День сардины - Сид Чаплин

— Эй, куда этот сукин сын запропастился? Где вы оба?

Он не видел нас, потому что мы стояли в низине, заросшей высокими кустами с клейкими почками. В пакете оказался пистолет военного образца, еще со следами смазки на рукоятке, красивый, весь блестящий, и, когда Джордж нажал на ствол, он легко переломился. Внутри был один патрон.

— Дайте поглядеть!

Джордж протянул мне пистолет. Он оказался тяжелее, чем я ожидал. Я заткнул его за пояс, потом снова вытащил и прицелился. Это все враки, будто из него можно навскидку стрелять, — очень уж он руку оттягивает. Если бы я спустил курок, то отстрелил бы Джорджу большой палец на ноге.

— Интересно, как он сюда попал? — спросил я. — Что за чудак его бросил?

— Если не ошибаюсь, из этого пистолета троих убили, — сказал Джордж, помолчав. — Давай-ка его сюда.

Упрашивать меня не пришлось.

— А кто убил?

— Это случилось лет пять или шесть назад, — сказал Джордж. — Была убита вся семья: жена, ребенок и муж.

— А кто это сделал? И зачем?

— Один болван хотел, чтоб жена убежала с ним. Она отказалась. Тогда он пришел и убил их; ребенок в это время сидел и сосал палец.

— А сам убежал?

— За ним гнались, и он даже не успел пустить в себя последнюю пулю или, может, просто передумал.

— Его поймали?

— Да, поймали и повесили, — сказал Джордж. — Но пистолета не нашли.

— Пожалуй, лучше отнести его в полицию.

— Не стоит, хлопот не оберешься, — сказал Джордж.

Он повернулся и крикнул маркировщику:

— Да заткнись ты бога ради!

Потом спустился к реке, держа в одной руке пистолет, а в другой — патрон. А когда он вернулся, маркировщик уже прибежал и крыл меня на все корки.

— Ну, кончил камешки в воду бросать? — спросил он Джорджа.

— Кончил, — ответил Джордж. — А вы всегда запираете дверь, когда глядите телевизор?

Нэтч, маркировщик, подумал, что он спятил, но я, кроме шуток, накрепко это запомнил. И теперь, когда я, случайно заглянув в окно, вижу картинку мирной семейной жизни, я всегда вспоминаю о том, что может натворить револьвер.

5

Но так или иначе я сдержал слово, которое дал Носарю, и пришел на драку. Она не была похожа на другие драки, такого я никогда больше не видел. И с этого началось нагромождение событий, которые чуть не раздавили меня. Прошло порядочно времени после нашего разговора с Носарем. Наступило рождество, потом новый год, а я по-прежнему вел двойную жизнь и ждал весны; уже приближалась страстная пятница, в которую все и началось. Когда я говорю «двойная жизнь», я не имею в виду ничего плохого. Я решительно порвал со Стеллой, но все еще ходил раза два в неделю в миссию к Дороти, а остальные вечера проводил с ребятами. Мне было нелегко, потому что я обращался с Дороти, как с фарфоровой куклой, и меня смущало ее поведение: то она так и заливалась веселым смехом, то бывала холодна, как замороженный коктейль, только без вишенки.

Но если сравнивать с Носарем, у меня все шло гладко и легко. Я по крайней мере мог видеться со своей девушкой, и относились ко мне хорошо. В сущности, неприятно было только одно — моя старуха и Жилец вбили себе в голову, что я по всем статьям юный влюбленный и вот-вот женюсь, а мне невыносимо было слышать всякие намеки, ведь я относился к ней как брат. А вот бедняга Носарь угодил прямо в чистилище. Побои, уговоры и религиозные соображения сделали свое дело, Тереза отвернулась от него, и вот теперь он каждый день виделся с ней на фабрике, касался ее, беря с машины коробки, а она его не замечала или по крайней мере делала вид, что не замечает.

Кроме того, он беспокоился из-за Краба и в особенности из-за револьвера. Дело в том, что револьвер исчез неизвестно куда, а Краб вконец дошел из-за этих самых денег. Носарь измучился, потому что Краб причал во сне, пьянствовал и творил черт знает что.

— Он убьет эту бабу, — сказал Носарь. — Вот увидишь, он ее пристрелит.

— Но ведь револьвера нет, — возражал я.

— Он его припрятал до времени.

— Уж скорее загнал кому-нибудь из приятелей.

— Не такие они дураки, чтобы возиться с револьвером, пускай даже незаряженным.

Я вспомнил старика Джорджа и револьвер, из которого были совершены три убийства.

— Может, он струсил и швырнул его в реку? — сказал я.

— Ну нет, шалишь. Краб не струсит.

Мы кончили этот разговор, но каждый день возвращались к нему, кроме тех редких случаев, когда накануне успевали выговориться. И разговоры все шли вроде:

— Как думаешь, есть смысл мне пойти и поговорить с ней?

— Никакого.

— Все-таки она женщина.

— Она вся ломаная. И мужиков ненавидит. Ей только одно нужно — мстить им.

— Но, может, если я пойду и расскажу ей, что с ним творится…

— Тогда она, чего доброго, предложит деньги тебе.

— Смеешься? — Но я только посмотрел на него, и он, помолчав, сказал: — Да, пожалуй, с нее станется, и тогда уж я ее убью, будь спокоен.

— Больно легко ты говоришь про убийство, Носарь, — сказал я.

— Таким уж родился. И воспитывали так. Всякий, у кого есть гордость, может убить.

— Ты не знаешь, что это значит — убить.

— А ты убил кого-нибудь?

— Нет, никого я не убивал, разве что в воображении, но все равно я понимаю, каково это.

— А я никогда не мог этого вообразить, — сказал он.

— Даже когда долговязый Мик нож вытащил?

Он подумал с минуту и покачал головой.

— Даже тогда, но еще минута, и я этот нож всадил бы в него.

— Тебе пришлось бы пожалеть.

— А ты почем знаешь?

— У меня есть воображение.

— А у меня сроду такой штуки не было, — сказал он. — Выходит, я хуже других? И на что оно нужно, это воображение?

— Можно все себе представить, — сказал я. — Нож, кровь, труп, суд, веревку на шее.

Он медленно кивнул, но в глазах у него было недоумение.

— Понятно, — сказал он. — Но я этого не вижу. А ты, значит, можешь увидеть, как это происходит?

— Да, со мной или с другим.

— И с другим? — Я кивнул. — А я, брат, не забиваю себе голову такой мурой, — похвастался он. — Если человек чего-нибудь стоит, он должен делать то, что нужно, иначе беда.

— Вот именно — беда, — сказал я. — Думать, как ты, да и Краб тоже, — это верный способ попасть в беду.

— Он поможет мне выпутаться, — сказал Носарь. — Или я ему…

Ну что поделаешь с таким человеком? Ничего — ровным счетом. Мне бы держаться от него подальше. Но не тут-то было. Когда пришло время, он меня уговорил. Я ехал домой с работы и увидел его на нашем перекрестке. Шел дождь, он сидел на корточках, прикрыв голову старым плащом, и смотрел, как течет вода в канаве. В эту минуту он был похож на старую цыганку, которая вот-вот протянет ноги, и мне до жути было его жалко, гораздо сильнее, чем потом, при другой встрече, когда ему предстояло пережить самую долгую ночь в его жизни и он хотел остановить время.

— Решил здесь ночевать, старик?

— Боялся, тебя прозеваю, — дело есть.

— Пойдем к нам, — сказал я.

— Нет, дельце слишком горячее. Твоя старуха от него вспыхнет даже через стенку.

— Ну ладно, тогда прыгай на багажник, отвезу тебя в тихое местечко, — сказал я ему.

И мы поехали к одному из разрушенных старых домов. Там так воняло, что пришлось все время курить.

— Ну, выкладывай, — сказал я.

Лицо у него было мокрое от дождя, глаза вытаращены.

— Она сегодня мне все сказала, старик. Тереза. Я подошел к ней, как обычно, когда дали гудок, надеялся, что она со мной заговорит, и она вправду заговорила.

— Выходит, все по новой закрутилось?

— Нет, покамест еще нет, но, может, и закрутится… Она сказала, чтоб я перестал на нее глазеть и ходить за ней хвостом, потому что у нее из-за меня и так довольно неприятностей, а я сказал, что я тут ни при чем. И тогда, брат, она мне выдала. «Да, — говорит, — тебе хорошо, а меня они поедом едят, моя старуха, и старик, и Мик; пристали с ножом к горлу, я и обещала».

— Значит, решено и подписано.

— Обожди. Потом она говорит: если хочешь быть со мной, заткни ему глотку, вместо того чтобы от него бегать, а я говорю: я только оттого бегал, что он твой брат, скажи одно слово, и он у меня получит.

— А она что?

— Она говорит: «Ладно, увидим, на что ты способен. Но это еще не все. Ради меня тебе надо обратиться…» В ее веру, значит. Я тогда говорю, что это не шутка, а она говорит, иначе ничего не выйдет, потому что она-то готова гореть из-за меня в аду, но дети как же? Ну, под конец я обещал.

— И ты вправду согласен?

Он подмигнул.

— Посмотрим, когда до дела дойдет.

— Ты сумасшедший, если обещал обратиться в другую веру из-за девчонки и еще вздумал жениться в твоем-то возрасте. Да она тебя просто-напросто на крючок подцепила!

— В общем такие дела, — сказал он. — Согласен ты мне помочь?