Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

Возможно, разительная перемена, происшедшая с Эстер, по крайней мере в том, что касается языка и внешности, как-то помогала Амрай переносить стиль жизни, избранный Мауди. Дело в том, что с тех пор, как дочери так резко изменились, а их пути разошлись, Амрай и Инес вновь привязались друг к другу, теперь их союз был странным сплавом утешения и оправдания. Однако Амрай в ее способности к расставанию куда более сильно укрепило одно наблюдение: Мауди, казалось, вполне может жить наедине с собой и своим миром, каким бы он у нее не получался. Этот человек был счастьем во плоти. Амрай видела это воочию, когда дочь с таким бестревожным лицом садилась за стол.

Но она продолжала лелеять тайное желание: должна же и Мауди наконец понять, что мать достойна ее доверия. Любить — значит работать друг над другом. В эту сентенцию, сказанную однажды душной летней ночью Амбросу Бауэрмайстеру, она все еще верила.

~~~

С мыслью о том, что любовь — это работа, согласился бы, не моргнув глазом, еще один человек. Он ощущал себя — Господь свидетель — горнодобытчиком любви. Его штольни, его шахты уходили в такие глубины, какие и не снились мужам Якобсрота. Никто из них не чтил женщин, как он. Это было его твердым убеждением, и он не побоялся бы его принародно огласить и подкрепить доказательствами. Ибо, как только пришла пора зрелости, он начал раскапывать серебряную жилу, которую назвал тайной женственности.

Он не был первостатейным мужчиной. Как ему было противно, как коробило его, когда парень ухлестывал за первой встречной красивой незнакомкой. Цапал ее за ручку — не заслуживая этого прелестного дара! — и втягивал сизым носом аромат ее нежной кожи. И такое часто приходилось терпеть его глазам.

Совсем недавно томатно-красный «корвет-шевроле» по-наглому припарковался у кафе «Грау», на пешеходной полосе, и Эдвин Оглобля, размашисто жестикулируя на американский, как он думал, лад, по-хозяйски ввалился в кафе. Эффектная хореография рук, вскинутая голова и неизменное High five[27], сопровождавшее каждый дружеский шлепок по чьей-нибудь ладони. Даже официант Иво подвергся такому приветствию, и не один раз, в результате чего поднос опрокинулся и раздался звон разбитой посуды. That’s life![28] — отвечал он обычно на всякое замечание и переводил разговор на погоду.

И все удавалось. Уму непостижимо! Он своими глазами видел. Оглобля буквально сорвал со стула эльфоподобную деву, и она пошла за ним, и тут же взвыл мотор. Просто ужасно, прямо отвратительно! Предвестники гибели западного мира. Вымирание куртуазности. А исчезновение с лица земли последнего Gentilhomme[29] — лишь вопрос времени. Лично он — один из последних. На этот счет у него не было никаких сомнений.

Между прочим, нельзя не удивляться и тому, что господа из банка еще доверяли какому-то лицедействующему шалопаю. Еще один всполох надвигающейся гибели Запада. А иначе как бы этот тип сумел выкупить обратно «шевроле», из-за которого когда-то залез в долги по самые уши. Как же еще? На гонорар так не размахнешься. Был якобы впечатляющий эпизод в длиннющей голливудской картине «The forgotten creed»[30], где Эдвин изображал заключенного концлагеря, но из-за безразмерности отснятого материала пал жертвой монтажных ножниц. Нет, хоть стой, хоть падай. Ведь ему, именно ему пришлось поучаствовать в устроенном банком представлении: чтобы выхлопотать ничтожную сумму сверх счета, надо было прежде всего ждать, ждать и ждать. Потом несколько щелчков по клавиатуре компьютера. Зеленоватый свет дисплея зловещим отблеском замирал на лице так называемого сотрудника по обслуживанию клиентов. Чело все больше хмурилось, и наконец уста отверзлись, да так громко, что все слышали:

— Н-да, господин Бирке! Что же с вами делать?

Если он за свою тридцатипятилетнюю жизнь и не добился того, что могло бы одарить его славой, деньгами или общественным уважением, то уж касательно одной материи он был поистине Крез в окружении нищих: никто не мог тягаться с ним в понимании женщин. Никто не чувствует истинного восторга так, как он. Он — самый любвеобильный герой своего времени. Эпохи заката, как говорится. И это окрыляет его.

Боже, как он любит женщин! Эти неотразимые создания! Эти непостижимые существа! Их короткие и длинные шеи! Их головы и головки, носы и носики, рты и ротики! А бесподобные голоса, не знающие ломки! А столь совершенная кожа без малейшего намека на атавизм, в отличие от мужской, переходящей местами в мохнатую шкуру! А такие каждый раз неповторимые по форме груди, мягкое изголовье мира, где может преклонить голову даже мерзейший негодяй, чтобы отдохнуть от собственной злобы! А эти талии, точно перехват букета, и бедра, сравнимые по округлости с полной луной! Арочные своды живота. Боже, а сам женский живот! Чрево и подчревная область. Очертания паха — неопровержимое свидетельство того, что мир был и пребудет треугольным. Обворожительный мягкий выступ бугорка Венеры и вечно сглаженный вход в лоно. Это всегда наново вычерченная розетка, то сомкнутая, то полуоткрытая. Не то что червеобразный мужской отросток. «И рана твоя, Роза», — в который раз мечтательно бормотал он слова из стихотворения Целана.

Бедра Розы и попка Розы, как ни странно, мечтаниями не затрагивались. Лишь лодыжки воспламеняли фантазию. Господи! Эти лодыжки. Белые, изящные, в обхват ладони, созданные для обожания женские лодыжки. А вечно холодные маленькие ступни 36-го размера! Танец их следов устремлен в космос. Это вам не тяжелая мужская поступь, след которой, однако, стирается, потому что она не знает музыки.

Он был другом косметической индустрии — хоть никто никогда и не требовал от него доказательств подобной симпатии, — а потому — и ярым сторонником экспериментов на животных. Чем мучительнее опыты, тем больше они соответствуют цели. А цель — возвеличивать красоту женщин. Изобретение губной помады он ценил неизмеримо выше, чем изобретение лампочки (сам он ими почти не пользовался, в крайнем случае довольствовался крайне слабым светом — 15 вт, не более).

Декоративная косметика для глаз почти лишала его рассудка. Он мог часами околачиваться в парфюмерном магазине, чтобы услышать от Марго Мангольд или Трауготта Мюллера-младшего разъяснения относительно состава карандашей для подведения бровей. Не меньший интерес вызывали у него ингредиенты всевозможных красящих средств для ресниц и век. Химическая природа косметических теней, тушей, разных видов пудры и крема. С ишачьим терпением он позволял оттирать себя клиентам, подходившим к прилавку. Если он находил достаточной информацию, полученную в этот день, он обрывал беседу на полуслове и, не прощаясь, но с душевным подъемом, покидал магазин. На крыльях воспарившего духа он и летел домой, в вечную ночь своего жилища на Маттейштрассе, он спешил, дабы не растерять и малой толики того, что нес внутри. Его сердце было насыщено синевой индиго, жженым сахаром, окисью железа и углеродом, умащено пчелиным воском и парафином.

Когда его нос улавливал незнакомый, не слишком жгучий аромат, он не влеплялся беспардонно, как клюв Эдвина, в благоухающую шейку, нет, его нос уснащал этот новый запах красками и эпитетами, без промедления устремлялся в мюллеровскую парфюмерию, и вдыхал, вдыхал, вдыхал, покуда запах не обретал имя. «Нина Риччи».

Надо все изучить в темном краю женственности или хотя бы предугадать, прежде чем осмелиться на первый шаг в невесомость. Для него это значило с великой осторожностью начать экспедицию. Это значило протянуть незримую нить Ариадны, чтобы не искать вслепую обратный путь. Это значило действовать тихо, совершенно беззвучно, чтобы не вспугнуть антилоп Бога, когда они в полном согласии пасутся на пажитях темного края. Это значит научиться ждать и упражняться в терпении. День за днем. Год за годом. До тех пор, пока антилопы не почувствуют в нем себе подобного. Но в этом мире последних времен умение ждать стало скорее пороком, чем добродетелью, а сам он был и остается запоздалым гостем в мире сем. Антилопы достались другим, которые убили, зарезали их. И вот что непостижимо: антилопы ничуть не противились, казалось, сами, сами пошли на заклание, на казнь.

А их мысли! Боже, как интересно мыслят женщины. Апологетки противоречия. Их мышление в высшей степени парадоксально, но оно убеждает сильнее, нежели астматическая мужская логика. (Он вступил, как можно заметить, в ту пору жизни, когда, удалившись от шума своих штолен, стал созревать как философ.) Что же происходит в их душах? Они мигом, не задумываясь, решают положить конец или начало любви. Если человек любит, то уж любит всегда. Или же все иначе? В темном краю любви?

Отвлекаясь от бесчисленных крушений в священной тьме и от неудавшихся от истощения сил форсированных маршей, надо сказать, что он совершил одно настоящее путешествие за пределы Якобсрота. На своем велосипеде он начал путь по направлению к Флоренции.