Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

или действительно честный советский человек, для которого честное советское имя непартийного большевика дороже всего на свете или же перед вами прожженный политический бандит, готовый лучше умереть, но не сознаться в совершенных им преступлениях.

Прошу Вас, гр-н Прокурор Союза, по-настоящему ознакомиться с моим делом и сделать соответствующие правильные выводы.

Перед Вами живой человек, преданный своей Родине, Партии и Правительству, для кого самым близким и дорогим именем было и осталось имя И.В Сталина.

Прошу Вас подойти к решению моей участи так, как учит этому Сталин: всесторонне и [нрзб] если перед Вами враг — уничтожить его беспощадно, если честный человек — прекратите издевательства над ним, освободите, верните в общество, в семью.

Прошу сообщить мне о Ваших решениях.

15/1. 1941 г. Подпись.

Он клялся в верности Сталину, зная, что письма проходят перлюстрацию, и обращался к нему…

Я. Обращался?

Отец. Конечно, обращался. Трижды.

Я. И что?

Отец. И ничего. Товарищ Сталин лично мне не ответил. Он вообще никому не отвечал. У него других дел было много. (Отвернулся.)

О да!.. «Дел» у него было действительно невпроворот!.. Сегодня несомненно, что истинным «троцкистом» был сам Сталин, взявший на вооружение левацкий принцип: цель оправдывает средства. Вождь имел цель отнюдь не общественную, а личную. Всем казалось, что он хотел построить социализм, а ему надо было сохранить себя у власти. И всё.

Для этого ему следовало прежде всего ликвидировать интеллектуальную эпиту, обозвав ее «мелкой буржуазией», «злопыхателями» и прочими «недобитками». Далее — уничтожить крестьянство как класс, видя в нем главную угрозу большевизму собственники-кулаки в крестьянской стране должны были наткнуться на свинец, посланный властью в виде всеобщей коллективизации. И, наконец, провести «индустриализацию» — чтобы нарастить военную мощь. Полицейскому государству был необходим надежный щит, поэтому все граждане должны были научиться бросать гранату, орудовать штыком, стрелять без промаха, летать на истребителях, маршировать на парадах, смотреть в танковую прорезь, скакать на лошади с саблей в руках, натягивать противогаз на морду лица… Будь, в общем, готов к труду и обороне!.. (Это не помешало вождю полностью просрать начало войны.)

Все должны были быть заняты чем-то общественнополезным, благоговейно работать на благо страны, жить ради высокой идеи, провозглашенной великим кормчим. Количество пропаганды на душу населения превосходило производство материальных ценностей. Зомбированное лозунгами общество превратилось в управляемое стадо «железных рыцарей революции».

Старые большевики, кстати, делавшие эту самую революцию, были Сталиным отринуты, их утопический идеализм не совпадал с цинизмом новой власти, отягощал правящий класс своей застрявшей в 17-м году психологией разрушения, неприятия, самой позицией антимонархизма, клонил всерьез к идеалам народного восстания, воспевающим свободу, равенство и братство.

Никакой оппозиции. Вождь решительно пресекал вольномыслие во всех сферах. Всё, что регламентировано сверху, является безоговорочным руководством к действию. Без всяких там дискуссий и споров. Подчинение — основа основ. Подчинение — ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.

Никакой юриспруденции. Закон — что дышло… Большую часть арестованных не судили, а приговаривали. Те же, кто не был расстрелян сразу, получали тягомотину псевдоразбирательства (в их числе был мой отец), а следом «вышку» или максимальный срок. Лютость репрессий не знала границ. «Гражданская война» власти со своим народом ширилась и казалась неостановимой.

37-й год — год катастрофы гуманизма, год утраты человечеством тех ценностей, к которым пришел 19-й век в России, — зашига униженных и оскорбленных, служение высшему, истинный патриотизм — все это Сталин сделал посмешищем, он надругался над русской культурой и миросознанием ее знаковых фигур — Толстого и Чехова, презрев человека в человеке, приставив дуло к его виску. Отсюда взаимопредательство, ставка на раскрытие чернот души в обстоятельствах приближающейся ликвидации.

Продолжив революцию, понимаемую своеобразно — как средство достижения абсолютной личной власти, вождь вверг руководимый им народ в немыслимые несчастья и страдания, в исторический шок.

Судьба отца — крупинка в грандиозном объеме сталинских злодеяний.

Я. Папа, а твоих писем на имя Сталина в деле нет. Почему?

Отец (грубо). По кочану!

В разговор вступила мама:

Мама. Он на Берию больше рассчитывал. У них там в тюрьме было много иллюзий. Одна из них — что вот после товарища Ежова пришел товарищ Берия, и он всё исправит. Сталин ведь убрал Ежова как «врага народа»… Сколько он накуролесил!.. Значит, товарищ Сталин, который всё видит и всё знает, хочет, чтобы ошибки Николая Ивановича Лаврентий Палыч не повторил. Они там все приободрились… Берия!.. Дорогой!.. Золотой ты наш товарищ Берия!. Спаситель ты наш, благодетель!

Отец. Перестань!

Мама. А я-то понимала, что Сталин поменял одного палача на другого. Уже тогда понимала!.. Ягоду он убрал, чтобы замести следы, потом Ежова, чтоб замести новые следы… теперь — очередь Берии… А они там сидели и ничего не понимали… Нигде в мире нет больше иллюзий, чем в тюрьме. А в Следственной тюрьме Петропавловска их было в сто раз больше, чем нигде, — там же Сема сидел!.. Сидел и мечтал!.. Мечтатель! Строитель новой эпохи!..

Отец. Перестань, я сказал.

Мама. А я и перестала. «Из года сорокового, как с башни, на всё гляжу». Я тоже мучилась, и мне тоже хотелось писать жалобы. Но я, в отличие от своего мужа, знала, что все бесполезно.

Я. Почему, мама?

Мама. Потому что… кролик удаву ничего не докажет. А удав с кроликом в дуэте петь не будет.

Скажу честно, мне не понравилось сравнение отца с кроликом. В моих глазах он был титаном, отнюдь не беззащитным существом… И его последняя «Жалоба» говорила как раз о том, что он не поднял лапки, не смирился с судьбой, что он и дальше будет… а что он, собственно, будет?.. С другой стороны, он, тем не менее, кое-чего достиг. Ну подумайте…

Он не взошел на эшафот. Он уклонился от уже летевшей в него пули. Он выжил, потому что не признался. А другие не выжили, потому что признались. Огрубляю, конечно. Но факт есть факт: в первой части трагедии герой не сломлен, не лижет сапог, хотя и вынужден на словах выдавить из себя риторику преданности (и Мандельштам «Оду» написал, и Пастернака заносило под те же своды тех же богаделен, что и Маяковского, и Ахматову — верно, мама? — а что уж с рядового бойца взять!).

Он выжил. В апокалипсисе.

Теперь предстояло выжить в аду.

Перемена декораций, или

Забудь про Соловки

В письмах отца, конечно, нет никаких описаний и рассказов о том, как он жил под арестом. Чтобы восполнить этот пробел,