Дневник. 1855 год - Вера Аксакова

Получено письмо от Кулиша с просьбой денег по напечатанию второй биографии Кулиша, которые отесенька обещал достать.

Письмо от М. Карт. с важным известием, касающимся ее лично. Еще письмо неожиданное от М. Самб., умное и прекрасное. Бедные, как они страдают! У них опять что-то произошло… Оленька сообщает также об одном страшном происшествии, случившемся на днях в Москве. Какой-то купец получил посылку с надписью: распечатать ее не иначе как при свидетелях. Он собрал полицейских чиновников, стали распечатывать, ящик взорвало, и один из них погиб, других обожгло и т. д. Говорят, что это дело поляков или англичан, что за зверство отвратительное.

В пятницу, 14 октября, получили мы письма от Трутовских отчаянные, положение сестер ужасно, Алексей Иванович запретил им видаться с Трутовским… Что делать, сами не знаем! Что-то скажут последующие их письма. – Письмо большое от Ивана, чрезвычайно интересное и замечательное. Он передает впечатление, произведенное на него за Киевским краем, что касается до природы, то она там очаровательна, но люди… Положение крестьян православных, принадлежащих полякам, угнетающим их сколько возможно, и, потом, положение этих поляков в отношении правительства (у них отобраны даже охотничьи ружья) и всех русских; внутренняя вражда поляков, скрываемая под подлой угодливостью или лестью; все это так тягостно, так насильственно, представляет такое безобразие, которое возмущает свежего человека; впрочем, безобразия такого довольно и по всей русской земле.

В субботу, 15 октября, ждали мы Константина, но вместо того прислана была подвода с письмами, уведомляющими нас, что Константин остался, потому что отесенькина книга еще не подписана, и кстати Константин хочет побывать на диспуте Гладкого (профессора Ярославского лицея), который в своей диссертации несколько раз ссылается на его статью о древнем быте славян в «Московском сборнике». Это, конечно, очень приятно. Клейнмихель, говорят, прочь, и Киселев также. Все оживились, радуются как победе, поздравляют друг друга. На место его герцог Мекленбургский и Чевкин. Константин очень хвалит Крузе, как самого благородного, свободомыслящего человека и очень обязательного человека.

Воскресенье, 16 октября. Мы с Соничкой ездили к ранней обедне; возвратившись, нашли уже почту, привезенную от Троицы. Писем никаких, только «Московские ведомости» и «Journal de Francfort». Объявлен набор повсеместный, кроме Малороссийской губернии и Новороссийской… а в Самарской и Оренбургской в одно и то же время – ополчение; так что с тысячи выходит 33 человека. Ужасно, тягость страшная и сверх того чувство общее, хотя не всеми сознаваемое, что все эти жертвы даром приносятся, без пользы, что это одно только истребление людей бесполезное. Какие стоны и вопли раздадутся повсюду! Прошло время, когда всякий пошел бы с охотой, когда святая цель возвышала и облегчала все жертвы. Известия Горчакова извещают подробно, как неприятель подвигается с обеих сторон около него, и, кажется, его очень интересуют маневры неприятеля, которые клонятся к тому, чтоб захватить его в западню. Часов в одиннадцать приехал Константин. Слава Богу, у них все хорошо! – Константин привез нам очень много любопытных известий. Первая, главная и очень важная новость, что Клейнмихель отставлен; это окончательно подтверждается, хотя и не напечатано еще. Радость общая поразительна, точно настал светлый праздник Пасхи. В клубе по получении этой вести спросили шампанского и пили, поздравляя друг друга; говорят, к ним попросили присоединиться несколько инженеров и офицеров.

Рассказывают, что государь был поражен состоянием дорог, особенно в Перекопе, где дорога сделалась просто рвом, и через такие дороги должны проходить войска наши, со всеми их фурами, запасами. Была наряжена сейчас ревизия над Клейнмихелем, и, наконец, недавно, в присутствии одного человека, который сам это рассказывал, Клейнмихель получил письмо, прочтя которое, он побледнел и сказал всем: «Ну, господа, я вам более не начальник»; просил в тот же день нанять ему дом, чтоб к вечеру уже переехать. И, говорят, он переехал в дом напротив государыни, которая одна за него и до сих пор все препятствовала сыну его отставить; говорят, и за Бибикова она его преследует, пристает к нему с жалобами, что он стесняет слуг своего отца, и т. д. Бедный Александр Николаевич, сколько ему надобно силы, чтобы преодолеть все эти препятствия, чтоб при всей его любви и покорности воли матери производить хотя какие-нибудь перемены и преобразования, необходимые для блага своего народа. И что не уедет эта пруссачка в свою Пруссию? Слава Богу, что государь, по крайней мере, выехал из Петербурга, что он побывал в Москве, подышал другим воздухом, увидал других, услыхал другие речи, что, наконец, он в Николаеве на самом деле увидит, в каком положении дела, лицом к лицу станет с тягостными обстоятельствами России, увидит близко все злоупотребления, все нужды. И он их уже начинает видеть и понимать; отставка Клейнмихеля уже тому доказательство, и точно, может быть, оставаясь в Петербурге, он не имел бы духу поступить так решительно и теперь даже многие не верят, что это правда. Наряжена еще какая-то комиссия для следствия над каким-то немцем в Николаеве, которой председателем – Константин Николаевич. Также приказано сделать следствие, почему могли пройти враги через проход у Керчи. Известие о Жабокрицком совершенно подтвердилось. Он и еще несколько человек сидят в крепости за измену, и над ними производится суд. Сколько этих злодеев поляков размещено у нас в армии везде, и многие из них занимают важные места для того, чтоб ловчее только вредить. Государь, говорят, еще долго останется в Николаеве, и дай Бог, это ему очень полезно; другая жизнь, другие люди его там окружают, – и это все понимают и радуются. Все оживились и ободрились, особенно после известия об отставке Клейнмихеля, точно после победы, и все очень сознательно говорят, что это начинается победа над внутренними врагами, что важнее всякой другой и от которой зависят и внешние. Везде, где ни встречаются друг с другом, первое слово: «Знаете ли вы, что Клейнмихель отставлен, поздравляю вас»; все светлы и радостны, везде говорят громко, и в лавках, даже с незнакомыми, и на улице. Купцы тоже, Константину пришлось говорить с некоторыми. Замечательно, однако ж, как сильно сочувствие к великому князю Константину Николаевичу в купцах и простом народе. Говоря в книжной лавке с купцами об этих же событиях, причем купцы изъявили полное свое сочувствие всем его словам, Константин стал хвалить государя. Один купец сказал:… так, да и помощник-то у него хорош. Купец еще рассказал, как великий князь Константин Николаевич хотел было ехать к Троице (а он особенно усерден к преподобному Сергию), но Ермолов сказал, что надобно спасать Севастополь, что лучше после приезжайте благодарить о победе, и Константин Николаевич тотчас же уехал. Видно, что они все добрые и хорошие намерения государя приписывают великому князю Константину. И дай Бог, чтоб государь с братом постоянно находились в добром союзе, тогда будет хорошо, но иначе – беда. – Константин говорит, что вообще слышится, что что-то движется, колеблется, поверхность как будто вздувается местами; как-то всем свободнее, дышать легче.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});