Лощина - Агата Кристи

– Дорогой мой, дорогой… – Слова вырывались стремительно. – Ты не понял. Это из-за Генриетты… потому что я думала, ты все еще любишь Генриетту.

– Генриетта? – невнятно прошептал Эдвард, как будто говорил о ком-то невероятно далеком. – Да, я очень любил ее.

Мидж услышала, как он прошептал едва слышно:

– «Как холодно…»

– Эдвард… дорогой мой!

Руки Мидж крепче обхватили Эдварда. Он улыбнулся ей и прошептал:

– С тобой так тепло, Мидж, так тепло.

«Да, – подумала она, – это и есть отчаяние. Холод… бесконечный холод и одиночество». До сих пор она не знала, что отчаяние – это холод. Отчаяние представлялось Мидж чем-то горячим, страстным, даже неистовым. Здесь было совсем другое. Это отчаяние – полнейший мрак, холод и одиночество. Грех отчаяния, о котором говорят священники, это леденящий грех, когда человек отторгнут от теплых, живительных контактов с людьми.

– С тобой так тепло, Мидж! – снова повторил Эдвард.

И Мидж внезапно с гордой уверенностью подумала: «Ведь это именно то, что ему нужно… то, что я могу ему дать!» Все Энкейтллы холодные; даже в Генриетте есть нечто ускользающее, что-то от призрачной холодности эльфов, которая таится в крови Энкейтллов. Пусть Эдвард любит Генриетту как недосягаемую, неуловимую мечту. Но в чем он действительно нуждается – так это в теплоте, постоянстве, уверенности. И взаимопонимании, и любви, и смехе, звучащем в Эйнсвике.

«Эдварду нужно, чтоб кто-то зажег огонь в его камине, – подумала Мидж. – И это сделаю я».

Эдвард посмотрел на нее. Он увидел лицо Мидж, наклонившейся над ним, теплую смуглость ее кожи, крупный рот, спокойный взгляд, темные волосы, как два крыла осенявшие ее лоб.

Генриетту он всегда воспринимал как отражение прошлого. Во взрослой женщине он хотел видеть только семнадцатилетнюю девушку, свою первую любовь. Теперь же, глядя на Мидж, он испытывал странное чувство, так как видел как бы несколько Мидж сразу: школьницу с волосами, заплетенными в две косички, и женщину с темными волнами волос, обрамляющих сейчас ее лицо, и он явственно представил, как эти волны будут выглядеть, когда их тронет седина.

«Мидж, – думал он, – настоящая… Единственная. – Он чувствовал ее живительное тепло, силу. – Темноволосая, энергичная, настоящая! Мидж – вот опора, на которой я могу построить свою жизнь».

– Дорогая Мидж, – сказал он, – я люблю тебя. Не оставляй меня больше.

Она наклонилась, и он почувствовал на своих губах тепло ее губ, почувствовал, как ее любовь укрывает и защищает его, и счастье расцветает в холодной пустыне, где он так долго жил.

Мидж, внезапно рассмеявшись, сказала:

– Эдвард! Таракан вылез посмотреть на нас. Не правда ли, он очень славный? Вот уж никогда не думала, что черный таракан может мне так понравиться! Как необычна жизнь, – продолжала она задумчиво. – Мы сидим в кухне на полу, где все еще пахнет газом, рядом с тараканами и чувствуем себя так, будто мы в раю!

– Я готов остаться здесь навсегда, – мечтательно произнес Эдвард.

– А теперь нам лучше пойти поспать. Сейчас четыре часа. Что мы скажем Люси насчет разбитого окна?

«К счастью, – подумала Мидж, – как раз Люси можно спокойно все объяснить. Она поймет».

Следуя примеру Люси, Мидж вошла к ней в комнату в шесть часов утра и выложила без всяких прикрас все, как было.

– Эдвард ночью спустился вниз и положил голову в газовую духовку, – сказала она. – К счастью, я услышала его шаги и пошла за ним. Я разбила окно, потому что не смогла его быстро открыть.

Мидж не могла не признать, что Люси держалась просто великолепно. Она мило улыбнулась, будто не случилось ничего особенного.

– Мидж, дорогая, – сказала она, – ты всегда так практична! Я уверена, что ты будешь величайшим утешением и поддержкой для Эдварда.

Когда Мидж ушла, леди Энкейтлл некоторое время лежала задумавшись. Потом она встала и направилась в комнату мужа, дверь которой на этот раз не была заперта.

– Генри!

– Дорогая! Еще первые петухи не пели!

– Нет, конечно. Но послушай, Генри, это в самом деле очень важно. Мы должны выбросить газовую плиту и установить электрическую.

– Почему? Она ведь хорошо работает, не правда ли?

– О да, дорогой. Но она внушает людям странные мысли, а ведь не каждый может быть таким практичным, как наша дорогая Мидж.

Она выскользнула из комнаты. Сэр Генри с ворчаньем перевернулся в кровати на другой бок. Он только начал было дремать, как внезапно проснулся.

– Мне приснилось, – проворчал он, – или Люси в самом деле приходила и что-то говорила о газовых плитах?

Следуя по коридору и увидев в открытую дверь газовую горелку, леди Энкейтлл решила поставить чайник. «Иногда, – подумала она, – людям нравится рано утром выпить чашку чаю».

Воодушевленная собственными рассуждениями, она вернулась в постель и опустилась на подушку, довольная жизнью и самой собой.

Эдвард и Мидж в Эйнсвике… следствие закончено… Она снова пойдет и поговорит с мосье Пуаро. Славный маленький человек.

Внезапно новая мысль сверкнула в ее мозгу. Она села в кровати.

«Интересно знать, – размышляла леди Энкейтлл, – подумала ли она об этом?»

Она опять поднялась с постели и проскользнула в комнату Генриетты, начав, по своему обыкновению, разговор еще до того, как подошла к двери.

– …И вдруг до меня дошло, дорогая, что ты могла не подумать об этом.

– Господи, Люси, – сонно пробормотала Генриетта. – Даже птицы еще не проснулись!

– О, я знаю, дорогая, еще довольно рано. Пожалуй, это была очень беспокойная ночь: Эдвард и газовая плита, Мидж и кухонное окно… мысли о том, что сказать мосье Пуаро, и все такое…

– Извини, Люси, но все, что ты говоришь, кажется мне абсолютнейшей тарабарщиной. Нельзя ли отложить это до утра?

– Кобура, дорогая! Понимаешь, я подумала, что ты могла забыть о кобуре.

– Кобура? – Генриетта села в кровати. Она вдруг совершенно проснулась. – Какая кобура?

– Понимаешь, револьвер Генри был в кобуре. И кобуру не нашли. Может быть, никто и не вспомнит о ней… но, с другой стороны, кто-то может…

Генриетта вскочила с постели.

– Недаром говорят – что-нибудь да забудешь!

Леди Энкейтлл вернулась в свою комнату. Она легла в постель и быстро заснула.

Чайник на газовой плите закипел и продолжал кипеть.

Глава 29

Герда передвинулась ближе к краю кровати и села. Голова болела уже меньше, но она все же не жалела, что не отправилась вместе со всеми на пикник. Было так приятно и почти утешительно хоть немного побыть одной.

Элси, конечно, была очень добра… очень добра… особенно вначале. Герду убеждали не подниматься рано. Ей приносили завтрак на подносе. Каждый старался усадить ее в самое удобное кресло, поставить под ноги скамеечку, оградить от всех забот.

Все ей сочувствовали из-за Джона. Она с бла-годарностью подчинялась, окруженная этим молчаливым сочувствием. Ей не хотелось ни думать, ни чувствовать, ни вспоминать.

Но с каждым днем она все больше ощущала, что пора снова начинать жить и прийти к какому-то решению. Элси уже начала проявлять признаки нетерпения: «О Герда, не будь так медлительна!»

Все опять стало как раньше… давным-давно, до того, как явился Джон и увез ее. Все они считали ее медлительной и тупой. Джона больше не было, и теперь никто ей не скажет: «Я буду заботиться о тебе».

Голова еще болела, и Герда подумала: «Пожалуй, я приготовлю себе чаю».

Она спустилась на кухню и поставила чайник. Когда он уже почти закипел, раздался звонок в дверь.

У прислуги был выходной день. Герда пошла открывать. Она очень удивилась, увидев щегольской автомобиль Генриетты и саму Генриетту, стоящую у порога.

– Генриетта? Вы? – воскликнула она, отступив назад. – Входите. Сестры и детей нет дома, но…

Генриетта перебила ее:

– Очень хорошо. Я рада. Мне хотелось застать вас одну. Послушайте, Герда, что вы сделали с кобурой?

Герда остановилась. Глаза ее вдруг стали пустыми и непонимающими.

– С кобурой? – переспросила она. Потом открыла дверь справа от холла. – Пройдите сюда. Боюсь, здесь довольно пыльно. У нас сегодня утром не было времени…

Генриетта снова резко перебила ее:

– Послушайте, Герда, вы должны сказать мне. Кроме кобуры, все в порядке… абсолютно! Ничего нет такого, что связывало бы вас с этим делом. Я нашла револьвер там, где вы засунули его в заросли у бассейна, и спрятала его в такое место, куда вы не могли бы спрятать… На нем отпечатки пальцев, которые никогда не будут опознаны. Так что осталась только кобура. Я должна знать, что вы с ней сделали.

Генриетта остановилась, отчаянно молясь, чтобы Герда скорее отреагировала. Она и сама не знала, что заставляло ее действовать с такой поспешностью. Хвоста за машиной не было… Это она проверила. Она выехала по лондонской дороге, залила бензин в бак на станции, упомянув, что направляется в Лондон. Потом чуть дальше свернула на проселок, пока не доехала до главной магистрали, ведущей на юг, к побережью.