Комплекс Ди - Дай Сы-Цзе

3. Подвесной носок

После аварии у Головы Дракона несколько дней и ночей подряд Тропинке снятся кошмары. То огромная серо-паучьего цвета кобра со свитым кольцами телом и поднятой на полсотни метров от земли головой, змея разевает зубастую пасть и кусает ее сзади за ногу. То выпущенная из лука стрела, которая взвивается в воздух и преследует ее, у стрелы серебряное отравленное острие. Тропинка слышит во сне, как гудит подобно виолончельной струне тетива невидимого лука, и гул этот все нарастает. Наконец стрела впивается ей в ногу. Каждый раз в левую. Иногда змея или стрела превращаются в длинную светящуюся кость, ее сломанную берцовую кость, как она выглядит на рентгеновском снимке.

Снимки делают в лучшей сычуаньской клинике, так называемой Западной больнице, с прекрасным травматологическим отделением. Больница на несколько тысяч коек занимает десятиэтажное здание и располагает несколькими операционными блоками, оснащенными исключительно американским, немецким и японским оборудованием.

Отсюда каких-нибудь полкилометра до Дворца правосудия, из окна палаты, где лежит Тропинка, виден этот стеклянный замок, часто, особенно по утрам, утопающий в тумане. Судьи Ди там нет. По словам зятя мэра, все крупные чиновники провинции уехали на две недели в Пекин на какую-то конференцию.

– Когда вернусь, – сказал ему судья по телефону, – с удовольствием приму подарок твоего друга-психоаналитика.

(Зять мэра говорил, что на другом конце провода почувствовал, как налились жаром пальцы элитного стрелка, как задрожали от нетерпения поскорее убедиться в девственности жертвы.)

Седая голова, накрахмаленный халат ослепительной белизны, очки в тонкой оправе с цепочкой на шее – по всему видно, что доктор Сю, заведующий отделением костной хирургии, – настоящий корифей. Он прославился на всю страну еще в шестидесятые годы, когда сделал первую операцию по приживлению пальца. Ходят слухи, что он по сей день упражняется у себя дома (на кухне, что ли?), пришивает отрезанные конечности мертвым кроликам.

В сопровождении свиты врачей и медсестер он совершает утренний обход десяти палат на восьмом этаже, в том числе той, где лежит Тропинка. Ее госпитализировали накануне. Светило чуть склоняет голову, когда ему представляют приемного отца пациентки, приехавшего из Франции. Доктор разглядывает снимки и ставит молниеносно безошибочный диагноз; перелом, бердовой кости, необходима срочная, операция, придется вставлять спицы. Затем на два месяца в гипс и новая операция по удалению спиц. Весьма вероятно укорочение сломанной кости, которое приведет к необратимой хромоте.

Лицо у Тропинки вытянулось, побледнело, потом порозовело. Что же, она останется хромой на всю жизнь? – спрашивает она у доктора Сю. Он уклоняется от прямого ответа и, не глядя ей в глаза, протягивает рентгеновские снимки:

– Сама посмотри, детка, дело скверное.

Мо впал в какой-то ступор. Доктор Сю и его свита удалились, соседки по палате, их родственники и санитарка, которая пришла собрать заказы на обед, принялись сочувственно обсуждать приговор. Только тогда Мо окончательно понял, что произошло и что будет дальше.

Он выскочил из палаты и бросился догонять доктора Сю.

– Умоляю, доктор! Помогите! Я уже купил два билета на самолет, себе и дочери. Нам непременно надо быть в Париже через две недели.

– Будьте благоразумны, месье. Вы, живущий во Франции, лучше меня знаете роман Флобера «Госпожа Бовари». Там хвалят искусство доктора Бовари, который вылечил сломанную ногу своего будущего тестя, отца Эммы, за сорок дней. Конечно, медицина шагнула далеко вперед. Но у французского пациента был простой перелом, без всяких осложнений. А у вашей дочери все гораздо серьезнее. Кость сломана на две части. Единственное, что я могу для вас сделать, это обещать, что буду оперировать сам и постараюсь свести неприятные последствия к минимуму.

Каждую ночь зять мэра возвращается в Исправительно-трудовое учреждение номер два и ложится спать в отдельной камере.

Кирпичное здание тюрьмы построено в виде иероглифа «жи»

(«солнце», или «свет»). Верхняя и нижняя горизонтальные перекладины соответствуют южной и северной частям. В южной расположена типография, где работают осужденные, в правой – консервный завод, там трудятся ожидающие суда. В вертикалях находятся камеры, в которых содержится в общей сложности три тысячи человек. В каждом крыле по четыре этажа. А пустое пространство между жилыми и рабочими частями занято дворами для прогулок. Средняя перекладина одноэтажная. Там находятся камеры привилегированных заключенных, которым, в отличие от остальных, не бреют голову и не присваивают номера. (Обычно, едва переступив порог тюрьмы, человек получает номер, например 28 543 который в течение всего срока заменяет ему документы. Отныне вас зовут не по имени, а по номеру. Входит охранник и вызывает: «28 543 в столовую!» или: «28 543 на допрос!»)

В тот октябрьский вечер, часов около десяти, в камере 518 на верхнем этаже восточного крыла номер 28 543 по прозвищу Калмык, сидит на циновке и снаряжает так называемый «подвесной носок», секрет которого известен каждому заключенному.

Калмыку позволено два раза в неделю работать на воле в одном из ресторанов, которыми заведует зять мэра.

По просьбе своего начальника и друга он пишет шариковой ручкой на клочке бумаги:

«Зять мэра ищет врача, который мог бы за десять дней вылечить сломанную ногу».

Бумажку он засовывает в носок, а для тяжести кладет туда же полупустой тюбик зубной пасты. Обматывает верх носка ниткой и затягивает как кошелек, а потом привязывает другую нитку, потолще и подлиннее, и проверяет ее зубами на крепость.

Громко пропетый отрывок арии из революционной оперы: «Пусть муж мой мало получает, зато идейно я чиста» – оповещает о запуске подъемного носка.

Сокамерник, стоящий у дверей и наблюдающий за коридором, кивает. Калмык с носком в руках залезает на плечи самого здорового в камере зэка, тот поднимает его на высоту окна, забранного такой плотной решеткой, что кулак не пройдет. Все же, действуя терпеливо и сноровисто, Калмык просовывает сквозь прутья пальцы, потом кисть и наконец руку до локтя. Носок повисает на нитке.

Как марионеточник, Калмык заставляет носок двигаться мелкими рывками мимо окон четвертого этажа. Чья-то рука перехватывает его на ходу. Калмык ждет. Пальцы его замерли, он поет другую революционную арию:

Влюбленный коммунист – о диво!Снаружи лед, внутри огонь.Похож на прочный термос он.

Носок на конце нитки дергается, как поплавок, – знак того, что послание прочитано, Калмык вытягивает удочку. В носке по-прежнему записка и тюбик. Он снова затягивает носок и методично, с размеренностью метронома забрасывает и держит его перед окнами третьего, второго этажа… Раз за разом. Вот снова клюнуло. Иной раз мешает ветер, носок раскачивается, описывает беспорядочные кривые, подобно воробью, который бьется в стекло. Или зацепляется (он нейлоновый) за прут решетки или бугорок на кирпичной стене так, что не отцепишь.

Проходит час. Подняв в очередной раз носок, Калмык находит в нем другую бумажку:

«Номер 9б 137 из камеры 251 знает такого человека. Сто юаней за адрес».

4. Старый Наблюдатель

Человек, прозванный Старым Наблюдателем, поднял хрустящий рентгеновский снимок и посмотрел его на свет. Рука у него грубая, иссохшая, с темной бугристой кожей, узловатыми, кривыми, похожими на древесные корни пальцами и широкими, срезанными под корень пепельно-серыми, с набившейся в трещины землей (или навозом?) ногтями.

При взгляде на белесые пятна, отпечатки костей Тропинки на негативе, лицо Старого Наблюдателя прояснилось. Мо не отрывал глаз от этого лица, от глубоких борозд, проведенных плугом старости, реденьких седых усов, тонких губ и сплющенного носа. Он ловил малейшее движение мускулов, беглый проблеск в глазах. Оба они сидели на стволе поваленного дерева на не просохнувшей после дождя поляне в зарослях бамбука, перед хижиной старца высоко в горах, в стороне от хоженых троп. Над дверями висела белая табличка с надписью: «Наблюдение за пометом панд из Бамбукового леса».

Старый травник продолжал изучать снимок, но взгляд его застыл, потерял всякое выражение. Рентгенограмма будущей звезды балета, которой, по словам ее приемного отца, предстояло выступать через десять дней на всекитайском конкурсе, трепетала на ветру. Ей вторил шелест бамбуковых листьев.

Мо вдруг похолодел – он заметил, что старец держит снимок перевернутым. Какой удар! Он вырвал из рук Наблюдателя снимок, перевернул его как следует и ткнул пальцем в головку берцовой кости.

Старец уставился на пленку все с тем же отсутствующим выражением, словно не замечая разницы.

– Как называется вот эта сломанная пополам большая кость? – дерзко спросил целителя Мо.