Грань - Ника Созонова

Устав бороться со мной, Алиса в сердцах сплюнула, прошла на кухню и сварила кофе. И мы принялись мирно беседовать. Оказалось, что я даже рад ее видеть.

Рассказал ей о своем визите в больницу к Туру.

— Бедняга! Я все-таки надеялась, что он выкарабкается.

— Бедняга?

Она помолчала, подняв на меня глаза.

— Знаешь, Дэн, я была у него в больнице. Почти сразу, как с ним случилась эта беда. Отыскала, используя старые связи. Тебе говорить не стала, чтобы не расстраивать: знаю, как он тебе дорог.

— И?..

— И сказала про себя это слово: 'бедняга'. Тогда я нисколько не сомневалась в этой оценке. А сейчас сомневаюсь. Возможно, все с точностью до наоборот: Тур — самый счастливый человек из всех, кого я знаю.

Я ничего не ответил.

Алиса зашуршала принесенным пакетом и вывалила на кухонный столь несколько потрепанных томиков в заклеенных пластырем обложках.

— Принесла тебе книжки по психологии. Те самые — старые и запретные. Стащила из научной библиотеки — совершила злостное должностное преступление. Почитай! Возможно, поймешь, что с тобой творится.

— Спасибо.

— Мне не спасибо твое нужно, а уверенность, что ты их прочтешь! Конечно, здесь многое устарело, но новые разработки и теории под таким строгим запретом, что даже не публикуются.

— Прочту, обязательно.

Смешная. Разве помогут мне какие-то книжки? Пусть даже самые умные…

— А хочешь, я расскажу тебе о сути своих исследований? Ты меня тысячу раз об этом спрашивал, помнишь? Когда мы жили вместе.

— А как же секретность?

— Плевать на секретность! Ты в отпуске, у тебя много времени, и это кстати: мне может пригодится твой опыт мада-'особого'. Никакие отчеты не сравнятся с живым рассказом. Я занимаюсь возможными психологическими проблемами людей-растений. Предполагается, что они мало-помалу вытеснят с земли обычных людей. Главная проблема — сексуальная. Ведь размножение у растений…

— Алиса, давай о сексуальных проблемах растений как-нибудь потом… попозже?

Ее забота и умиляла, и злила. Неужели она, опытный психолог, не видит, что я конченый человек? Вдрызг. Всмятку…

В конце концов Алиса предложила остаться. Я отказался. Нет, было бы неплохо провести с ней ночь — не ночь любви, разумеется: этого бы я не осилил — но просто лежать в темноте в одной комнате и тихо переговариваться, пока сон не проглотит обоих или одного из нас. Но я опасался, что Алиса увидит меня настоящим, разглядит мою новую суть. Или услышит: ведь я вполне могу разговаривать (выть, урчать, чавкать) во сне.

Приступы стали практически фоновыми: слабые жаркие волны колыхали меня то и дело, от малейшего пустяка. Я научился строить нормальное лицо и даже разговаривать — на слабой волне. Но над сильными был не властен. Да, я смирял их в какой-то степени, проигрывая в уме кровавые сцены, но помогало это все меньше. Живущему во мне злу нужны были реальные плоть и кровь, а не воображаемые. Мои подделки лишь раззадоривали его аппетит.

Когда Алиса ушла — тщательно скрыв обиду, я взял лист бумаги и написал два списка. Первый назывался 'Что хочу Я' и состоял из следующих пунктов: 1) покоя; 2) Алису (?); 3) перестать видеть сны; 4) тихо сдохнуть; 5) убить себя; 6) уехать отсюда к чертовой матери и все забыть. Второй был короче — 'Что хочет Он': 1) утоления жажды убивать и терзать; 2) сытого сна до появления новой жажды.

Неужели Геннадий Скун был прав: подобная тварь живет в каждом из нас и вырывается наружу при особых обстоятельствах — когда грань дает трещину от сильнейшей внутренней боли? Но почему тогда уцелела Алиса? Не думаю, что она любит Варьку меньше или женская психика крепче. Да и вообще, если ликвидированный альбинос прав, все, у кого случались в жизни трагедии, становились бы маньяками. Но ведь это бред…

Впрочем, почему все? Не все, а только особые индивиды — мады. Точнее, особые из особых — мады, работающие с преступниками и безумцами. Не секрет, что они сходят с ума на порядок чаще, чем простые смертные — хоть этот факт и не принято афишировать. Как мой бедный Тур… Бедный? Как бы не так! Все бы отдал, чтобы оказаться на его месте: чтобы моя крыша съехала в райский сад с птичками и оленятами, а не в кровавую мясорубку…

Перечитав списки, вычеркнул пятый пункт. Я не раз уже думал о том, не отдаться ли на милость петли, оказав тем самым немалую услугу человечеству. Понял, что не смогу. Можно было тешить себя мыслью, что это монстр не позволяет мне прибегнуть к бритве или веревке, но на самом деле смерти боялся я сам — мое пресловутое рацио, моя суть.

Ночью проснулся от простенькой мысли. Вынырнул из кровавой оргии — словно от писка будильника. А почему, собственно, я отделяю его от себя? Так просто свалить все на раздвоение личности, на одержание, на нечто чужеродное, вселившееся, как вирус, и прячущееся за левым глазом. Но так ли это на самом деле? Возможно, то, с чем я борюсь, более настоящее, более истинное 'Я', чем законопослушное дневное сознание, что продолжает бессмысленное сопротивление.

Скун называл своего Хозяином, Кромешным Хозяином. Он не делал попыток бороться или исцелиться. Почему же для меня так важно не переступить грань, не слиться с ним окончательно? Кто я такой, чтобы решать, где норма и где болезнь, где 'Я' и где чужое?..

Вероятнее всего, я самонадеянный идиот, профан, и стоит признать это и расслабиться, перестать заниматься самоистязанием. Слиться с ним, наконец. Признать Хозяином, как признал и подчинился Скун. Из этого ведь не следует, что я разделю судьбу несчастного альбиноса. Я могу действовать осторожно и убирать из окружающего мира лишь человеческие отбросы, мусор, гниль — юных бомжей, беспризорников, нищих. И мне не нужно будет убивать часто — думаю, хватит два-три раза в год, а то и реже — ведь Скуну хватало такого количества. Правда, остаются плановые проверки… Что ж, брошу работу. Устроюсь дворником, сторожем, трубочистом — к ним не залезают в мозги.

От этих размышлений я впал в озноб. Трясло так, что скрипела постель — как при интенсивных занятиях любовью. Больше всего меня ужасало, что я не мог с уверенностью сказать, что именно говорит во мне в данный момент: безумие или загнанный в угол разум, измученный и еле трепыхающийся.

12.

Наутро решил выбросить все Варькины вещи: не хотел, чтобы предметы, побывавшие в ее руках, смотрели на меня такого. Сначала одежду, потом игрушки. Жальче всего было расставаться с книжками — теми, что она подолгу листала, любуясь красочными картинками, что мы с Алисой читали ей перед сном, чьим героям она сопереживала в минуты бед и радовалась, когда дело шло к счастливому концу и свадьбе.