Черный дембель. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Настя открыла рот… но тут же его закрыла, не издав ни звука.

Она думала почти минуту.

— Я в деревне остановилась, — сообщила Бурцева. — У подруги. Но… там ещё и этот… живёт.

Она показала рукой вслед Фёдору.

Призналась:

— Что-то я сейчас туда не хочу.

Анастасия нервно затянулась табачным дымом.

— Тогда иди со мной, — сказал я, — в пансионат «Аврора». Там сейчас весело. Молодёжь гуляет. Песни под гитару…

— Зинка мне говорила: у вас там строгий режим.

Я усмехнулся и спросил:

— Какой может быть строгий режим летом на море?

Анастасия улыбнулась.

— Действительно.

— Ты со мной? — спросил я.

— Ладно, Сергей, идём… — ответила Настя.

Она поправила на груди блузу, подошла ко мне.

— Так ты здесь с Птичьей скалы на море любовался? — спросила она.

— Искал алые паруса…

К беседам со студенткой филологического факультета я подготовился заранее. Ещё в Новосоветске пересмотрел все предисловия и вступительные слова к популярным книгам. Вспомнил и прочитанные в интернете статьи о Булгакове, Есенине, Шукшине даже о Горьком. «Алые паруса» и теория администрации пансионата «Аврора» о том, что Гринландия Александра Грина находилась именно рядом с этим пансионатом, послужила лишь началом разговора. Бурцева едва ли не дословными цитатами из книги опровергла предположение, что на Птичьей скале встречала рассветы и закаты Ассоль. Бурцева спорила со мной на тему того, что своей известностью и популярностью автор повести «Алые паруса» обязан Максиму Горькому, который на опредёлённом жизненном этапе стал для Александра Грина «феей крёстной».

Поначалу столичная студентка шагала чуть позади меня, будто пряталась от моего взгляда. Однако шорохи в зарослях бурьяна сделали своё дело: примерно посреди соединявшей берег и шоссе тропки Бурцева вцепилась рукой в мой локоть. Я в этот миг невольно повернул голову… и беззвучно хмыкнул. Потому что увидел рядом с собой не ту, о ком подумал. Настя в этот момент зачитывала мне лекцию о философии Платона, явно рассчитанную «для чайников». Простыми «народными» словами пересказывала мне миф о Платоновой пещере, где на стенах мелькали лишь тени из «внепещерного» мира. Я кивал в ответ на её слова и представлял, как Настя рассказывала о теориях Платона «временно безработному» Фёдору Тартанову. Подумал даже: «Не поэтому ли в моей прошлой жизни Тартанов сбросил её со скалы?»

Пока мы шли к шоссе, я припомнил с десяток анекдотов на философские и филологические темы — Бурцева реагировала на них звонким заразительным смехом. Шорохи в траве Настю больше не страшили. От её испуга, вызванного поведением Фёдора, не осталось и следа. Анастасия выглядела весёлой и беззаботной. «Целая и невредимая», — подумал я. Отметил, что на этот раз Бурцева спустилась с Птичьей скалы по склону, а не упала с неё на мокрые камни. Мысленно поставил в своём воображаемом супергеройском списке очередную «галочку» — напротив строки с надписью «Анастасия Бурцева». Поздравил себя «с шестой девицей». Вполуха слушал рассуждения Бурцевой о греческом языке; поглядывал на то, как Настя размахивала сигаретой — она будто окуривала дорогу: по-шамански снимала с неё сглаз или порчу.

Поймал себя на мысли, что я будто бы очутился в сюрреалистическом мире. Где аромат женских духов сменился запахом табачного дыма. И где вместо большущих глаз Котовой слева от себя я видел блестящие щёлочки малознакомой круглолицей девицы. Вспомнил слова Артурчика об опоре для «рычага Архимеда». Хмыкнул, покачал головой — будто бы в ответ на вопрос Насти о том, слышал ли я об основных идеях философии Гейгеля. «…Бытие обладает сознанием, а разум — бытием…» — говорила Бурцева. Я с серьёзным видом кивал и прикидывал: рассказали ли сегодня подружки Кириллу и Артуру о тонкостях чулочного производства. На шоссе я познакомился с «основополагающим законом развития и существования Мирового духа и сотворённого окружающего мира». Отметил, что у комсомолки Бурцевой своеобразный взгляд на диалектику…

На пляж у «Авроры» я свою спутницу не повёл. Ещё около ворот пансионата я услышал далёкое дребезжание гитарных струн — уловил знакомый мотив, улыбнулся. На звуки гитары я и ориентировался, когда шагал в компании Бурцевой по тёмным аллеям. Скоро уже различил хриплый голос певца. Усомнился, что в пансионат приехал Владимир Высоцкий — скорее уж, «под Высоцкого» снова хрипел Артур Прохоров. В чём я вскоре и убедился. Вывел свою спутницу на освещённый участок аллеи. Увидел группу людей на небольшой окружённой работающими фонарями площади. «…Парус! Порвали парус!..» — кричал сидевший на деревянной скамье Артурчик. Около него я заметил Кирилла и парочку работниц чулочной фабрики из Смоленска. А рядом с ними стояли ещё примерно два десятка гостей пансионата — они слушали концерт Прохорова.

Я подвёл Анастасию к рычавшему под гитару Артурчику.

Кирилл заметил меня… и Настю Бурцеву — удивлённо приподнял брови.

— … Все континенты могут гореть в огне, — голосил Артур, — только всё это — не по мне!..

Прохоров вдруг прервался, закашлял, накрыл струны ладонью.

Зрительно разочарованно зашумели.

— Простите, товарищи, — просипел Артурчик.

Он поднял руку.

— Кажется. Я всё…

Я протянул руку к гитаре.

Сказал:

— Дай-ка мне.

Прохоров улыбнулся.

— Знамя подхватили из рук раненного бойца, — сообщил он. — Сейчас Чёрный для вас споёт. Не расходитесь, товарищи.

Артурчик уступил мне место.

Бурцева подошла к дымившим подобно паровозам мужчинам и тоже закурила.

Я поерзал, усаживаясь удобно.

— Это совсем новая песня, — сообщил я. — Написал её замечательный советский поэт, автор-исполнитель песен Юрий Визбор.

Взял первый аккорд. Посмотрел в глаза Бурцевой.

Настя выдохнула в ночное небо струю дыма.

— Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены, — запел я, — тих и печален ручей у янтарной сосны…

Гости пансионата «Аврора» слушали меня, затаив дыхание.

Молчали Кирилл и Артурчик.

На время позабыла о сигарете Анастасия Бурцева.

Я пел.

Ещё весной запланировал, что исполню для Бурцевой эту песню в первую очередь.

Над моей головой шелестела листва. У меня в висках стучала кровь. Когда я перешёл к припеву, мне почудилось, что тихий голос Лены Котовой у меня за спиной напевал: «Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною?»

Я обернулся — Лену Котову позади себя не увидел.

Глава 21

Я всё же пришёл этой ночью на пляж пансионата «Аврора». Вместе с Кириллом и с Артуром. Но на этот раз мы явились сюда не в компании парикмахерш. Рядом с Киром и Прохоровым по берегу шли Женя и Любаша, работницы чулочной фабрики из Смоленска. Под руку со мной брела босиком по мокрому песку студентка филфака МГУ Настя Бурцева. Набегавшие на берег волны то и дело окатывали наши ноги шипящей пеной (шторма на море не случилось, но «волнение» на водной поверхности после полуночи определённо усилилось). Морская вода казалась тёплой, как и в моих воспоминаниях. Ветер дул с берега — я чувствовал не только ароматы моря, но и запах табачного дыма, что буквально пропитал одежду моей спутницы.

На аллее в окружавшем пансионат «Аврора» парке я этой ночью отыграл почти весь составленный для подобного случая репертуар песен. Пусть я пел не как Муслим Магомаев, но «вкладывал в исполнение песен много ярких эмоций» — об этом мне твердили все, кто слышал моё пение и в прошлой и уже в этой жизни. Да и концертную программу я подобрал тщательно, внёс в неё все известные мне хиты семидесятых. Сделал акцент на песнях о любви и о романтике — некоторые популярные композиции мне подсказала Котова. Но я поосторожничал. С музыкой из будущего я не мудрил: понимал, что стихи этих песен не сегодня, так завтра доберутся (вполне возможно) до ушей Настиного отца, полковника (в перспективе генерал-майора) КГБ.

Серебристый лунный свет отражался на гребнях волн. Он освещал нам путь лишь немногим хуже, чем это делал бы мой фонарь, который я со вчерашнего вечера носил за собой, словно маршальский жезл. Фонарь я не включал с тех пор, как мы с Настей Бурцевой добрались до проходившего мимо пансионата шоссе. Не помышлял я подсвечивать им путь и сейчас. Понимал, что это нарушило бы романтику ночи. Да и не видел в том нужды. Без опаски ступал на стелившуюся нам под ноги (покрытую пеной) морскую воду. На ночном пляже студентка МГУ позабыла о филологии и офилософии — рассказывала о Москве, о своём институте… и о Владимире Семёновиче Высоцком, с которым (как она утверждала) была лично знакома.