Дневник. 1855 год - Вера Аксакова

Ермолов называет Пелисье нашим спасителем, потому что он, разделив свои войска и направив их на разные пункты, лишил себя всякой силы и возможности действовать против нас с успехом. В Николаеве, говорят, ничего не будет, это только демонстрация пустая. Не знаю, вследствие ли расспросов Погодина, но Ермолов ему сказал, что он сам предлагать себя не будет и что если ему предложат, то он будет отговариваться, что ему не под силу теперь, но что, если государь будет непременно этого желать, он сочтет за долг согласиться.

Разумеется, он примет начальство, и если Бог благословит, то может еще поправить сколько-нибудь наши дела, как они уже ни испорчены. Погодин сообщил Константину, что написал к Дмитрию Оболенскому письмо об Ермолове, именно указывая на него как на главнокомандующего, а Дмитрий Оболенский перешлет это письмо к Константину Николаевичу. Дай Бог, чтоб это удалось. Погодин имеет теперь весьма большое значение и даже влияние; он получил недавно письмо от секретаря князя Долгорукова (военного министра), писанное по поручению князя и от его имени, в котором князь спешит поздравить Погодина с огромным успехом его статьи, которая нашла полное сочувствие в общественном мнении, и что это ему особенно приятно сообщить и т. д. Что Долгоруков, который был против его статьи, пишет к Погодину такое письмо, это так замечательно и удивительно, что не знаем, как объяснить. Конечно, вероятнее всего, что Долгоруков этим письмом хочет сам себя оправдать перед общественным мнением, которого значение, может быть, они уже начинают чувствовать. Особенно теперь, когда Клейнмихель должен упасть.

Хорошо если б и Долгорукова прочь, но он, говорят, в полной силе. Приехал из Севастополя Егор Оболенский, брат Андрея Васильевича. Константин, впрочем, его не видал, но Михаил и Юрий Оболенские ему сообщали его рассказы об Горчакове. Он отзывается холодно, как выразился Михаил Оболенский. Он рассказывал анекдоты про его забывчивость, доходящую до крайности; человек вовсе без головы! И такому-то человеку вверена не только честь, но вся судьба России и жизнь сотни тысяч людей! Это глубоко возмутительно. Егор Оболенский – адъютант Остен-Сакена, и не один из его адъютантов не был ранф. Егор Оболенский прибавляет, судите как хотите, но это факт. Остен-Сакен, отпуская своего адъютанта на место битвы, крестит его и, отпустивши его, молится об нем сам, когда идет на сражение, служить молебен и по возвращении также.

Малахова башня была взята нечаянно, но говорят, что Тотлебен несколько ошибся, что сделал сзади ее ров, который и послужил препятствием для отбития ее вновь нашими войсками. Воейков бросился в него первый, чтоб ободрить солдат, и был первый убит, а за ним и почти все начальники. Но когда овладели Малаховым курганом французы, произошел страшный взрыв; много погибло, и французы бросились назад, но в это время подоспели резервы, и Пелисье своих принял в штыки и заставил вернуться. Ополчение курское дралось отчаянно, но офицеры ополчения, говорят, разбежались.

Владимир Самарин, говорят, чрезвычайно храбр. Солдаты скучают по северной стороне, потому что тут началась правильная жизнь, ученье и т. д. И говорят, что на южной стороне жизнь была свободнее, вольнее и порцион вдвое, только бомбардировка. Говорят: «На северной сильная позиция». – Михаил Оболенский был у нас и познакомился с маменькой; он сказывал, что Самарин уезжал чрезвычайно грустен, он делал прощальный обед, и Оболенские говорили, зачем Константин не приехал, но Константин не знал заранее, когда Самарин был в Москве. Как грустно и тяжело вспоминать, что Самарин должен был идти в ополчение! Оболенский сказывал, что великий князь Константин Николаевич говорил прежде, что не успокоится, покуда не завербует Самарина к себе, но Самарин решительно отказался, он не хочет связывать себя службой. – Оболенский очень хвалит Константина Николаевича и утверждает, что все слухи, распространяемые о его дурном характере и деспотизме, совершенная клевета. Насчет государя Оболенский говорит, что он очень слаб и никогда бы не решился отставить Клейнмихеля, если б был в Петербурге. Михаил Оболенский сказывал, что в первое время после Николая Павловича хотели его канонизировать! Почти невероятно, но в Петербурге все возможно. Хорошо также и то, что было намерение раздать всех казенных крестьян в частные руки! Но, кажется, это отменено. Также не очень приятное известие о дозволении вывозить хлеб из Крыму для Австрии; это значит давать нашим врагам возможность нас истреблять и разорять.

Когда Константин был у Оболенских, Михаил Оболенский ему показывал записки его отца, найденные после него, о которых до сих пор никто не знал. От семейных или его личных записок осталось всего листа четыре; остальное должно быть истреблено. Другие же касаются его служебного поприща и деятельности; тут много рассказов о Павле, вполне его характеризующих, чрезвычайно любопытных; и семейные его записки открывают всю его простую верующую душу и чисто русского человека. Никто и не подозревал, что Алекс. Петр, каждый день отдает себе отчет не только в событиях своей жизни, но и во всех-движениях души своей и строго их разбирает и судит. Все Оболенские удивительные люди: при всей, кажется, пошлости и пустоте своей жизни сохраняют все тот же мир душевный и истинную доброту сердца. – Михаил Оболенский был чем-то при посольстве в Вене и сказывал Константину о том сочувствии, которое славяне и вообще православные имеют к России. «Я только их не отталкивал, как другие, и они меня чрезвычайно любили».

Константин давал ему читать свою записку, без письма разумеется, и он пришел в совершенное восхищение по-своему. Он упросил Константина дать ему списать. – Шилову также давал читать Константин, и тот тоже вполне доволен и согласен. У Казначеева Константин встретился с Кушниковым, которого принял сперва за ополченного, но потом Кушников объявил ему, что он так просто носит русское платье, и что не отпускает бороду только по просьбе жены.

Кушников рассказывал, как он сам был свидетелем, с каким благоговением и любовью даже говорят поляки о Назимове за его добрые поступки в Польше. Вот еще весьма замечательная новость. Приехавши в Москву, Константин узнал, что адъюнкт Гладков из Петербургского университета будет защищать диссертацию, всю основанную на статье Константина о родовом бытье, и потому он был на диспуте и познакомился с Гладковым. Но как позволили печатно хвалить Константинову статью, это удивительно, тогда как министр еще так недавно выразился о ней так неблагоприятно.

[…]

Вторник, 15 ноября < 1855 г. >. Мы в Москве с неделю. Переезд в Москву; политические разговоры. Впечатление первых дней; приятные известия семейные. Политических вестей почти никаких. Скоро проезд государя, Москва. Путятин, его история. Константин Николаевич другой дорогой, его жена. Добрые вести о государе, его слова; я хочу думать. Посещение Крыма и армии; восторг, простое обращение. Письмо Ивана об ополчении и т. д., неудовольствие и пр. Строганов, адрес ему. Письмо от Макарова (Кулиша), его книга в рукописи. Базунов о книге отесеньки. Новый журнал Каткова; предложение его отвергнуто. Письмо от Маши Карташевской, нездоровье Тет. – Гости и покупки. Приказ Горчакова. Рескрипт. Ермолов, его рассказы, интриги против него; об Лидерсе. Известия об Севере и Булье; об статье в Библ., упомянуто об Константине. Крузе. Книга Кулиша. Погодин, Головин, Тотлебен, Мельников, Чевкин, Клейнмихель. 14 миллионов долгу… Мы были 8 ноября в церкви. Пальчиковы; снег. Письма дяди и др. Газеты и журналы иностранные. Новое поражение подтверждается. Что-то впереди! Речь Наполеона. Журналы, рассказы солдата и т. д. Мы были в Кремле, у Иверскои. Еще не устроились.

[…]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});