Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

— Шабаш, совар, — сказал Кровавый Билли, — где ты научился так владеть пикой?

— В пешаварской долине, хузур, — почтительно ответил я.

— В кавалерии Компании? — поинтересовался он и я сказал, что нет, в пешаварской полиции.

— Я и не знал, что у них там когда-то служили уланы, — смеясь сказал ему на ухо по-английски Кармайкл-Смит, стоявший неподалеку.

— Не более, чем сейчас, сэр. Полагаю, тут более щекотливое дело — как я заметил, эта пташка поет, что никогда раньше не служил Сиркару, но у него же на лбу написано, что он — Проводник. Я бы не удивился, если бы он оказался риссалдаром — ну или, по меньшей мере, хавилдаром. Но мы не задаем неудобных вопросов, не так ли? В любом случае — он чертовски хороший рекрут.

— А-а, — протянул Хьюитт, улыбаясь (он был жирным старым болтуном), — ну, тогда не о чем и говорить.

Я как раз отдавал ему честь, когда налетел легкий порыв ветра, который подхватил лежащие перед ним бумаги и бросил их под копыта моему пони. Как заправский подхалим, я спрыгнул с седла, собрал их и, машинально, положил на стол, придавив сверху чернильницей — обычная, заурядная вещь — но я услышал удивленный вскрик и, обернувшись, увидал Даффа Мейсона, одного из пехотных полковников, который с изумлением вытаращился на меня. Я пробормотал «Салам», отдал честь и через секунду оказался в седле. Тут за призом вызвали следующего солдата, но, поворачивая своего пони, я все еще видел Мейсона, который с озадаченной улыбкой смотрел мне вслед, говоря что-то стоящему рядом с ним офицеру.

«Ого, — насторожился я, — неужели он что-нибудь заметил?» Но я и не думал, что сделал что-либо, что могло бы выдать меня — до тех пор пока следующим утром риссалдар не вызвал меня из строя и не приказал срочно прибыть в штаб полковника Мейсона в британском лагере. Я отправился туда с упавшим сердцем, ломая голову над тем, что, ко всем чертям, я буду делать, если ему удастся раскусить мою маскировку.

— Маккарам-Хан, не так ли? — спросил Мейсон, когда я стал по стойке «смирно» на его веранде, проделав ритуал касания эфеса. Это был высокий, живой, жилистый малый, с острыми глазками, которыми он ощупывал меня. — Хазанзай, полицейский из Пешавара, всего несколько недель на военной службе?

Он хорошо говорил на урду, а значит, был смышленее остальных офицеров, так что в животе у меня тревожно заныло.

— Ну, что ж, Маккарам, — сказал он почти нежно, — я не верю тебе, да и твой полковник тоже. Ты — старый солдат, ты так ездишь верхом, у тебя особая осанка и более того — тебе приходилось командовать. Не перебивай меня! Никто не пытается заманить тебя в ловушку или выяснять, сколько глоток ты перерезал в свое время в Хайбере — мне это неинтересно. Сегодня ты здесь — обычный совар, но при этом совар, который так ловко собирает бумаги, что можно подумать — ему подавали их на подпись так же часто, как и мне. Несколько необычно для пуштуна — даже если он повидал службу, не так ли?

— В полиции, хузур, — произнес я деревянным голосом, — много китабов[114] и бумаг.

— Конечно, конечно, — закивал головой он и вдруг добавил, плавно перейдя на английский: — А что там у тебя на правой руке?

Я и глазом не повел, но моя рука непроизвольно вздрогнула и Мейсон, рассмеявшись, откинулся на стуле, очень довольный собой.

— Я сообразил, что ты понимаешь по-английски, когда командующий говорил перед тобой с вашим полковником, — наконец пояснил он. — У тебя это было видно по глазам. Ладно, не волнуйся — все это к лучшему. Однако смотри, Маккарам-Хан — что бы ты ни натворил, кем бы ты ни был, стоит ли хоронить себя заживо рядовым в туземном пултане?[115] У тебя есть знания и опыт — так почему бы не использовать их? Сколько тебе придется служить в твоем нынешнем качестве, чтобы стать субедаром[116] или даже хавилдаром? Двадцать-тридцать лет службы. Вот что я тебе скажу — ты можешь сделать кое-что получше.

Конечно, было огромным облегчением услышать, что моя маскировка по-прежнему надежна, но все же я не хотел выделяться каким бы то ни было образом. Однако я почтительно слушал, и Мейсон продолжал:

— У меня был ординарец-пуштун, Айюб-Джан. Первоклассный парень, провел со мной десять лет, но теперь он поехал на родину, чтобы вступить в права наследства. Мне нужен кто-нибудь, чтобы заменить его. Ты помоложе и выглядишь даже сообразительнее — или я ничего не понимаю в воинах. Причем твой предшественник не был обычным ординарцем — ему никогда не приходилось исполнять обязанностей лакея; я и не пытался требовать от него чего-то подобного — ведь он был из племени юсуфзаев и джентльменом — как, полагаю, и ты сам? — Он внимательно смотрел на меня, улыбаясь: — Так что я хочу иметь рядом человека дела — такого, кому я мог бы доверять как солдату, посланнику, адъютанту, проводнику, кто мог бы прикрыть мне спину, — он пожал плечами. — Когда вчера я увидел тебя, то подумал: «Вот такой человек». Ну, что скажешь?

Мне нужно было думать быстро. Если бы я мог посмотреть на себя в зеркало, то, полагаю, что увидел бы именно такого дикаря, какой мог понадобиться Даффу Мейсону. Пуштуны были лучшими ординарцами-телохранителями и просто друзьями, как я уже мог убедиться в этом на примере Мухаммеда Икбала и Ильдерима. К тому же это будет приятное разнообразие по сравнению с казармой, но и рискованное при том. Это привлечет ко мне внимание; но с другой стороны, все мои проявления знакомства с бытом англичан могут теперь объясняться моим таинственным прошлым, которое, по мнению Мейсона и Кармайкл-Смита, у меня есть. Я колебался, и полковник спокойно заметил:

— Ты думаешь, что если покинешь казармы, то тебе будет грозить большая опасность — например, быть узнанным полицией или нежелательной встречи со своим прошлым… так этого не стоит опасаться. При необходимости всегда найдется быстрая лошадь и дустук,[117] чтобы вернуться в свои Черные горы.

Забавно — он думал, что я боюсь разоблачения, как дезертир или разбойник с пограничья, в то время как единственной моей заботой было не дать себя расшифровать как британского офицера. «Ирония судьбы», — подумал я и сказал, что принимаю его предложение.

— Спасибо тебе, Маккарам-Хан, — сказал Мейсон и кивнул на столик, который стоял за его креслом у перегородки: на нем лежала обнаженная сабля, и я понял, что он от меня ожидает.

Я подошел и протянул руку к лезвию — при этом я встал так, что со своего места он не мог различить, касаюсь ли я клинка или нет. «Старая увертка», — подумал я, но вслух произнес: