Дрянь такая! - Ирина Мельникова

— Анюта! — обрадовалась Римма. — Слава Богу, вернулась! А то хотели тебя разыскивать. — И тут она рассмотрела, во что я вырядилась. Глаза ее округлились. — Что случилось? Во что ты одета?

— Я тебе потом объясню, — сказала я и переключила свое внимание на Суворова. — Выходите, Александр Васильевич, познакомлю вас с честной компанией.

— Может, не стоит? — сказал он тихо. — Я подожду вас в машине.

— Нет, теперь уже не отвертимся, — возразила я. — Мне все равно надо пойти переодеться, а они от вас не отстанут. Так что знакомится лучше в моем присутствии.

— Вы мне не доверяете? — усмехнулся он. — Боитесь, проболтаюсь о ваших похождениях?

— Я этого не думаю, — отрезала я, — о похождениях я так и так расскажу Римме. А этим господам, может, самую малость, чтобы отвязались. А сейчас покиньте машину, я вас прошу.

— Хорошо, — Суворов вышел из машины.

И мы направились к беседке. Ворошилов не сводил глаз с моего спутника. И я подумала, что дворник выглядит ничем не хуже новоявленного американца. И держался он со спокойным достоинством, в отличие от Клима, который явно нервничал. Он не знал, что это за человек, и с какой стати появился в моем доме.

Мы подошли к беседке, и доктор поднялся нам навстречу, Клим же помедлил прежде, чем встать с плетеного кресла. Но руку Суворову умудрился пожать первым, и очень доброжелательно улыбнулся, когда я его представила.

— Рады, рады познакомиться, — глаза его прямо-таки лучились от счастья, когда он пододвинул Александру свободное кресло. И тут же засуетился. — Анечка, радость моя, садись в мое! Я его тебе уступаю.

— Не стоит, — сказала я. — Я — хозяйка, а вы — гости. Поэтому вы сидите, а постою. Тем более, я на минутку. Мне надо переодеться.

Тут вмешалась Римма. Она была оживлена и все время улыбалась.

— Клим, дорогой, — обратилась она к Ворошилову. — У меня на террасе есть точно такое же кресло. Если вас не затруднит, принесите для Анечки.

Клим с готовностью бросился выполнять ее просьбу, но на ходу обернулся и бросил на меня короткий взгляд. И мне от него не поздоровилось. Я не ошиблась, Клим был в ярости. Неужто, вздумал ревновать? Но я ему не давала повода… Впрочем, я посмотрела на него вполне безмятежно. Не хватало, чтобы он почувствовал мое смятение.

Но в это время мое внимание перехватил доктор.

— Владимир, — изрек он густым басом и крепко, но не до боли, сжал мою ладонь. — Очень рад с вами познакомиться.

— Взаимно, — я улыбнулась ему. Доктор мне понравился. Но он явно понравился и Римме. Что было более чем удивительно. Она уже давно махнула на себя рукой, как на женщину. А тут, смотри-ка, и подкрасилась, и волосы уложила, и на этот раз, не дожидаясь меня, что само по себе уже обнадеживает. Да и вся она буквально светилась от счастья. Из чего я сделала вывод, что доктор сообщил ей нечто, отчего она обрела надежду. Но при гостях я спрашивать не хотела, вечером она сама доложит мне обо всем и во всех деталях.

Со стороны Римминого крыльца показался Клим с креслом в руках, и я заспешила.

— Простите меня, но я минут на десять удалюсь. — И посмотрела на Суворова. — Вы не против, если я вас оставлю?

— Что вы, конечно, нет, — он так и не присел в кресло. И я поняла, почему? Не посмел, потому что дама, я, то есть, стояла.

И я мысленно дописала еще одну строчку в список его достоинств…

Впервые за последние два дня я почувствовала, что меня отпустило напряжение. Не совсем, конечно, остался какой-то узелок, камешек на сердце, но это чаепитие в беседке помогло мне расслабиться. Я смеялась над шутками доктора, а балагур он был изрядный. Еще я заметила, что Римма не спускает с него глаз, и это меня тоже порадовало. Тут уже нечто другое, чем просто надежда встать на ноги. И то, как они друг к другу обращались, тоже сказало мне многое.

Римма называла его Володей, он ее — Риммой, но что-то было в его интонации, что подтверждало мою догадку: эти двое симпатизируют друг другу, и со стороны богатыря Ромашова это было не простым проявлением заботы о своем пациенте.

Возможно, я ошибалась, стремилась выдать желаемое за действительное, по той причине, что рядом со мной сидел Суворов, и я в который раз подивилась его способности не теряться в любой ситуации. Конечно, он заметил, что Клим на него косится, и, скорее всего, сделал свои выводы, но мне было наплевать и на его выводы, и на самого Клима. Я запрещала себе думать, что Суворов через какое-то время навсегда исчезнет из моей жизни. Я просто не позволю ему в ней снова объявиться, но сейчас он был рядом, и мне это было приятно.

Я даже к Ворошилову поначалу почувствовала что-то вроде симпатии, хотя он делал все, чтобы этого не случилось. Шутки у него не получались, к тому же он несколько раз пытался серьезно поддеть Суворова, что-то на предмет несостоятельности российской армии, и рассказать, как обстоят дела по этому поводу в Штатах. К тому же, он почему-то враз забыл добрую половину русского языка, и насыщал свою речь американизмами вроде «ливинрум», «сабвей», «деливери», «чайна фуд» и прочими словечками. Возможно, он хотел таким способом самоутвердиться в наших глазах, не знаю, но в моем понимании, это не способ, а дешевый выпендреж. И это выглядело напыщенно и смешно, но и жалко одновременно.

Клим в моих глазах несколько съежился в размерах, и я уже удивлялась, почему с таким волнением восприняла его появление. Я была благодарна Римме, что она не стала меня при всех расспрашивать, что случилось на самом деле, и появление Суворова восприняла спокойно, с одной стороны потому, что занята была своим доктором, с другой — поняла, что Клим по какой-то причине мне не слишком приятен. Беседа шла бестолковая, мы перескакивали с одной темы на другую. Тамара то и дело подносила горячий самовар и наполняла блюдо горячими пирожками. На свежем воздухе у меня вдруг проснулся аппетит, и я не раз ловила на себе удивленный взгляд Риммы, она ведь не знала, что это последствие тех волнений, которые мне пришлось пережить.

Суворов быстро нашел общий язык с доктором. Они принялись обсуждать последствия стрессов, и я подумала, что это обо мне. Последствия я снимала Тамариными пирожками, и опомнилась только тогда, когда заметила, что никто кроме меня уже ничего не есть.

Солнце скрылось за домом, и мрачная тень накрыла беседку. И я вдруг подумала, что все сейчас закончится. Суворов уедет, а я останусь одна в этом огромном пустом доме. И мне стало так зябко, так тоскливо, что захотелось завыть во весь голос на узкий серп молодой луны, проявившийся на еще светлом небе. Одуряюще пахли мои петунии и алиссумы, а из соседнего двора послышался голос Раисы:

— Тимочка, лапочка, иди скорее к маме.