Самая страшная книга 2015 (сборник) - Галина Евдокимова

– Не бабке, а баа-бушке! – встрял Коленька.

– Ага, не ехать… – Глазки Ираиды Павловны испуганно забегали. – Спасибо, один раз уже попробовали.

– Не спорь с матерью! – пресекая попытки дальнейших споров, отрезал Михаил Матвеевич. – Ты тогда еще младше Коленьки была, совсем ни шиша не помнишь. Нельзя не ездить… нельзя. А и не брать их если, что тогда? Кого бабке оставлять будем? Тебя? Маму? Или, может, Кольку ей сбросим? На кого Хугинн укажет, а?

Не решаясь спорить с отцом, Люся спрятала глаза. И все же, стараясь оставить последнее слово за собой, раздраженно бросила:

– И стоило тогда комедию ломать? Сразу бы его бабке отдали, так уже бы сто раз назад вернуться успели.

– А вдруг бы в этот раз не взяла? – отрешенно пробормотал Михаил Матвеевич. – Нельзя сразу… Не по-божески как-то.

– А держать детей в душной машине на такой жаре – это по-божески? Меня, между прочим, на турбазе заждались уже наверное!

– Да кому ты там нужна, шалава крашеная? – по-взрослому зло съехидничал Коленька.

– Ах ты, ублюдок мелкий!

Люся удивленно округлила глаза и попыталась отвесить младшему брату подзатыльник, но тот проворно перехватил руку, с неожиданной силой отведя ее в сторону. Глядя прямо в глаза девушке в два раза выше и больше его самого, он предостерегающе покачал головой, и Люся, вывернув покрасневшее запястье из стальных пальцев маленького мальчика, поспешно отошла в сторону. Коленька проводил ее тяжелым взглядом, в котором еле видной искоркой мерцала победная ухмылка. Он вперевалочку подбежал к матери, дернул ее за руку и противно загундосил:

– Ма-а-ам, я пися-а-ать хо-чу-у-у!

– Пап, поехали уже… – согласилась Люся, потирая запястье.

– Да, Мишенька, правда, поехали домой, а?

Стоящий на краю могилы Михаил Матвеевич встрепенулся, услыхав свое имя.

– И то верно. Старую проведали, можно и домой. Давайте-ка раньше начнем – раньше закончим… раньше дома будем.

Сбросив гипнотическое оцепенение, навеянное бездонной земляной ямой, он подошел к багажнику «Волги» и вынул оттуда большую лопату с широким лезвием. Следом на свет появились две лопаты поменьше – для женщин. Последним из багажника был извлечен небольшой металлический совок на длинной ручке. Маленький Коленька очень любил чувствовать себя частью большого семейного дела.

Майк Гелприн

Сучий объект

За пару километров до цели штабной УАЗ, вот уже третий час трясшийся на колдобинах и ухабах, затормозил в метре от завалившейся поперек дороги могучей сосны.

– Не проедем, товарищ прапорщик, – растерянно сказал водитель.

Литовченко матюгнулся сквозь зубы и полез из машины наружу. Стерегущие узкую лесную просеку лиственницы уже щекотали верхушками нижний край солнечного диска. Азартно гудело, прицеливаясь к прапорщицкой шее, нахальное предвечернее комарье. Где-то неподалеку монотонно выстукивал бесконечную морзянку дятел.

– Давай, Хакимов, вылезай, – скомандовал Литовченко сгорбившемуся за рулем водителю. – Пешком дойдем, ноги авось не собьем. Там и переночуем.

– Где «там», товарищ прапорщик?

Литовченко не ответил. Перелез через разрезавший просеку напополам сосновый ствол и широким шагом двинулся по заросшей травой обочине. Где «там», он и сам толком не знал. В месте, которое майор Немоляев называл «сучьим объектом», прапорщик за десять лет службы бывал лишь однажды, год с небольшим назад. Подвозил туда продовольствие – что-то у них там стряслось со штатной полуторкой. Впрочем, на объект как таковой Литовченко не пустили – съестное разгрузили снаружи, у распашных ворот, врезанных в забор из стальных щитов в два с половиной человеческих роста. Литовченко сдал продовольствие под расписку очкастому задохлику в штатском и под доносящийся из-за забора заливистый собачий брех отбыл. Что происходит за оградой, и кто там, помимо псов, обитает, прапорщик понятия не имел. Походило на то, что майор Немоляев не имел также, хотя в подпитии, бывало, плел про «сучий объект» разные небылицы, сводившиеся в основном к скабрезностям насчет противоестественных отношений между собачьим и человеческим персоналом.

«Делать людям нечего, – сердито думал Литовченко, с остервенением отмахиваясь от комаров. – На связь, видите ли, они не выходят, большое дело. Перепились небось, а тут тащись к ним за сотню верст».

– Товарищ прапорщик!

Литовченко на ходу обернулся. Запыхавшийся Хакимов, закинув за спину АКМ, трусил следом.

– Чего тебе?

– Сосна эта, – Хакимов приблизился, перевел дух. – Она не сама упала, товарищ прапорщик. Я там посмотрел – ее, похоже, топором рубили.

Литовченко сморгнул, ему враз стало не по себе. Ладонь непроизвольно опустилась на кобуру с ПЯ, который в армии называли «грачом».

– Уверен? – переспросил он.

– Так точно.

С четверть минуты Литовченко молчал, думал – обстоятельно и неторопливо, как и подобает видавшему виды прапору. Допустим, рация на объекте замолчала не потому, что персонал отмечал чей-нибудь день рождения, и не от того, что накрылся какой-нибудь диод или резистор. Также предположим, что дерево срубили не забавы ради, а с целью задержать направляющуюся на объект технику. Тогда получается…

Литовченко утер тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб и додумал мысль до конца. Тогда получается, что объект атакован, а персонал выведен из строя. К примеру сказать, диверсантами.

«Чушь! – со злостью подумал прапорщик. – Какие тут диверсанты, в мирное время, посреди сибирской глуши, в трехстах километрах от Томска и в доброй полусотне от ближайшего жилья?»

– Может, зэки? – подал голос Хакимов. – Беглые.

– Что? – Литовченко пренебрежительно хмыкнул и взял себя в руки. – Зэки-шмэки, – буркнул он. – Их бы псы почуяли за версту. Пошли давай.

Он сплюнул, повернулся к бойцу спиной и решительно зашагал дальше. Старею, с неудовольствием думал прапорщик. В Чечне были настоящие диверсанты, он и то не шибко боялся, а тут… Дерево, видите ли, срубили как раз когда забарахлила связь – тоже мне повод нервничать. В жизни и не такие еще совпадения бывают, а в армии особенно.

Литовченко ускорил шаг. Солнце уселось на лиственничные верхушки уже основательно, комарье несколько присмирело, стук дятла затерялся за спиной, сменившись нестройной птичьей разноголосицей. Прапорщик скосил глаза на ходу – боец топал в пяти шагах сзади, жевал травинку и, видимо, тоже больше не нервничал.

– Километра полтора еще, – бросил Литовченко. – Скоро при…

Он осекся и, едва не споткнувшись, застыл на месте. В двадцати шагах впереди, распластавшись поперек просеки, в запекшейся кровавой луже лежал дохлый пес с распоротым брюхом и вывалившимися наружу внутренностями.