Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало

склонность к преувеличениям: говорила бы, как та покойница, у которой аж пуп развязался от болтовни, брехала бы, как тот поп-владыка, у которого язык без костей, гневалась бы и мутила воду, как бес у плотины.

Автор статьи в амстердамском полупорнографическом журнальчике о синдромах самого грибка-боровичка обещал написать в следующей своей статье, а эту заканчивал сакраментальным резюме. Видите, мол, на каком генеалогическом древе вырос Хома из Яблоневки, видите, какие у него отец и мать, какие дед и баба, какая родная жена Мартоха. Безусловно, в своей совокупности их личные, индивидуальные черты не могли не сказаться на формировании психики старшего куда пошлют, на особенностях биологического поля, на необычайности энергии его сознания и подсознания.

Конечно, эта статья ставила своей целью перевернуть все с ног на голову, наверное, автор перед этим хорошенько набрался да и замыслил податься в гости к длиннохвостым. Если бы автору этого добра да еще хотя бы полведра, он не только бы свой ум пропил, а и последние штаны!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

в которой говорится о злокозненном письме академика Ионы Исаевича Короглы в правление колхоза, а также о наивысшей мере наказания, с помощью которой правление пыталось перевоспитать старшего куда пошлют, а именно — о его отлучении от ударного труда в коровнике

Конечно, свои социальные язвы буржуазное общество всегда готово приписать и нашему обществу, именно этим обстоятельством можно объяснить, почему на стройное украинское генеалогическое древо Хомы Прищепы навешали столько синдромов. Возможно, в этих псевдонаучных выкладках есть факты, близкие к истине (отец грибка-боровичка действительно сжег пшеницу в поле, мать его была убита немцами во время оккупации), но к чему валить в одну кучу святое и грешное, зачем все привязывать к синдромам?

Но хватит о синдромах, от которых пользы, как от козла молока, давайте лучше опять обратимся к трудам и дням старшего куда пошлют в колхозе «Барвинок».

Академик Иона Исаевич Короглы, вернувшись в столицу, на имя яблоневского правления колхоза «Барвинок» написал письмо, дышащее чувством возмущения и гнева. Воспользовавшись лучшими образцами отечественного эпистолярного красноречия, «знаменитый востоковед», которого знают и уважают тюркологи всего мира, сообщал в своей сердечной эпистоле, что через день-другой выезжает в Самарканд, чтобы принять участие в исследовании старинных чугунолитейных мастерских XVI столетия. Но ремесленные мастерские-кархана он сможет изучать со спокойной совестью лишь тогда и после того, как выведет на чистую воду старшего куда пошлют. Мол, теперь все академики единодушно признают, что среди них нет человека, который смог бы тягаться интеллектом с грибком-боровичком. Но интересно было бы узнать, каким образом Хома, работая всю жизнь в коровнике, овладел такими безграничными знаниями из области арабистики, медицины, генетики, живописи, высшей математики, прогнозирования и т. д.? Очевидно, эти знания старший куда пошлют добыл, воруя время у своей основной работы. А если бы он не воровал время у своей основной работы в коровнике, в Яблоневку не пришлось бы приезжать шефам-академикам, чтобы доделать работу, с которой полагалось бы управляться Хоме.

Но вина старшего куда пошлют еще и в том, что он не только ленился работать в тот день, он еще и перебаламутил академиков. Злоупотребляя вполне объяснимым интересом выдающихся умов к иглотерапии и неосведомленностью выдающихся умов в области народной медицины, Хома с помощью обыкновенной цыганской иголки породил среди приезжих нездоровый ажиотаж, лечил их болячки в дерезе за курятником. Конечно, пациенты не поняли, что старший куда пошлют прибегнул к грубому надругательству над их признанными авторитетами, принизил их достоинство, да так ловко, что они и сами не заметили этого. Зато правление колхоза «Барвинок», как надеется Иона Исаевич, не только поймет, а и должным образом отреагирует и поставит грибка-боровичка на место, то есть на законное место старшего куда пошлют.

Конечно, письмо было продиктовано уязвленным самолюбием академика Короглы, который тщетно пытался превзойти Хому в истолковании газелей несравненного Бабура, но правление колхоза «Барвинок» не стало доискиваться истинной причины.

— Какой садизм! — гремел на заседании правления Дым, сердясь так, будто наугад попробовал сплести лапти — и не получилось. — Вся Яблоневка и без того знает, что ты мудрее Академии наук, только Академия об этом не ведает. Разве можно так издеваться над людьми, показывая их невежество? Да они в «Барвинок» приезжали, чтобы помочь по хозяйству во всяких разных узких местах, а не для того, чтобы уехать с оскорбленной честью. А иглотерапия? Зачем надо было лечить их всем гамузом? Да они всю жизнь лечились у таких же светил, как и сами, пускай бы и дальше себе лечились, так нет!

Внеочередное правление, созванное для рассмотрения письма академика Короглы, пришло к общему мнению, что за нетактичное обращение с гостями Хому следует наказать. Вот только как? Гроши всюду хороши, так не оштрафовать ли его, ударив рублем? Когда Хоме хохочется, а его пациентам не хочется, то не запретить ли Хоме смеяться, чтобы никто не плакал? Если грибка-боровичка сводит с ума гордыня, если академики от старшего куда пошлют научились, а старший куда пошлют от академиков разучился, то не послать ли решением колхоза Хому в большую науку, чтобы лет через пять-шесть он вернулся в родную Яблоневку точно таким же мастаком, как эти приезжие шефы?

— Товарищи! — торжественно сказал Дым, и глаза у него засветились гордостью. — Чтобы Хому взяло за живое, мы должны применить к нему меру наказания, какой в Яблоневке еще не знали!

— Виноватого двумя батогами не бьют, — прозвучал голос в защиту грибка-боровичка.

— Пускай узнает, почем ковш дегтя, — прозвучал голос и против грибка-боровичка.

Светясь радостью во взгляде, словно заработал на воду к хлебу, председатель колхоза Дым сказал торжественно:

— Предлагаю к старшему куда пошлют Хоме Хомовичу Прищепе применить наивысшую меру наказания, а именно — отлучить его на месяц от ударной работы на животноводческой ферме!

Глаза у членов правления стали вдруг пустыми и жалостливыми: такую кару на человека обрушивать! От такой кары Хома, известно, не умрет, но высохнет.

— Вот как оно бывает, — размышляло вслух великомудрое правление колхоза «Барвинок», — тоска за беду дочку отдает, а напасть на свадьбе играет!

— Нашего Хому знают и в Яблоневке, и во всех краях света, ибо водится за ним много чудесного! — Язык во рту у Михайла Григорьевича гудел железным гулом,