Искушение прощением - Донна Леон

– И?.. – поторопил ее Брунетти.

– По моей просьбе они назвали полное имя.

Губы синьорины Элеттры сжались. Вот что надо было сделать, но только не сейчас, а тогда, с друзьями, в ресторане…

– Они увидели мою реакцию и стали расспрашивать.

Секретарша посмотрела на комиссара, но теперь уже с явным вызовом.

Он отступил на пару шагов и прислонился к подоконнику. Сложил руки на груди и стал ждать.

– Я помню ее младенцем.

Сжатые пальцы синьорины Элеттры побелели от напряжения. Брунетти подумал – или понадеялся, – что сейчас она начнет оправдываться, говорить о своих обязательствах по отношению к девочке, и что у нее это вышло случайно, и она так удивилась, что не подумала о последствиях, в том числе и о своем профессиональном долге.

– И тогда я все им рассказала. О Лючии Ардити, и что он с ней сделал, и что сделала мать, чтобы помочь ему, в общем, какого сорта эти люди.

Брунетти понадобилось время, чтобы это переварить, и после паузы он спросил:

– А нападение на Белли?

– Это случилось через три недели, – сказала секретарша. – Я была в шоке. – И, как будто вспомнив, с кем говорит, добавила: – Но не удивилась.

– Вы встречались с ее родителями после того ужина?

– Нет.

– Думаете, это они организовали нападение?

Синьорина Элеттра посмотрела на Брунетти и, увидев выражение его лица, спросила:

– По-вашему, они позвонили бы мне и обо всем рассказали?

Он проигнорировал вопрос и задал свой:

– А девушка?

– Говорю вам: с того ужина я ни с кем из них не встречалась. – Секретарша всплеснула руками. – И возможно, больше никогда их не увижу.

– Только без драм, Элеттра! – вырвалось у Брунетти.

Она смутилась и нахмурилась.

– А это выглядит именно так?

– Да.

– И что вы намерены делать?

Комиссар пожал плечами и повернулся к окну. Его кабинет и приемная Патты находились в противоположных концах здания, поэтому канал за окном был тот же, а вид на него – другой, с другого этажа и под другим углом. Картинка поменялась: ты видишь те же объекты, но выглядят они совершенно иначе. Как там сказал Креонт? «Кого народ начальником поставил, того и волю исполняй – и в малом, и в справедливом деле, и в ином…»

– Понятия не имею, – признался Брунетти. – Пожалуйста, перешлите мне эти списки по электронной почте.

Он покинул приемную и направился к себе.

24

По пути в кабинет Брунетти успел договориться со своей совестью. Синьорина Элеттра поступила необдуманно, пытаясь спасти девушку, к которой была искренне привязана. Это как оттолкнуть кого-то, когда на него на скорости несется автомобиль, только в данном случае этот кто-то уцелел, зато машина слетела в кювет и разбилась. Разница, конечно, большая, но Брунетти сказал себе: хватит! Он свой выбор сделал. Что предпочла сделать синьорина Элеттра, останется между ними, и через некоторое время в квестуре об этом никто и не вспомнит.

Почти успокоившись, комиссар решил вернуться к текущим делам. Нужно было поговорить с Гриффони о купонах и попытаться разузнать больше об аптеке и ее владельце.

Поднимаясь по лестнице к Клаудиа, Брунетти размышлял о том, почему так мало его коллег обладают ее хитростью, и еще меньше – ее изобретательностью. Гриффони идеально умела подстраиваться, заставляя свидетеля или подозреваемого думать, что уж она-то его понимает, и с легкостью, почти незаметно для постороннего уха меняла свою речь – выговор, интонации, словарный запас, – чтобы стать похожей на собеседника. Установив контакт, Клаудиа начинала едва заметно кивать и улыбаться, одобряя их идеи и предрассудки. Брунетти ни разу не удалось поймать момент, когда она превращается в зеркальное отражение, а вот как эта вторая кожа спадает и его коллега снова становится собой, язвительной и непреклонной, видел часто.

Он застал Гриффони в кабинете. Откинувшись на спинку стула, она разговаривала по телефону. Клаудиа сидела сбоку от стола, поэтому видела, как Брунетти вошел. Она улыбнулась, показала на пальцах «Еще две минуты!», и темп ее ответов тут же изменился, свидетельствуя о нетерпении Гриффони. Собеседник на том конце упрямиться не стал, и вскоре разговор закончился. Клаудиа встала и потянулась, высоко подняв руки.

– Мир за пределами этого склепа еще существует? – поинтересовалась она.

Брунетти кивнул и отступил, жестикулируя на манер регулировщика, указывающего самолету посадочную дорожку на аэродроме. Маленькими шажками комиссар прошел к порогу и оттуда – в коридор, приглашая коллегу за собой. Она с удовольствием последовала за ним.

– Сходим в аптеку? – предложил Брунетти, протягивая ей купоны, те самые, из ящика Туллио Гаспарини.

– С удовольствием, – ответила Гриффони с наигранной радостью. – Две недели не могу купить себе пару новых помад. Может, удастся расплатиться за них купонами тетушки Матильде?

Погода стояла ясная, и они решили прогуляться до «Валларессо», оттуда – на первом номере[66] доехать до церкви Сан-Маркуола, а затем пешком до аптеки. Для конца ноября на Рива-дельи-Скьявони[67] было даже слишком людно. Брунетти невольно вспомнил, какой пустынной она была еще несколько лет назад. Он зарекся ворчать по поводу ужасных перемен в городе, поэтому стал рассказывать Клаудиа о тех местах, мимо которых они проходили, направляясь к собору Святого Марка. Набережная… Много лет назад, в шторм, тут перевернулся и ушел под воду трамвайчик-вапоретто; сколько людей тогда не смогло выбраться и утонуло, комиссар уже не помнил. Причал и набережная Рива-деи-Сетте-Мартири…[68] Здесь в войну гитлеровцы расстреляли семерых венецианцев за смерть немецкого солдата, который, как оказалось, пьяным упал в канал и утонул.

Гриффони передернула плечами с видом человека, у которого старшие члены семьи прошли через войну.

– Моего двоюродного деда тоже расстреляли. Ему было одиннадцать, – сказала она. – Но в его честь ничего не назвали.

Они спустились с моста и решили пройти к станции вапоретто через пьяццу[69]. В центре этого прекрасного открытого пространства Гриффони обернулась, чтобы полюбоваться фасадом Сан-Марко. Брунетти остановился рядом с ней, и она сказала:

– Когда я впервые оказалась в Венеции, мне было семнадцать или восемнадцать лет. Школьная экскурсия. Я час простояла тут, поворачиваясь по кругу, чтобы все это рассмотреть. Опять, опять и опять: библиотека, колонны, собор, часовая башня… А теперь могу пройти мимо, даже не глянув по сторонам.

– Это со всеми случается, – сказал Брунетти, отворачиваясь от собора Святого Марка и направляясь к калле, которая вела прямиком к остановке «Валларессо».

– Моя квартирная хозяйка уже на пенсии, ей около семидесяти, – произнесла Гриффони. – Всю жизнь она учила детишек, а теперь, когда ей стало нечего делать, целыми днями гуляет с мужем по городу.

– Она венецианка? – спросил Брунетти.

– Такая же, как и ты.

– И она просто глазеет по сторонам?

– Да. Говорит, каждый день находит что-то новенькое, а иногда они с мужем гуляют по тем местам, которые помнят с юности.

– А путеводитель у нее есть?

– Нет. Я спрашивала. По ее словам, глядя на крыши и шпили, не заблудишься. А когда в городе наплыв туристов, они идут в Кастелло или за Санта-Марта, туда, где людей поменьше. И всегда есть чем полюбоваться – что-то такое, чего они раньше не видели.

– А после прогулки?

– Насколько я поняла, она возвращается домой, готовит ужин, и они с мужем смотрят телевизор.

– Хвала Господу за то, что она каждый день гуляет и любуется городом!

Гриффони замерла на месте и воззрилась на Брунетти.

– Хвала Господу? – переспросила она.

– Не паникуй, Клаудиа. Это любимая присказка моей матери.

Гриффони хмыкнула, и они пошли дальше. На водный трамвай полицейские успели вовремя: он сразу же отчалил. Дул сильный ветер, поэтому они прошли в самый конец салона, и, когда сели, Брунетти спросил:

– Как будем действовать?

Какое-то время Гриффони смотрела на проплывающие мимо здания, потом сказала:

– Могу представиться племянницей синьоры Гаспарини. Из Неаполя, с сильным неаполитанским акцентом. – С каждым словом ее речь менялась. Теперь это был уже не тот изящный итальянский, на котором она обычно изъяснялась, а южная версия того же языка, гласные звуки которой логичнее было бы