Теория бессмертия - Валерий Баранов

На следующее утро мы с Григорием проснулись поздно. А Маргарита и Николай в моём доме на ночь остаться постеснялись, и ушли спать на буксир.

Так вот, я открыл дверь своего дома, чтобы взглянуть на Великую Реку и у меня самовольно открылся рот от изумления… Под ярким солнцем позднего утра Колькин буксир был разукрашен ярче чем новогодняя ель: Маргарита развесила на всём чём можно и нельзя свои французские трусики, объявляя о своём окончательном решении и дальнейших планах.

На беду как раз мимо пролетал вертолёт, потому что Сергей Акулинин сдал путёвку назад в профком и вообще ни в какой отпуск не пошёл… И в то утро, с Великим Охотником, он летел на Чулым, нагруженный под завязку охотничьими припасами для следующего охотничьего сезона.

Пролетая над Великой Рекой, Сергей сразу заметил разукрашенный буксир, а на корме колдующую над тазом Маргариту — он сходу слетел с курса.

Он подвесил свой вертолёт метрах в пятнадцати над водой, немножко в стороне от буксира, усадил в кресло пилота Великого Охотника, показал ему, как держать вертолёт, а сам открыл настежь дверь в фюзеляже, подтащил к краю ящик с патронами, улёгся за ним с винтовкой Великого Охотника и открыл по буксиру огонь.

Вертолёт водило и трясло, ветер от винта выбивал у Серёжи слёзы из глаз — они шипели и трещали как соль на раскалённом от непрерывной стрельбы затворе винтовки, а он всё стрелял и стрелял. Он стрелял до тех пор, пока над буксиром не осталось ни одного кусочка яркой иноземной ткани… Потом вертолёт резко взмыл и исчез за краем тайги, а мы с Григорием бегом кинулись к истерзанному пулями буксиру.

Они оба оказались живы. Николая мы нашли в машинном отделении, а Маргарита лежала в каюте на кровати, прикрывшись тазом.

Увидев меня и Григория, они сразу поняли, что опасность уже не грозит. Понятно, что в любой другой ситуации мы бы не нарисовались на буксире со своими ухмыляющимися ражами.

Они быстро успокоились.

Маргарита, правда, всплакнула, увидав, что осталось от её французских трусиков и тут же торжественно, призвав нас в свидетели, дала обет: больше никогда эту часть туалета на себя не надевать, раз от неё случается столько несчастий.

Я же её спросил: «Какую компенсацию она намерена требовать с Акулинина за причинённый ей материальный ущерб и моральный вред?» Со слезами на глазах она махнула рукой, и тут же всё простила Сергею.

Её великодушие так поразило нас всех, что мы тоже всплакнули от избытка чувств… А когда я вытер слёзы, то сказал следующие слова:

Мужчина сидит на железной птицеИ посылает пули в красивые тряпочки.Только это не пули, а слёзыПо лучшей на земле женщине.Не надейся, что прошлое вернётся:Пули не возвращают жизнь,Так же как слёзы не возвращают любовь.

Григорий тоже смахнул с носа слезу и взял в руки мандолину… Побренчав пару часов на этом нежном инструменте он сочинил на мои слова свою красивую мелодию.

А когда он тронул медиатором струны и запел в полный голос свою новую песню, то теплоход «Ровесник», который как раз в этот момент проходил мимо моего дома вниз по Великой Реке, а пассажирами на нём были студентки Кемеровского госуниверситета, и они плыли на археологические раскопки, вдруг свернул со своего курса и причалил к нашему берегу.

И потом капитан теплохода Субботин сошёл с капитанского мостика, спустился по трапу на берег и пожал наши честные руки. А когда он выслушал наш рассказ о случившейся баталии и осмотрел буксир, то приказал своему механику одолжить Николаю пачку электродов и прокинуть с теплохода на буксир сварочные провода.

Пока мы с Николаем заваривали в правом борту и в палубе буксира застрявшие пули, капитан Субботин отдал команду спустить на воду с верхней палубы теплохода «Казанку», к ней тут же прицепили два «Вихря», за штурвалы подвесных моторов уселся усатый механик с «Ровесника», на нос Маргарита с деньгами — моторы взревели и они исчезли в просторах Великой Реки, в направлении Каргасока.

Надо сказать, что на теплоходе «Ровестник» в особой каюте ехал художник Корягин, который отправился в эту археологическую экспедицию, чтобы нарисовать васюганские дубы. Эти деревья, надо отдать им должное, на вид, вроде бы чёрные, часто безобразно уродливые, искорёженные ужасными здешними морозами, обладают невероятной учтивостью, которая возникает у деревьев из утончённого чувства собственного достоинства. Эта их магическая и очень живописная учтивость, почти одухотворённая, вдохновенная, несмотря на безмерную простоту, вызывает у человека при общении с васюганскими дубами такое ощущение, как будто рука мудрой матери отшлёпала его, призвала к порядку, и он опять возвратился к истинному измерению и всё видит в реальном цвете.

Так вот. Как уж сумели, так мы и растолковали капитану Субботину, недавний столь категоричный протест Амелина, хотя в нём царило какое-то высшее соображение, абсолютное, пресекающее всяческие сомнения: для нас и для Николая, и возможно для Маргариты — его поступок, полный отчаянного безумия, но со столь определённой нравственностью, стал для нас вдруг чудесным символом отдохновения, поскольку в нём правил метафизический, то есть внетелесный принцип, короче говоря, правил освобождённый от тела, но слишком почтенный, чтобы гоняться за Маргаритой и Николаем, васюганский Болотный Дух… И мы с восторгом показывали капитану свежие приметы чувств и событий невероятных, но поучительных, а Корягин стоял рядом, и он всё это видел и слышал, а потом ушёл к себе в каюту.

К тому времени, когда прилетела «Казанка», принесла Маргариту, механика и пол-ящика водки, и мы все уселись за длинный стол в светлом и просторном салоне теплохода, Корягин нарисовал великолепный диплом, в котором Николаю присваивался титул Отважного Капитана, а буксиру имя: «Прекрасная Маргарита». К концу застолья диплом обрёл все полновесные атрибуты своей действительности: подписи всех свидетелей и членов аттестационной комиссии, жирные пятна и отпечатки пальцев, но что придавало диплому особую весомость, так это случайно убитые и размазанные по нему комары.

Вечером следующего дня я сидел на пороге своего дома и смотрел, как уходит от меня «Прекрасная Маргарита» и вспоминал какие прошлой зимой стояли лютые морозы, что даже Григорию надоело быть призраком, он плюнул на свой особый статус и жил у меня.

Так вот… в конце декабря к нам пришёл Великий Охотник. Он шёл по ужасному морозу несколько дней, потому что от нас до его зимовья было больше сотни километров.

Он пришёл, поздоровался, снял шапку и рукавицы, уселся в своей лисьей шубе за стол и долго, и печально разглядывал узоры на клеёнке, пятна от фонаря и круги, оставленные когда-то кастрюлей или горячей сковородой. Потом он достал папиросы «Север», вытряхнул из пачки одну, прикурил её от фонаря, глубоко затянулся и пустил в потолок струю ярко-зелёного дыма.

Мы с Григорием переглянулись и поняли, что Великий Охотник чем-то сильно расстроен. На столе стоял стакан. Григорий достал из комода флакон одеколона «Русский лес» и вылил всё в стакан. Великий Охотник задумчиво взял стакан с одеколоном в руки, выпил и снова затянулся дымом папиросы, но на этот раз он выдохнул нормальный белый дым.

Он так и просидел за столом всю ночь, даже ни разу не пошевелился.

Единственное, что ещё сделал Великий Охотник, так это попросил Григория покормить его собак. Рано утром он нас разбудил и сказал, что нужно идти в Колпашево за инструментами, потому что там, откуда он пришёл, из-за сильных морозов лопнула большая труба, и нефть раковым пятном уже расползается по телу его Родины, и надо срочно всё это дело исправлять.

Я посмотрел на Великого Охотника и увидел, что иней на его бороде так и не растаял за ночь.

Когда мы прибежали в Колпашево, то сильно потеплело, и густо повалил снег, а пока мы собирали всё необходимое для ремонта трубы, разыгралась такая пурга, что Акулинин заявил, что по такому воздуху лететь нельзя — он густой как кисель, разве что, можно попробовать плыть.

Тут я вспомнил, что «Прекрасная Маргарита» с осени ремонтирует днище, значит её не надо будет выкалывать изо льда, и мы рванули к Отважному Капитану. Нам крупно повезло: Николай ещё не принимался за ремонт, и поэтому двигатели буксира не были разобраны. Мы быстро погрузили своё снаряжение на судно, и Николай запустил дизеля.

Это было поистине героическое плаванье: корабль мотало как щепку, снежные волны поднимали нас то к самым звёздам, то с треском и грохотом бросали на лёд Великой Реки, но Отважный Капитан твёрдо стоял за штурвалом и не сбавлял ход даже на самых крутых поворотах реки.

Чтобы не задохнулись дизеля, мы с Григорием большими деревянными лопатами непрерывно отгребали снег от воздухозаборников в машинное отделение, а Великий Охотник стоял на носу и напряжённо всматривался в пургу — там, в снежной круговерти, его собаки бежали вперёд: они разнюхивали и прокладывали для «Прекрасной Маргариты» зимний фарватер.