить.

[С этим уже ничего не поделаешь.]

– У меня тоже есть жена, – колко сказала девушка-драматург. – Я и сама жена. Но мне очень не по себе из-за этого полового материализма.

– Когда я говорил о жене, то подразумевал спутника жизни, партнера. Пол здесь не имеет значения, – сказал Лотто. – В конце концов, есть и мужчины-домохозяева. Когда я был актером, совершенно не мог устроиться и фактически взял на себя все домашние обязанности, пока Матильда зарабатывала деньги. [По крайней мере, он мыл посуду.] В любом случае нельзя отрицать буквальное половое различие, хоть о нем и неполиткорректно говорить в наше время. Только женщины могут вынашивать, выкармливать и растить детей. Это заложено в них. И к тому же отнимает у них практически все время.

Он улыбнулся, ожидая новых аплодисментов, но в этот раз что-то пошло не так.

В зале царила мертвая тишина. Кто-то громко переговаривался на заднем ряду. Что он такого сказал? Лотто в панике посмотрел на Матильду, но она разглядывала собственные туфли.

Девушка-драматург недобро нахмурилась, глядя на Лотто, и спросила, чеканя каждое слово:

– То есть вы хотите сказать, что женщины не могут стать успешными, талантливыми сценаристами, только потому что у них есть дети?

– Нет, – тут же ответил Лотто. – Боже, нет. Не поэтому. Я не это имел в виду. Мне нравятся женщины. Но не все женщины имеют детей. Моя жена, например. Ну, пока, по крайней мере. Послушайте, каждому с рождения отмерено столько же таланта, сколько и жизни. И если женщина сознательно решает посвятить себя созданию буквальной, а не вымышленной жизни – это прекрасно! Ребенок для женщины – куда большее поле для творчества, чем искусственный, бумажный мир. Она создает жизнь, а не пародию на нее. Неважно, что сделал Шекспир, все его работы никогда не перевесят тот вклад, который сделала какая-нибудь невежественная женщина его возраста, у которой были дети! Ведь эти дети – наши предки, возможно, именно благодаря им мы все сейчас находимся здесь. Никому в здравом уме не придет в голову утверждать, что пьеса, любая пьеса, может стоить человеческой жизни. И история драматургии в данном случае на моей стороне. Если женщины испокон веков демонстрировали меньшее усердие на этом поприще, то только потому, что они тратили все силы на создание реальной жизни. Их гений воплощается в телесной форме. Вряд ли вы станете утверждать, что он менее значим, чем гений воображения. Я думаю, мы все можем согласиться с тем, что женщины так же хороши, как и мужчины, и даже лучше во многих смыслах, но причина такого разделения в том, что женщины обращают свой творческий потенциал внутрь себя, а не на внешний мир.

Ропот, пронесшийся по залу, приобрел нехороший оттенок.

Лотто изумленно вглядывался в зал, вслушивался в его звуки, но услышал лишь несколько жиденьких хлопков.

– Что? – не выдержал он.

Зануда тут же влез и принялся его поддерживать: рассказывать такую запутанную и нудную историю из личного примера, в которой к тому же зачем-то упоминал Лиама Нисона, Пола Ньюмена и остров Уайт, что Лотто немного успокоился и его ледяной пот высох.

Он опять взглянул на Матильду, надеясь поймать ее ободряющий взгляд, но ее сиденье было пусто.

Мир пошел трещинами, и земля закачалась под Лотто.

Матильда ушла.

Матильда демонстративно встала и вышла.

Матильда так разозлилась, что решила: с нее достаточно.

Достаточно? Навсегда?

Возможно, когда ее лица коснулось липкое солнце Пало-Альто, она внезапно увидела истину: ей будет намного лучше без Лотто.

Что она богиня, а ей пришлось снизойти до жизни с таким дерьмовым мужем, как он. Руки чесались позвонить ей. Весь остаток дискуссии два самых юных участника и ведущий избегали смотреть на Лотто, что, впрочем, было только к лучшему, потому что он сам прикладывал все усилия, чтобы оставаться на своем стуле. И досидел до конца, хотя и с большим трудом. Когда дискуссия окончилась и их ждала встреча со зрителями, он отвел ведущего в сторонку и сказал:

– Боюсь, печенье придется есть без меня. Не хочу, чтобы мне оторвали голову и вручили ее мне же как сувенир.

Модератор скорчил физиономию:

– Может, это и к лучшему.

Лотто поспешил в зеленую комнату, но Матильды там не было, а холл захлестнуло такое бурное людское море, что Лотто с огромным трудом удалось пробиться к уборной, где он наконец смог ей позвонить. Гудки шли и шли, но Матильда трубку не брала. Толпа снаружи шумела то громче, то тише.

Долгое время Лотто просто стоял и смотрел на себя в зеркало. Лоб у него был такой громадный, что он мог бы наклеить на него собственный билборд. Нос странным образом рос с возрастом, а тонкие пушистые волоски, растущие на ушах, уже были длиной в дюйм и завивались. Все это время он носился со своим уродством так, словно оно было красотой первейшей пробы. Как странно.

Он принялся играть на телефоне в «сапера» и после каждого проигрыша снова и снова набирал Матильду. В конце концов телефон не выдержал, издал печальный звук и умер. Желудок Лотто заурчал, и он вспомнил, что в последний раз ел еще в отеле в Сан-Франциско. По идее сегодня должен был состояться еще и ланч с холодным чаем и шоколадным тортом, но потом Лотто осознал, что уже три часа и ланч давно закончился, и его сердце упало. Он высунул голову в коридор и увидел, что толпа, волновавшаяся здесь еще совсем недавно, рассеялась. Лотто пробрался по коридору и выглянул за угол – путь к двери был чист.

Он вышел, остановился на площади, где студенты с огромными рюкзаками копошились, как жучки, стремясь к мировому господству. Ветер ласково коснулся его лица.

– Как жаль, – сказал кто-то справа от него.

Лотто обернулся и увидел женщину с тонкими крашеными черными волосами.

– Я очень любила ваши работы. Но я бы не купила ни одного билета, если бы знала, что вы такой женоненавистник.

– Я не женоненавистник. Я люблю женщин, – сказал Лотто.

Незнакомка фыркнула:

– Так и говорят женоненавистники. Вам нравятся женщины – вам нравится трахаться с ними, вот и все.

Бесполезно.

Хотя ему и в самом деле нравилось трахаться с ними, даже несмотря на то что с тех пор, как он предался матримониальным отношениям, трахался только с одной женщиной.

Он стремительно прошел вдоль отштукатуренной стены, скрываясь в тени под окнами, миновал эвкалиптовую рощу, чувствуя, как под ногами у него лопаются ягоды, и в крайнем смятении вышел наконец на улицу, которая называлась El Camino Real.

Он чувствовал себя так, словно шмякнулся лицом прямо в грязь.

Лотто направился в Сан-Франциско. Солнце оказалось куда беспощаднее, чем он думал, – по пути он насквозь вспотел. Улица казалась бесконечной, голову пекло. Он брел по пригороду, мимо странных асимметричных домиков, окруженных розовыми олеандрами и кактусами, за роскошными, почти королевскими, воротами. Он вышел на очередное шоссе и пересек его, направляясь к кафетерию, оформленному в мексиканском стиле, где наверняка смог бы добыть немного еды и все взвесить.

Пока он ждал в очереди в кассу, умял половину бурито с чили. Он еще не прожевал до конца, когда сунул руку в карман за кошельком и нащупал пустоту. Лотто вспомнил, что оставил кошелек в номере отеля, и его охватил леденящий ужас. Обычно ему никогда не приходилось ни за что платить во время прогулок, а если и приходилось, то рядом всегда была Матильда и ее сумочка. К тому же он терпеть не мог то, как выглядели его ягодицы, когда из заднего кармана торчал кошелек. Гладкий ровный профиль куда симпатичнее.

Оказавшись перед кассиром, Лотто пожал плечами. Тот сузил глаза и что-то грозно проговорил на испанском. Лотто опустил тарелку на стойку.

– Прощу прощения, losiento[25], – сказал он, пятясь к двери.

В конце концов Лотто обнаружил себя в торговом центре, выстроенном в форме гигантской подковы. Когда он увидел телефонную будку, его желудок сделал сальто, хотя таких будок он не видел уже очень давно. И когда он вошел, поймал себя на том, что набирает единственный немобильный номер, который до сих пор почему-то помнил наизусть. Какое это было необъяснимое и огромное удовольствие – чувствовать в руке тяжесть старой трубки, пропитанной дыханием чужих людей и покрытой жирным налетом.