Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - Огюстен Кошен

Робеспьер занимает противоположную позицию: он вступает в Комитет — он, который не захотел быть министром, — но отвергает щедроты Дантона. Никаких миллионов — пусть министры оставят их себе — на взгляд Комитета, это верно. Никаких полномочий — по крайней мере, в реальном, действительном смысле слова: ничего, кроме права контроля. Комитет не управляет — вот принцип новой власти, бесконечно нарушаемый, но и постоянно возобновляемый до самого Термидора; и, пока господствовал дух Революции, это был, конечно, законный принцип: господа Малого Народа не более, чем его законы, созданы для управления большим народом. Если они господствуют в мире кружковой общественности, то это благодаря талантам и средствам, которые в реальном мире не имеют никакой цены и являют лишь одни недостатки. Поэтому стараются избавить этот фантом, который будет править, от всяких должностей и ответственности, даже

254

от всяких контактов с делами. Министрам — деньги, чиновники и солдаты, работа, расчеты и ответственность; Комитету — надзор. Но что это значит? Можно ли надзирать, не понимая? Командовать, не зная? Дантон молчит, Конвент ничего не понимает, а Робеспьер требует, не давая никаких объяснений. Однако он был прав, как стало ясно в дальнейшем, — и как показало изучение центрального и характерного органа нового режима, который в этот самый момент учреждался внутри Комитета общественного спасения. Мы хотим поговорить о бюро надзора за исполнением законов, созданном в июле 1793 г., — всемогущем в феврале 1794 г., во время апогея революционного правительства, парализованного государственным переворотом 9 термидора, — его переписка кончается 11-го — и наконец распавшемся, то есть разрушенном декретом от 17 фруктидора.

Его происхождение просто. У секретариата Комитета — как и у секретариатов всех исполнительных органов — было три основных функции: регистрировать поступающие карточки, распределять по компетентным службам, отмечать исходящие ответы и дальнейшее их движение. Взятая сама по себе при нормальном режиме, эта последняя функция контроля — наименьшая из трех, простая формальность, во избежание повторов и дублирования. Но при царствовании нелепых законов, в разгар столкновения между демократией и народом, между обществом мысли и реальным обществом, уже ничто не делается иначе как путем террора: естественная лень бюро превратилась бы в застой, если бы там придерживались обычных средств управления; исполнение законов становится главной заботой власти, а «надзор за исполнением» — самой тяжелой ее задачей.

255

Эта новая функция порождает любопытный орган — Исполнительное бюро, самый важный образчик которого находится, само собой, в Комитете общественного спасения, но чьими интересными вариантами являются: с декабря 1793 г. Продовольственная комиссия, в мае 1794 г. Сельскохозяйственная комиссия и вообще самые социализированные учреждения. Это в некотором роде двойник рассматриваемой службы, который воспроизводит ее подразделения, но копирует свою модель как макет: для созерцания, но не для использования. Ни осуществление, ни изучение, ни даже распределение дел не входит в его роль. У него нет ни авторитета, ни компетенции — оно здесь для того, чтобы изо дня в день констатировать достигнутые результаты и также бесконечные восстания людей против противоестественного обобществления. Его работа, как говорится в одной ноте, исходящей от него самого[163], «состоит в том, чтобы постоянно следить за исполнением, не для того, чтобы знать, как исполняются законы, но чтобы только знать, исполняются ли». «Это бюро, — говорится в одном докладе мая 1794 г., — должно расцениваться как глаз комиссии, не должно позволять себе прямого вмешательства, будет сообщать в бюро докладов о случаях невыполнения приказов, а то, в свою очередь, заставит комиссию подтолкнуть нерадивых участников»[164]. Таким образом, Исполнительное бюро не должно даже исправлять замеченные им ошибки. Ему не нужно ни приказывать, ни управлять, ни даже сообщать.

256

Вся его работа заключается в составлении «исполнительных ведомостей», то есть сводных таблиц, фиксирующих «степень исполнения» на каждую декаду какой-либо операции, заданной разным округам, если речь идет об общей мере, или хронологических таблиц с колонками для дат, анализа, последствий и т. д. каждого решения, если речь идет

О частных постановлениях[165]. Именно с целью этой постоянной регистрации в феврале 1794 г. учреждали «декадную корреспонденцию» — отчетность местных властей по единому вопроснику об исполнении законов. Чтобы заполнить пробелы этой корреспонденции, Исполнительное бюро, начиная с

1 февраля, заводит специальную переписку, все документы которой имеют одну тему, одно содержание и одну и ту же форму: это так называемые «оперативные письма», составленные на листах бумаги, разлинованных в три колонки — для даты, когда нужно провести исполнение, для анализа и для отчета об исполнении[166]. Таков план этой любопытной машины для управления, которая работает совершенно самостоятельно, как утка Вокансона[167]. Внутри ее нет ни людей, ни механизмов управления людьми, ни даже знания дела. Все делается автоматически колесным механизмом и сводится к упорядочению бумаг: исполнительные отчеты приходят в центральное бюро, классифицируются, сопоставляются, подробно рассматриваются и распределяются по предметам, по регионам в уже готовые

257

ящики картотеки: «исполнительная ведомость» готова — и, следовательно, задача власти ясна: надо закончить сводки, заполнить пропуски.

Этот барометр социального соответствия — инструмент самый механический и пассивный: нельзя вообразить себе менее сопоставимого с привычными атрибутами власти — авторитетом вождя, компетентностью администратора. И в то же время именно этот колесный механизм и есть господин машины, центр и местоположение Неделимого. Больше того, именно к методам этого бюро надо обратиться, если хочешь понять смысл новых органов власти: и каждый из них революционен, лишь пока подражает, в своей сфере, Исполнительному бюро, и сопротивляется естественному уклону, который ведет его к действенному управлению.

Именно ему в действительности вменяется в обязанность пускать в ход собственно силу нового режима, социализированного государства. Эта сила не в привлекательности доктрины, но в давлении факта: подчинение остальных. Признают «аргумент совершившегося факта», общественный аргумент по преимуществу, который ссылается на общественное мнение как таковое, не заботясь ни о доктринах, ни об интересах, которые могут его основать. Он обращается не к уму и не к сердцу, но только к пассивным силам, начиная со стадного чувства и кончая страхом. Ему подвластны те, кто подчиняется, потому что все подчиняются, или потому что верят этому; и эту инертную массу он направляет и концентрирует, чтобы подавлять ею отдельных упрямцев.

Эта система выгодна для руководителей, которых она наделяет правами, талантами, даже популярностью. Она непобедима для управляемых, при

258

двух условиях: если они «освобождены», в отрицательном и демократическом смысле слова, то есть совершенно разъединены, изолированы друг от друга, и с тех пор беззащитны перед аргументом совершившегося факта. Затем, эта расчлененная масса должна быть однородной, равномерно распределенной по единообразным ящикам картотеки, чтобы политическая арифметика надзора имела дело с величинами одного порядка. Известно, что эти два условия, необходимые для работы обществ мысли, были осуществлены в стране первой революцией, революцией свободы: тогда освободилось место и для второй — революции порядка, и машина, которую мы описали, смогла прийти в действие. Функция ее главного колеса на самом деле состоит в том, чтобы в любой момент, на любой вопрос, против любого инакомыслия выставлять аргумент совершившегося факта. Сводки и таблицы и не имеют другой цели. Вот секрет системы — единственной, способной обеспечить союз, не разрушая свободы.

И именно социалистические законы дали ей новую силу и прибавили к аргументу соответствия, уже имевшему такую власть над отдельными людьми, еще более прямое принуждение. У них есть одна особенность: любое их нарушение не только полезно виновным, но очевидно вменяется в вину невинным. Если максимум плохо выполняется в одном округе, если там продают дороже, чем установлено, туда стекаются продукты из соседних округов, более послушных, где вследствие этого тоже возникает голод. Так же обстоит дело и со всеобщей реквизицией: все, чего не потянет один, падает на плечи другого; с учетом: сколько один, припрятавший, сохранит, столько возьмут у другого, который ничего

259

не скроет; с распределением: все, что один расходует сверх своего пайка, урезается от пайка другого, и т. д. Все законы об обобществлении дают повод к таким же замечаниям: физически связывая граждан между собой, духовно они их разъединяют. Это принцип республиканского братства: дело в ситуации, а не в нравах и принципах. Сила вещей делает каждого гражданина настоящим врагом и соглядатаем своего соседа. За десять месяцев Террора вся Франция, все ее округа, общины и люди представляли собой зрелище этой войны между каторжниками, скованными одной цепью, — войны, которая, впрочем, как мы увидим, была в такой же мере условием, как и результатом обобществленного строя: у всеобщей ненависти есть свое равновесие, как у любви — своя гармония.