Марь (СИ) - Татьяна Владимировна Корсакова

маленькое и шерстяное. С диким победным воплем Стеша ухватила волчонка за загривок, выдернула из трясины.

Как долго он был без воздуха? Он все еще жив или уже мертв? Стеша не знала. Собрав остатки сил, она забросила звереныша на твердую землю. А когда забросила, поняла, что самой ей выбраться не суждено. Посох, ее единственная надежда на спасение, утонул, а у Катюши не хватит сил сломать или хотя бы согнуть для нее деревце. Да и нет поблизости деревьев. Ни деревьев, ни кустов.

— Катенька, — прохрипела она, отплевывая горькую болотную жижу. — Катюша, мы уже близко от дома. Просто иди вперед и никуда не сворачивай!

Стеша точно знала, что они близко. Чувствовала каждой клеточкой тела.

— Ты не бойся, Катя, все будет хорошо!

— А ты?

Сестра стояла у края «оконца». Слишком близко, опасно близко.

— А мы со щеночком потихонечку.

— Я позову бабушку, Стеша! — Катя отступила на шаг.

— Конечно! Позови бабушку, Катюша!

Бабушки нет дома, да и не успеет никто к Стеше на помощь. Но Катя не должна видеть, как она умрет. Не должно это стать ее последним воспоминанием о старшей сестре.

— Беги! — Стеша улыбнулась. Чего стоила ей эта улыбка, она и сама не знала. Она хотела, чтобы Катя запомнила ее улыбающейся. Наверное, так будет легче им обеим.

— А щеночек? — Катя присела перед зверенышем. — Он, кажется, умер, Стеша.

— С ним все будет хорошо! Иди, милая, не теряй время!

Катя отступила еще на шаг. Она пятилась и все смотрела и смотрела на Стешу, а потом, наконец, развернулась и побежала со всех ног. Стеша вздохнула. Это был вздох облегчения, один из немногих вздохов, которые у нее еще остались. В этот момент она жалела не себя, а Катюшу, которая останется в этом мире совсем одна, и звереныша, которого так и не удалось спасти. Звереныш лежал на моховой кочке неподвижной черной кляксой. Его грудная клетка не двигалась. Стеша тоже старалась не двигаться: каждое движение, каждый вздох приближали ее конец. Если не двигаться, можно протянуть чуть дольше. Не так долго, как хотелось бы, не до старости, но еще хотя бы несколько минут. На излете жизни эти несколько минут приобрели особое значение.

— Малыш, — позвала Стеша. — Эй, маленький, ну открой глазки! Ну, пожалуйста! Ну давай, покажи, что все было не зря, что я не совсем дура!

Стеша всхлипнула. По щекам ее катились злые слезы. Она медленно погружалась в трясину, но продолжала уговаривать, звать звереныша. Надежда покинула ее, когда черная вода подкралась к самому подбородку. Стеша больше не звала и не уговаривала. Не потому, что не хотела, а потому, что не могла открыть рот.

Под воду она ушла с открытыми глазами и угасающим уже сознанием успела удивиться, что вода эта не мутная и грязная, а кристально прозрачная, как в колодце. В этой кристальной прозрачности вокруг Стеши кружились мириады воздушных пузырьков. А потом она увидела то ли рыбу, то ли змею, коснулась онемевшими пальцами ее сияющего чешуйчатого бока, почувствовала, как что-то обвивается вокруг ее ног и тянет-тянет. Не вниз тянет, не на дно, а вверх, к небу. И когда вместо воды в горло хлынул воздух, кто-то закричал у нее над головой:

— Стэфа, хватайся! Хватайся за палку!

Не открывая глаз, она схватилась за что-то гладкое и твердое. Сейчас она сама была тем зверенышем, который повиновался сильнейшему инстинкту — инстинкту выживания. Сначала она схватилась, а потом ее схватили. Грубо, за шкирку, как неразумного щенка. Схватили и потянули из трясины.

Глаза Стеша открыла уже не берегу, после того, как с кашлем и ледяной водой из нее вышел до краев наполнивший ее ужас. Она лежала на боку, уткнувшись лицом в грязный шерстяной комок, а рядом сидел на корточках Серафим. В руках у него была отполированная деревянная палка, куда более красивая и куда более надежная, чем ее утонувший посох. А позади Серафима, прижав к груди ладошки, стояла Катюша. Ее желтый платок сполз с головы на плечи, в волосах застряли колючки, а на щеках виднелись сочащиеся кровью царапины.

— Живая, — сказал Серафим и улыбнулся. — А меня Катя позвала.

— Спасибо… — прохрипела Стеша, вставая на четвереньки. — Спасибо вам большое.

Теперь звереныш лежал прямо между ее рук, и она отчетливо видела его закрытые глаза, безвольный хвост и скрюченные лапы. Звереныш был мертв, но Стеша все никак не могла его отпустить. Вместо этого она подняла звереныша с земли, разжала его челюсть и сунула указательный палец в пасть. Она не знала, как реанимировать зверенышей, но знала, как реанимировать новорожденных. И те и другие были детьми. И тем и другим она должна была помогать.

Стеша делала непрямой массаж сердца зверенышу, растирала его невесть откуда взявшимся желтым шерстяным платком. Она делала все, что могла, но когда звереныш открыл оранжевые глаза и закашлялся, все равно не сразу поняла, что справилась.

— Стеша, он ожил! — Катя присела на корточки рядом с ней и зверенышем. — Видишь, какие у него красивые глазки!

Глазки были и в самом деле красивые, апельсиново-рыжие. Звереныш заскулил, принялся вырываться, но Стеша держала его крепко, прижимала к груди, делилась остатками собственного тепла. Она стояла на коленях, мокрая и грязная, едва не умершая сама, но таки спасшая звереныша. В этот момент Стеша была почти счастлива. А когда она закрывала глаза, перед её внутренним взором, как на экране в кинотеатре, проплывал сверкающий чешуйчатый бок то ли рыбы, то ли змеи.

— Стэфа! Отпусти его!

Она сначала услышала взволнованный голос Серафима и только потом грозное рычание. Не выпуская звереныша из рук, Стефа медленно обернулась. В тумане вспыхнули два оранжевых огня, а потом появилась волчица. Никогда раньше Стеша не видела таких больших волков. Никогда раньше она не видела такой шерсти. Шерсть была черной, но от движения перекатывающихся под ней мышц отливала зеленью, словно чешуя. Словно чешуя, превратившаяся в шерсть. Мысль была глупая, и Стеша хихикнула. Волчица оскалилась. Звереныш заскулил и принялся вырываться