Гастролеры и фабрикант - Евгений Сухов

– И когда ты хочешь, чтобы я съехала? – спросила Полуянц, обращаясь к Давыдовскому на «ты», поскольку они, так сказать, только что «породнились». И она как бы имела на это право.

– Сегодня же, – просто ответил Павел Иванович.

– Значит, мне можно уже собираться? – посмотрела на «графа» Наталия Георгиевна, зашнуровывая лиф.

– Да, – коротко ответил «родственник». – И я смогу тебя тотчас отвезти на новое место.

– Это где? – задала вопрос женщина.

– В Кошачьем переулке, – ответил Павел Иванович.

– В Кошачьем? – невольно хохотнула Полуянц, весьма довольная, поскольку не только принесла удовольствие мужчине, как это случалось с Феоктистовым, но и получила удовольствие, как это с Феоктистовым не случалось. – Значит, из Собачьего переулка я переезжаю в Кошачий?

– Значит, – коротко ответил на это Павел Иванович, которому было за себя несколько стыдно. Впрочем, в случившемся между ним и Натали он был нисколько не виноват, верно?

– Ты ведь меня не обманешь? – подошла к Давыдовскому Наталия Георгиевна.

– Насчет чего? – спросил «граф».

– Насчет содержания? – женщина посмотрела ему в глаза.

– Нет, не обману, – не отвел от нее взора Павел Иванович.

– Верю, – сказала Наталия Георгиевна и ласково провела ладонью по его щеке: – Тебе – верю.

– И правильно делаешь, – заставил себя улыбнуться Давыдовский.

– А ты был хоро-ош, – плотоядно улыбнулась Полуянц. – Наверняка старался. Не то что этот старикан Феоктистов.

– Спасибо, – не нашелся более ничего на это ответить Павел Иванович и слегка покраснел.

Пока женщина складывала вещи, а их оказалось совсем немного, они перекинулись двумя-тремя фразами, на которые Павел Иванович отвечал коротко и по делу. Наконец Наталия Георгиевна задала ему вопрос, которого Давыдовский давно ожидал:

– Послушай, и что я должна буду делать, когда перееду?

– Ничего, – ответил «граф».

– Что, совсем ничего?

– Ты сможешь делать все, что тебе заблагорассудится, – произнес Павел Иванович.

Движение в комнатах прекратилось, и Полуянц заглянула в будуар:

– Я не совсем понимаю…

– Ты сможешь делать все, что захочешь, – повторил Павел Иванович. – Все, что взбредет в твою прелестную головку.

– Но ты будешь приходить?

– Боюсь, я буду слишком занят, – не сразу ответил «граф».

– Занят – это что значит? – с некоторой обидой в голосе спросила Наталия Георгиевна.

– Это значит – занят. Дела… И ничего более, – мягко ответил Павел Иванович.

– Ты что, женат? – удивленно спросила женщина.

– Нет, – ответил Давыдовский. – С чего ты взяла?

– Значит, у тебя есть женщина?

– Н-нет, – не очень твердо сказал Павел Иванович.

– Тогда в чем же дело?

– Я же говорю: буду очень занят, – как можно более убедительно произнес Давыдовский. – Возможно, мне даже придется уехать.

– А я, значит, смогу делать все, что хочу?

– Именно, – подтвердил Давыдовский.

– Ты душка, – Наталия Георгиевна впорхнула в комнату и чмокнула «графа» в щечку. – Обожаю тебя.

– Да, но кое-что тебе все же придется сделать, – приступил Павел Иванович к главному.

– Для тебя, «граф», все, что угодно, – ответила Полуянц и посмотрела на низ живота Давыдовского. – Сейчас или потом?

– Лучше сейчас, – ответил Павел Иванович.

Женщина понимающе улыбнулась, подошла к сидящему на диване Давыдовскому и встала перед ним на колени. Затем она протянула руки к гульфику брюк и стала его расстегивать.

– Ты меня неправильно поняла, Натали, – убрал ее руки «граф». – Тебе надлежит написать одну бумагу.

– Что? – Наталия Георгиевна не сразу поняла, что сказал Давыдовский, и облизнула губы.

– Тебе надо будет написать одну бумагу, – повторил «граф».

– Какую еще бумагу? – поднялась с колен Полуянц и посмурнела: – Никаких расписок я, граф, писать не буду, и не надейся даже.

– Это не расписка, – сказал Павел Иванович успокаивающим тоном. – Видишь ли, тебе надлежит написать… обращение в полицию с жалобой на одного человека…

– Зачем это? – захлопала глазами Полуянц.

– Я так хочу.

– Ну, если ты так хочешь. – Наталия Георгиевна улыбнулась: – Для милого дружка и сережка из ушка. А на кого жалоба?

– На Феоктистова, – осторожно ответил Павел Иванович и скосил на женщину глаза.

Установилось молчание. Какое-то время Наталия Георгиевна пристально рассматривала Давыдовского, как будто впервые его увидела. Похоже, женщина пыталась понять, зачем ему все это нужно. Затем, бросив это занятие – а к чему ей, собственно, это знать! – Полуянц произнесла:

– Как-никак Илья Никифорович был моим благодетелем. И хоть старик он был весьма противный, да и скряга еще тот, коих поискать, а просто так я этого делать не стану.

– А не просто так? – понял намек Давыдовский.

– Ну, а если не просто так, то… триста рублей.

– Идет, – ответил Павел Иванович и полез в карман за портмоне.

Потом Наталия Георгиевна достала из комода ручку и чернила, нашла лист бумаги и спросила:

– Чего писать?

– Пиши следующее…

И Давыдовский начал ей диктовать.

Пару раз Полуянц вскидывала на него взор, когда требовалось написать что-то в довольно неблаговидной или резкой форме. А когда они дошли до слов: «… и принуждал меня совершать действия, унижающие меня как человека и порочащие мою честь как женщины, угрожая тем, что выгонит меня из дома, если я не буду исполнять его в высшей степени извращенные и омерзительные желания», она отложила ручку:

– Но это же тюрьма, граф?

– Возможно, – ответил Давыдовский. – И что с того?

– Еще двести рублей…

Давыдовский снова потянулся за портмоне.

Когда она закончила писать, Павел Иванович попросил ее снять копию, и она переписала обращение слово в слово.

– Вот, – сказала Полуянц, отдавая ему обе бумаги. – Не знаю, зачем все это тебе нужно, но надо полагать, ты знаешь, что делаешь.

– Не сомневайся, знаю, – заверил ее Давыдовский и улыбнулся.

В общем, скоропалительный отъезд Наталии Георгиевны на новую квартиру и обращение ее в полицию было работой Давыдовского. И надлежит признать, что сработано это дело было бывшим «червонным валетом» отнюдь не худшим образом…

– Послушайте, кто вы такой?! – приподнялся в кресле Феоктистов, но Засецкий гаркнул:

– Сидеть! – И навел револьвер на Феоктистова. – Это еще не все, господин мильонщик. Ежели вы все же не угомонитесь и не смиритесь с потерей части ваших капиталов, на стол господина полицеймейстера лягут не только обращение в полицию гражданки Наталии Георгиевны Полуянц и свидетельские показания господина Самсона Африкановича Неофитова. К ним еще присовокупится и исповедь, касательно вас и вашей уголовно-коммерческой деятельности, исходящая от некоего гражданина Игнатия Савича Зыбина, старейшего жителя уездного города Свияжск, краеведа и местного летописца. Знакомо вам это имя?

Илья Никифорович промолчал, но по выражению его глаз и Сева, и Засецкий поняли, что названный человек Феоктистову знаком.

– Вижу, что знакомо, – продолжал наседать на мильонщика Засецкий. – Так вот: господин Зыбин не только напишет показания на вас, но и будет свидетельствовать против вас на суде, на что он уже дал свое согласие. И тогда, – устало выдохнул чиновник особых поручений, – вы потеряете уже не часть своих капиталов. Вы потеряете все свое состояние.

С минуту посидели молча. Потом Засецкий, глядя поверх головы Феоктистова, спокойно произнес:

– Ну, вот и все, господин мильонщик. Мы с Всеволодом Аркадьевичем более вас не задерживаем…

Илья Никифорович поднялся. Настроение было – не приведи господь! Хотелось что-нибудь порвать или разбить, а потом заорать что есть мочи благим матом. Или запеть какую-нибудь арестантскую песню про тяжкую долю и маму, которая умирает, не дождавшись своего единственного сыночка с проклятущей каторги.

Конечно, делать ничего этого Илья Никифорович Феоктистов не стал. Еще успеется выпустить пар. Для начала надо наведаться к этой сучке Полуянц и посмотреть в ее бесстыжие глаза. А потом вышвырнуть ее из дому, как шелудивую собаку. А с потерей без малого трех миллионов, похоже, придется смириться. Эти господа явно не блефуют…

Илья Никифорович посмотрел на Засецкого и перевел взгляд на Долгорукова. Ни тот, ни другой взоров не отвели: смотрели на Феоктистова ясно и насмешливо. И он все понял. До конца…

– Ну, ясно, – произнес Илья Никифорович, направляясь к кабинетной двери. – Вы одна шайка-лейка…

Сева в ответ улыбнулся, а «чиновник особых поручений» нарочито сердито свел брови к переносице. Когда Феоктистов вышел из кабинета и прикрыл дверь, за ней раздался хохот.

«Ну-ну, – злобно подумал Феоктистов. – Зато я сейчас отыграюсь на этой стерве»…

«Послушайте, кто вы такой»?