Звездочеты - Анатолий Марченко

— Как ты не прав, Гельмут. Да, одна капля — просто капля. Вспыхнет солнце — и нет ее. Одно дуновение ветра — и она исчезла. А та же самая капля в океане? О, в этом случае она сама становится океаном! В одиночку ты пигмей. Ты не изведаешь счастья — ни рукопожатия истинного друга, ни искреннего девичьего поцелуя, — ничего, кроме проклятья. Ты перестанешь быть человеком. Отвергая других, ты отвергаешь себя.

— Ты просто пугаешь меня, Эрих! Только слабые ищут опору, но и опора их не спасает. Сильные сильны независимостью. Я нахожу радость в самом себе. Все, кто вокруг меня, живут одной ненасытной жаждой — подавить мою свободу, мою волю, подчинить ее своим целям, и не ради меня, а ради самих себя.

«Я никогда не слышала от него ничего подобного!» — с ужасом подумала Эмма.

— У Ленина есть прекрасные слова: раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам.

— Последнее — это, видимо, по моему адресу? — глухо осведомился Гельмут.

— Подумай об этом. А пока послушай:

«Д и м и т р о в: Дикари и варвары в Болгарии — это только фашисты. Но я спрашиваю вас, господин председатель: в какой стране фашисты не варвары и не дикари?

П р е д с е д а т е л ь: Вы ведь не намекаете на политические отношения в Германии?

Д и м и т р о в (с иронической улыбкой): Конечно нет, господин председатель…»

И дальше он цитирует Гете:

Впору ум готовь же свой.На весах великих счастьяЧашам редко дан покой:Должен ты иль подыматься,Или долу опускаться;Властвуй или покоряйся,С торжеством иль с горем знайся,Тяжким молотом взвивайсяИли наковальней стой.

«Д и м и т р о в: В восемнадцатом веке основатель научной физики Галилео Галилей предстал перед строгим судом инквизиции, который должен был приговорить его как еретика к смерти. Он с глубоким убеждением и решимостью воскликнул: «А все-таки она вертится!»

…Мы, коммунисты, можем сейчас не менее решительно, чем старик Галилей, сказать: «И все-таки она вертится!»

Колесо истории вертится, движется вперед, в сторону советской Европы, в сторону Всемирного союза советских республик.

И это колесо, подталкиваемое пролетариатом под руководством Коммунистического Интернационала, не удастся остановить ни истребительными мероприятиями, ни каторжными приговорами, ни смертными казнями. Оно вертится и будет вертеться до окончательной победы коммунизма!»

Наступила долгая пауза. Эмма учащенно дышала, наливаясь яростью и готовая взорваться, — это в ее доме, в этой крепости нацизма звучит неприкрытая коммунистическая пропаганда! Да как он смеет, негодяй, совращать ее мужа! И Гельмут тоже хорош, покорно слушает, — видимо, бациллы красных уже проникли в его мозг.

— Давай закончим наш разговор, — с робостью предложил Гельмут. — Вот-вот придет Эмма.

— Я уже пришла, — с непривычной для нее смиренностью и даже лаской в голосе сказала Эмма, входя в гостиную.

Она была вне себя от злости, но постаралась сохранить на своем лице выражение, приличествующее любящей жене и приветливой хозяйке. Единственное, что вызвало в ее душе радость, — это испуганные, вытянувшиеся и застывшие в немом изумлении лица Гельмута и пожилого мужчины, которого Эмма видела впервые.

— Ты только что пришла… — начал Гельмут.

— Ну, конечно же, мой дорогой, только что. — Эмме с трудом давалось спокойствие, с которым она ему отвечала. — Но какое это имеет значение? Ты не рад моему приходу?

— Я очень рад, Эмма, очень, — уняв волнение, смущенно заулыбался Гельмут. — Познакомься, это Эрих, мы вместе работаем.

— С удовольствием. — Эмма протянула руку Эриху, стараясь запечатлеть в памяти его тронутое морщинами, слегка одутловатое лицо.

«Сердечник, — отметила она про себя. — Небось на ладан дышит, а туда же…»

— Он заскочил на минутку, мы хотели побаловать себя пивом, — продолжал Гельмут, стараясь по выражению лица Эммы понять, верит она ему или нет.

— Ты же прекрасно знаешь, дорогой, что я всегда рада твоим знакомым. Правда, в доме нет ни глотка пива, но я мигом слетаю в бар, и ваше желание будет исполнено.

Гельмут и Эрих переглянулись, как бы решая, как им поступить. Эрих улыбнулся, морщины отпечатались на его лбу и щеках еще отчетливее, и потому взгляд не стал менее суровым.

— Очень не хотелось бы вас беспокоить, — не совсем уверенно произнес он. — Кроме того, я спешу…

— Пустяки! — бодро и решительно возразила Эмма. — Не пройдет и двадцати минут, как я вернусь, и мы на славу попируем!

Она подошла к Гельмуту и медленно, почти торжественно поцеловала его в лоб, покрытый испариной.

«Какие у нее холодные губы! — с нарастающим испугом подумал Гельмут. — Какие холодные губы…»

Он стоял недвижимо до тех пор, пока за Эммой не захлопнулась входная дверь.

— Мне нужно немедленно уходить, — сказал Эрих.

— Ни в коем случае, — воспротивился Гельмут, и в голосе его послышалась обида. — Неужто ты испугался?

— Если испугался ты, то отчего же не испугаться мне? — пожал плечами Эрих.

— Я верю Эмме, как самому себе, — все так же обиженно сказал Гельмут. — Кроме того, твой уход покажется подозрительным.

Эрих решительно шагнул в переднюю, взял с вешалки кепку.

— Вот что, дружище Гельмут, — сказал он, — ты уж не обижайся, но в нашем деле осторожность прежде всего. Ты поступил беспечно — уверил меня, что оставил ключ в запертой двери, а сам его вынул. Профессорская рассеянность может дорого обойтись.

— Перестань так плохо думать о моей жене! — возмутился Гельмут. — Я живу с ней много лет…

— Ну кто же думает плохо о твоей жене, — попытался успокоить его Эрих. — Просто я обязан уйти, и ты не обижайся. А ей скажи, что у меня жена в больнице, и я должен ее навестить. Там как раз заканчиваются приемные часы, так что все будет выглядеть вполне правдоподобно. Об остальном я тебя не предупреждаю — ты и сам понимаешь, что произойдет, если кто-либо прослышит о нашей беседе. Ну, желаю побаловаться свежим пивом!

Эрих крепко пожал руку Гельмуту и скрылся за дверью. Гельмут устало опустился в кресло — ноги дрожали, будто он прошел без передышки много километров по бездорожью. «К чему эта паника? Сейчас вернется Эмма, накроет на стол, разольет в кружки пенистое, пахнущее жареным ячменем пиво, и все будет точно так же, как вчера и позавчера», — успокаивал он себя.