Полное собрание стихотворений - Максимилиан Волошин

III

Служба утром шла в Страстной Четверг.Серафим-иеродьякон служитЛитургию. Воздух в церкви полонВещим трепетом незримых крыльев,Молнийные юноши сверкаютВ златотканных белых облаченьях,И звенит, сливаясь с песнопеньем,Тонкий звон хрустальных голосов.

Говорит священник тайную молитву:«Сотвори со входом нашим входуАнгелов, сослужащих нам, быти!»Вспыхнул храм неизреченным блеском;В окруженьи света, сил и славы,Точно в золотистом, пчельном рое,С западных церковных врат к амвонуСын Господний в лике человечьемК ним идет по воздуху. ВошелВ образ свой, и все иконы церквиПросветились и обстали службуСонмами святых. ПреображеньеБыло зримо только Серафиму.Онемел язык и замер дух.Под руки ввели его в алтарь,Три часа стоял он без движенья,Только лик – то светом разгорался,То бледнел, как снег.

IV. Тварь

Не из ненависти к миру инокУдаляется в пустыню: руслаИ пути ему видней отсюда,Здесь он постигает различеньеВсех вещей на доброе и злое,На поток цветенья и распада.Мир в пустыне виден по-иному,За мирским виднее мировое,Мудрость в нем рождается иная,Он отныне весь иной – он Инок.

Серафим из монастырской кельиЖить ушел в пустыню со зверями.Сам себе в лесу избу построилНа речном обрыве возле бора,Огород вскопал, поставил ульи.(Пчелы в улье то же, что черницы.)Мох сбирал, дрова рубил, молилсяПо пустынножительскому чину.Раз в неделю он ходил за хлебомИ, питаясь крохами, делилсяСо зверьми и птицами лесными.В полночь звери к келье собирались:Зайцы, волки, лисы да куницы,Прилетали вороны и дятлы,Приползали ящерицы, змеи,Принимали хлеб от Серафима.Тишину и строгость любят звери,Сердцем чтут молитву и молчанье.Раз пришла монахиня и видит:Серафим сидит на пне и кормитСухарями серого медведя.Онемела и ступить не смеет.Серафим же говорит: «Не бойся,Покорми его сама». – «Да страшно —Руку он отъест». – «Ты только веруй,Он тебя не тронет... Что ты, Миша,Сирот моих пугаешь-то? Не видишь:Гостью-то попотчевать нам нечем?Принеси нам утешеньица».Час спустя медведь вернулся к келье:Подал старцу осторожно в пастиПчельный сот, завернутый в листы.Ахнула монахиня. А старец:«Лев служил Герасиму в пустыне,А медведь вот Серафиму служит...Радуйся! Чего нам унывать,Коли нам лесные звери служат?Не для зверя, а для человекаБог сходил на землю. Зверь же раньшеЧеловека в нем Христа узнал.Бык с ослом у яслей ВифлеемскихДо волхвов Младенцу поклонились.Не рабом, а братом человекуСоздан зверь. Он преклонился долу,Дабы людям дать подняться к Богу.Зверь живет в сознаньи омраченном,Дабы человек мог видеть ясно.Зверь на нас взирает с упованьем,Как на Божиих сынов. И звериВеруют и жаждут воскресенья...Покорилась тварь не добровольно,Но по воле покорившего, в надеждеОбрести через него свободу.Тварь стенает, мучится и ищетУ сынов Господних откровенья,Со смиреньем кротко принимаяВесь устав жестокий человека.Человек над тварями поставленИ за них ответит перед Богом:Велика вина его пред зверем,Пред домашней тварью особливо».

V

Келья инока есть огненная пещь,В коей тело заживо сгорает.И пустынножительство избравшийТрудится не о своем спасеньи:Инок удаляется в пустынюНе бежать греха, но, грех принявНа себя, собой его очистить,Не уйти от мира, но боротьсяЗа него лицом к лицу с врагом,Не замкнуться, но гореть молитвойОбо всяком зле, о всякой твари,О зверях, о людях и о бесах.Ибо бесы паче всякой твариМилосердьем голодны, и негдеИм его искать, как в человеке.Бес рожден от плоти человечьей:Как сердца цветут молитвой в храме,Как земля весной цветет цветами,Так же в мире есть цветенье смерти —Труп цветет гниеньем и червями,А душа, охваченная тленьем, —Бесами, – затем, что Дьявол – духРазрушенья, тленья и распада.Человек, пока подвластен мируИ законам смерти и гниенья,Сам не знает, что есть искушенье.Но лишь только он засветит пламяВнутренней молитвы, тотчас бесы,Извергаемые прочь, стремятсяПогасить лампаду и вернутьсяВ смрадные, насиженные гнезда.Грешник ходит – и не слышно беса.Вслед же иноку они клубятся стаей.Потому-то монастырь, что крепость,Осаждаем бесами всечасно.

Бес уныния приходит в полденьИ рождает беспокойство духа,Скуку, отвращение, зевоту,Голод и желанье празднословить,Гонит прочь из кельи точно хворост,Ветрами носимый, иль внушаетТо почистить, это переставить,Ум бесплодным делая и праздным.Бес вечерний сердце жмет и тянетГорестной, сладимою истомой,Расстилается воспоминаньем,Соблазняет суетою неизжитой.Бес полуношный наводит страхи,Из могил выходит мертвецами,Шевелится за спиной, стучится в окна,Мечет вещи, щелкает столами,На ухо кричит, колотит в двери,Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.Бес же утренний туманит мыслиТеплым телом, манит любострастьем,Застилает мутным сном иконы,Путает слова и счет в молитвах.

Хитры и проникновенны бесы.Но в обителях со вражьей силойБратья борется, как с голубями,А пустынники – те, как со львамиИли с леопардами в пустыне.Ибо к тем, кто трудится в пустыне,Дьявол сам с упорством приступает.

VI

Серафим лицом к лицу боролсяС дьяволом и с бесами. НельзяАнгелу в лицо взглянуть от блеска,Так же нестерпимо видеть бесов.Ибо бесы – гнусны. Всё, что скрытоЧеловеку в собственной природеТемного, растленного и злого,Явлено ему воочью в бесе:Сам себе он в бесьем лике гнусен.Серафим, приняв всю тягу плоти,Чрез нее был искушаем бесом.Русский бес паскудлив и озорист,Но ребячлив, прост и неразумен.Ибо плоть славянская незрелаИ не знает всех глубин гниенья.

И когда он вышел из затвора,То увидели, что лик егоСтал сгущенным светом, всё же тело —Что клубок лучей, обращенных внутрь.В небеБлиже всех он был у Бога,Здесь же стал убогим Серафимом.Был на небе он покрыт очами,А теперь его покрыли раны.Ибо раны – очи, боль есть зреньеЧеловеческой смиренной плоти.А над поясницей развернулосьШестикрылье огненное, окуНевидимое. И стал согбененСерафим под тягой страшной крыльев.И ходил он, опираясь на топорик.А затем, чтоб пламенным порывомОт земли не унестись, с тех порНа плече носил мешок с камнямиИ землей, а сверху клалСамую большую тягу,Приковавшую его к земле:Евангелье Христово. А так как крыльяНе давали ему ни сесть, ни лечь – он спал,Став на колени, лицом к земле,На локти опершисьИ голову держа в руках.

VII

Так, очищенный страданьем, прозорливый,Растворил он людям двери кельиИ отверз свои уста, уча.

Хлынула вся Русь к его порогу.В тесной келье, залитой огнями,Белый старец в белом балахоне,Весь молитвами, как пламенем, овеян,Сам горел пылающей свечой.

Приходили ежедён толпамиПраведники, грешники, страдальцы,Мужики, чиновники, дворяне,Нищие, калеки и больныеИ несли ему на исцеленьеПлоть гниющуюИ омертвелый дух.Приводили ребятишек бабы,Землю, где ступал он, целовали,Лаяли и кликали кликуши,В бесноватом бес в испуге билсяИ кричал неистово: «Сожжет!»

Серафим встречал пришедших с лаской,Радостный, сияющий и тихий,Кланялся иным земным поклоном,Руки целовал иным смиренно,Всех приветствовал: «Христос воскрес!»

Говорил: «Уныние бываетОт усталости. Не грех веселость.Весел дух перед лицом Творца!Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.Иисус – всё победил, смертью смерть Христос убил,Еву Он преобразил и Адама воскресил!»

Говорил, встречая темный народ:«Ох, беда-то какая ко мне идет...Люди с людьми-то что делают...Что слез-то пролито, что скорби тут».

Матери, которой сын резвилсяСредь лампад, стоявших пред иконой:«С малюткой ангел Божий играет, матушка.Дитя в беспечных играхКак можно останавливать!»

О свечах горящих говорил он:«Телом человек свече подобен.Как она, он пламенем сгорает.Вера – воск. Светильник есть надежда.Огнь – любовь. Будь Господу свечой!Если кто ко мне имеет веру,За того горит перед иконойУ меня свеча. Потухнет – преклоняюЗа него колени, ибо знаю,Что он впал сегодня в смертный грех.Как не может воск не разогретыйОттиск дать печати, так и души,Не смягченные грехами и страданьем,Не воспримут Божию печать».

Прибежал однажды утром в СаровМужичонко в зипуне, без шапки,Спрашивал у встречных у монахов:«Батюшка, ты что ли Серафим?»Привели его. Он бухнул в ноги,Говорит: «Украли лошадь.Нищий я. Семья... Кормить чем буду?..Говорят, угадываешь ты...»Серафим, за голову обнявши,Приложил ее к своей и молвит:«Огради себя молчаньем, сыне!Поспеши в посад Борисоглебов,Станешь подходить – сверни налево,Да пройди задами пять домов.Тут в стене калитка. Против входаПрямо у колоды конь привязан.Отвяжи и выведи. Но молча!»Как сказал, так и случилось всё.

Он вникал во все дела людские,Малые, житейские, слепые,Говорил с душевным человекомО мирском, с духовным – о небесном.А таких, кому речей не надо,Деревянным маслицем помажет,Даст воды испить из рукавички,Даст сухарик, напоит виномИ с души весь слой дорожной пылиОтряхнет и зеркало протрет,Чтоб земные души отразилиБожий Лик в глубинах темных вод.

VIII