Частный визит в Париж - Татьяна Гармаш-Роффе

– Взяли и пленки, и фотографии, я им все отдал, даже записи своих встреч со всеми; на этом у нас дружба с полицией держится: я им одни услуги, они мне другие… Но самое главное, все сходится: исследования, проведенные на месте, совпадают полностью с траекторией движения тела Арно, которая просматривается на вашей видеопленке и на сделанных с нее фотографиях; я также был прав, что это нож, – гордился собой Реми, – но рукоять почти не видна под руками вашего бедного дяди, должно быть, достаточно короткая, типа кинжала, или кортика, или просто кухонного ножа. Самого орудия преступления не нашли, убийца, видимо, унес его с собой. Теперь только ясно одно: месье Дор был убит в этом месте во время съемок, сразу после своей сцены.

– А вдруг все же не убит, вдруг только ранен?

– Нет, Максим, – Реми покачал головой. – Убит. Если бы он был ранен и в сознании, он бы звал, стонал, кто-нибудь из съемочной группы услышал бы. А если он потерял сознание, то все равно умер бы через несколько часов от потери крови… Ну, в крайнем случае он бы уже нашелся в какой-нибудь из больниц…

Реми покосился в сторону кухни, и Максим представил, как Соня, прижавшись к двери, слушает все это и страдает – одна, даже Пьера нет рядом… Собственно, зачем Пьера? Нет его, Максима, рядом, чтобы взять в свои руки ее застывшие пальцы, чтобы принести ей шаль, чтобы ее укутывать и баюкать… Стоит там одна у холодной стенки с холодеющим сердцем и слушает эти ужасные подробности…

– Так что, к сожалению, надо признать, что шансов на то, что месье Дор жив, – нет. Убийца заколол его ножом, осторожно затащил тело в подвал, быстро переоделся в его куртку, взял ключи от его машины и ушел… Вам не показалось, что человек, которого вы приняли за вашего дядю, чем-то от него отличается? Тоньше, толще, выше, ниже?

– Сожалею… Мне и в голову не могло прийти, что это не дядя… Ничего такого я не заметил, что мне подсказало бы, что это не он. Но ведь я дядю видел первый раз в жизни… И куртка у него такая объемная…

– То-то и оно. Одно можно прикинуть: убийца примерно ростом с Арно. Но беда в том, что Арно самого что ни на есть среднего роста, а из «примерно» много не выжмешь… Потом он спокойненько припарковал машину там, где мы ее нашли, добрался до своего дома, а ночью или на следующий день вернулся на место убийства и вывез тело. Которое где-то спрятал, а где – не знаем. Вот так… Какие будем делать выводы, Максим? Как любитель детективов, что скажете?

– Да, какие будем делать выводы? – спокойно произнесла Соня, входя в комнату с подносом с кофе. Она была белой, как церковная свеча, но глаза смотрели прямо и голос ее был ровным.

Максим смотрел на нее с восхищением. Она, безусловно, владела собой, своими чувствами – не первый раз у Максима была возможность в этом убедиться… Или – научилась не растрачивать себя на эмоции? Охранять себя от переживаний? Преуспела в борьбе за свой покой? Бедная девочка, она не знает, как это опасно. Она не знает, что лет через десять, когда она достигнет возраста Максима, ей не с чем будет бороться: подавляемые регулярно, чувства просто исчезнут, и она будет воспринимать мир как под анестезией… Но дай бог, чтобы он был не прав…

Он перевел глаза на Реми, который в свою очередь, заметив невероятную бледность Сони, смотрел на нее с ужасом, и уже наверняка коря и проклиная себя за бестактность. Максиму повышенная чувствительность Реми к Сониным чарам показалась вдруг смешной и даже вызвала легкое раздражение – себя ли увидел в подобной роли и ролью этой остался недоволен?

Как бы то ни было, он поспешил сделать вид, что не заметил ни бледности Сони, ни ужаса Реми, и продолжал как ни в чем не бывало:

– Выводы? Во-первых, убийца знал заранее место съемок. Во-вторых, он знал содержание сцены и режиссерский план. Из чего следует, что это близкий к Арно человек, или близкий к Вадиму человек, или близкий знакомый близкого человека. Надо искать тех, кто был столь хорошо осведомлен. Ты, например, знала, Соня?

– Знала. Папа очень ждал съемок этой сцены, которые откладывались несколько раз из-за погоды… Он у нас дома не только про нее рассказывал, он даже показывал, как он будет ее играть.

– Вот видите. Знала к тому же вся съемочная группа. Знала соседка, мадам Вансан. Возможно, знал даже Ксавье, не от Арно, разумеется, а, например…

– …через Мадлен, – подхватил Реми. – И об этом надо ее спросить. Но я думаю, полиция этим займется. Правильно мыслите, Максим, но это нас мало куда продвинет. Надо искать… есть идеи? Ну же, это так просто! То, что вы непременно найдете во всех детективах… Ну?

– Алиби? – не очень уверенно произнес Максим.

– Конечно, алиби! На субботу, на день съемок, между одиннадцатью и тремя часами дня – убийца ведь должен был приехать заранее и спрятаться в подвале… Я этим уже заниматься не буду, но полиция у вас спросит, Соня, – повернулся он к ней, – у вас и у Пьера. И у остальных, конечно. Ксавье – в первую очередь. Он слишком хорошо вписывается в рамки этого преступления: кто, как не актер, мог замыслить убийство на месте съемок? Кому еще могла прийти подобная идея, рожденная пониманием поведения актера и режиссера во время съемок? Кто, как не актер, с одного устного описания предстоящей сцены мог задумать это хитроумное преступление, побывать на съемочной площадке заранее и воссоздать в своем воображении всю мизансцену, в которую он самолично внес «режиссерскую» поправку в виде убийства? Возможно, что он побывал на съемочной площадке на своей машине. Полиция сделает анализ грязи с его шин, и если она совпадет с грязью с той поляны – Ксавье наш человек.

– Однако вы в его машине не нашли каких бы то ни было улик.

– Не нашел. Но Ксавье мог просто-напросто оказаться куда хитрее, чем мы думали. В конце концов не так уж сложно перевезти в машине тело, не оставив в ней видимых следов…

– Все, что я о нем знаю, не вяжется с представлением о расчетливом и хитром преступнике, – покачал с сомнением головой Максим. – Человек пьющий и столь открыто высказывающий свою неприязнь… Не знаю, не представляю.

– Знали бы вы, Максим, сколько мне доводилось видеть растерях, неумех, простодушных растяп, которые в ответственную для себя минуту проявляли чудеса решительности и изобретательности!

– Может быть, – сказал задумчиво Максим. – И все же…

Его перебил звонок телефона. Соня сняла трубку.

– Это вас, Реми, – протянула она трубку Реми. – Ваш ассистент Жак.

Реми удивился.

– Что за срочность такая… Алло, Жак? Что стряслось? Мадлен? А ты сказал ей, что я больше этим делом не занимаюсь? Вот как? Любопытно… Ну ладно, что ж теперь, раз выехала… Хорошо, спасибо.

Он положил телефон и обернулся.

– Сюда едет Мадлен. Она звонила в бюро, искала меня. Жак объяснил ей, что этим делом теперь занимается полиция и что я больше не веду расследование, но она настояла, чтобы Жак сказал ей, где меня найти… И теперь – уж не обессудьте – она едет сюда. У нее срочное дело, как она выразилась.

– Я пойду, – сказала Соня. – Не буду вам мешать. Мне все равно в полицию надо.

– Погодите, – вскочил Реми, перегораживая ей дорогу. – Погодите, Соня. Я хочу, чтобы вы мне сначала сказали… Извините, но теперь это может иметь значение: у вас какие отношения с Мадлен? У вас лично?

Соня пожала плечами.

– Учитывая, что у нас не много времени для подробных разговоров – она, должно быть, вот-вот подъедет, – то коротко: никаких.

– Вы не дружите?

– Нет.

– И ей не симпатизируете, похоже?

– Верно.

– Назовете мне причину?

– Скорее интуитивная неприязнь.

– Вы завистливы?

– Нет, – удивилась Соня, – чего-чего, а вот завидовать – не мой стиль.

– Тогда вы мне сказали неправду.

– Почему это?

– Потому что «интуитивная неприязнь» часто свойственна завистливым людям, в особенности женщинам. Мадлен красива и надменна, и женщины ей этого не прощают.

– Вы упрощаете, господин детектив, – с усмешкой сказала Соня. – То есть вы правы отчасти, нельзя не согласиться… Но существует же и интуиция в чистом виде, чутье на что-то нехорошее… Не правда ли?

– Вуаля! Так что нехорошего вы находите в Мадлен?

– Хитрец. Надо же, какой вы хитрец! А с виду – само простодушие.

– Соня, не пытайтесь ускользнуть от ответа. Сами сказали, что времени мало.

– Ладно… Только договоримся: это ощущение. Не более, чем ощущение. Я могу быть не права.

– Договорились.

– Мне кажется, что Мадлен пользовалась папой.

– Материально?

– Да. Я подробностей не знаю, я эту тему избегала затрагивать, его личное дело. Но все же как-то мелькало… Он и своими связями пользовался, чтобы устроить ей что-то, и подарки ей делал, даже, мне кажется, деньгами помогал. Я не ту давнюю историю имею в виду, тогда – понятное дело, он чувствовал свою вину, хотя, строго говоря, в чем его вина? Он ее не звал, она сама к нему в дом втерлась… Но теперь Мадлен взрослый человек, успешно, кажется, делает карьеру, и папа ей ничем не обязан… Опять же дело не только в этом, даже вовсе не в этом. Дело в том, что у папы был трудный период, запой, вам это известно; в материальном плане это сильно сказалось… Мы с Пьером ему помогали понемножку, деликатно. А Мадлен не стеснялась получать от него подарки для себя и для своих детей. Папа, знаете, если уж он деньги тратит, так тратит, не считает, и ему, должно быть, эти подарки или что там еще обходились не дешево…