Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

Такова сказка гусей. Прозрачная, как весенние зори.

Весна совсем ранняя, юная, и ночи еще глухо темнеют. Добрые весенние звезды предваряют Млечный Путь, и плывет, перепоясывая небосвод, светлая река вышины.

Гуси выбрали надежное место для ночлега. Маленький, поросший хилым кустарником островок посреди затопленной паводком поймы. На самом деле и не островок вовсе, а просто горушка на залитом лугу. Птицы спустились, спрятали головы под крылья и уснули. В дозоре остался один гусь. Стоит, вытянул шею, осматривается. Лиса, понятно, не станет подбираться вплавь, но кто ее знает, хитрую, да мало ли что еще может приключиться.

Ночные светильники странствуют. Вокруг колышка, Полярной звезды, бродит, кружит Большая Медведица, с нею — Малая… Минует ночь. И снова — в путь…

Как только гуси пробудились и увидели бледную зарю, сразу поняли, что нынче смогут одолеть большой отрезок пути. В такие дни словно само солнышко помогает лететь.

Птицы перед отлетом подкрепились. А пока добывали корм, переговаривались:

— Близко вечное утро…

— На родине отдохнут наши крылья…

Потом вожак скомандовал:

— На север!

Гуси снялись, в воздухе выровняли свой треугольник. Сначала летели низко. Пока наберут скорость крылья, подровняется караван, пока…

Откуда грянул гром, птицы не заметили. Всполошился, смялся, заголосил беспорядочный птичий табун.

— Выше! Выше!

Это успел крикнуть вожак, и вся стая ринулась вверх, туда, где чистая лазурь, где нет обмана и подлости, где не подстерегает глупая, злая смерть.

— Одного нет!.. Одного нет!!!

Зарыдали гуси. Мальчик слышит их голоса, он понимает. И тужит вместе с гусиной стаей.

Из кустарников высыпали охотники. Тут они скрывались в засаде, подстерегали гусей. И тот, кто стрелял, взял убитую птицу.

— Всего-то один гусачок…

— Сегодня больше, должно, и не полетят.

— Маловато стало гусей… С каждым годом все меньше…

— Повадился городской люд охотиться. На севере тоже все больше народу селится, больше стволов. И там болота осушают, негде стало гусям гнездиться.

И там, на севере, возможно, скажет кто-нибудь шибко умный: «Не наша птица. По осени все равно улетит».

Сокрушаются охотники: на всю компанию один-единственный гусачок. И трогают его, и щупают, и прикидывают, сколько потянет.

— Будьте уверены, полная жаровня получится. Жаль, другие улизнули.

— Хорошо бы этак пушечку! Видел, за границей специально такие делают. Бабах — и сразу всю стаю наповал.

— Всю стаю вроде жалковато…

— А что их жалеть? Не мы — другие подстрелят.

— По закону не положено, чтобы из пушки, — покачал головой тот, кому было «жалковато».

— Кому не положено, а кому… — буркнул добывший птицу. Настроение у него было хоть куда. Что ему закон об охране природы?..

Машины стоят во дворе. Мальчику видно, как несут убитого гуся.

— Папочка, смотри, кровь на траве. Какая красная! — испуганно показывает пальцем мальчуган.

— Это, сынок, не кровь, — отвечает отец. — Это заря, которую убили в птице.

— А сказка?

— Вот и сказка, сынок, ушла…

Гуси изо всех сил машут крыльями — на север! Несут сказку путем, которым спешат домой птицы. Чертят крыльями по небесной лазури. Да, у всякой птицы своя сказка. Пока держат птицу крылья, жива и ее сказка.

Апрель. День нежно-зеленых почек

Порой еще сердится непогода, вдруг налетает пронзительный северный ветер или сырость несет обманчивый ветер с запада, и все равно весна делает свое дело.

Посветлели березовые почки. День приобрел зеленовато-желтый оттенок. Вот-вот лопнут почки, береза развернет клейкие, душистые листики.

Зяблики заходятся от смеха, звон стоит в сосновом бору.

Стайка, которую водил зимой дятел, давно распалась. Это произошло тогда, когда у синиц в клювах зазвенели тонкие бубенцы, а поползням захотелось громче свистать. Синицы разбились на пары и умчались искать в лесу дупла. Поползни тоже стали заботиться о квартирах: запорхали парами и приглядываются, не темнеет ли где-нибудь удобная, не слишком просторная расщелина. А дятлу вздумалось порезвиться. Делает он это вот как: попрыгает по какому-нибудь стволу, подолбит кору, потом приметит или надломленную сухую ветку, повисшую на ремешке коры, или просто крепкий сухой сучок ближе к вершине да как долбанет по нему клювом — треск пойдет по всему лесу. Не дано дятлу сладко распевать, вот он и подобрал себе инструмент. Дятел будет барабанить, пока к нему не прилетит подруга. А тогда он забарабанит еще бойчей, еще резвей, потом тоже займется поисками дупла поуютнее. Не найдет готового — сам выдолбит по своему вкусу.

День теплый. Почки наливаются на глазах.

С самого раннего утра дятел барабанит по сосновому суку. Звонко «пинькают», «цилькают» синичьи бубенцы. Нежно насвистывают поползни. Рассыпаются хохотом зяблики.

Пеночка-теньковка распевает на вершине березы. И она уже объявилась. Скачет по тонким веткам, щебечет. Схватит жука, из ранних, и довольна. Не слишком щедра весна, да зато весела. Как-нибудь перебьемся, главное, прибыли домой в назначенный час.

Мухоловка-пеструшка выводит свои переливы, а сама резво порхает с дерева на дерево, ищет дупло. Не найдет, может поселиться в дуплянке, в скворечнике — их еще с осени понавезли в лес люди. Некоторые дуплянки заняты поползнями и синицами, но и на долю мухоловок что-нибудь останется там, где побольше лиственных деревьев.

Серые славки — самые никудышные певцы в семействе славковых — ищут себе жилье в густых лесках молоденьких сосен на холмах, а найдут — от радости распоются во все горло, как получается, так и ладно! Зато черноголовая славка, красивого оливкового цвета, с нарядной черной шапочкой, запрячется в густой кустарник и там наигрывает свою затейливую мелодию, едва ли не самую красивую у славок.

По ту сторону залива, в прибрежном кустарнике, в лозняке на островках, близ болотистых ложков, уже гремят соловьи. Каждую весну они прилетают сюда во множестве. И я каждый год провожу там хотя бы одну ночь, хотя бы один вечер. В начале мая соловьи без устали поют от заката до зари — всю ночь напролет…

Уже почти все птицы на месте. Одни только мелькнули на птичьем пути, другие прибыли и осели, обжили луга и рощи, озера и речные берега… Нет покамест самых поздних…

Уже вернулись деревенские ласточки с длинными, глубоко вырезанными хвостиками. Шустро мелькают в воздухе, а опустятся на колодезный журавль или на конек крыши — двигают алым зобиком и повторяют, без конца твердят свою немудрящую, но такую милую песенку, от которой веет домашним уютом. Но еще нет городских ласточек, тоже любящих общество человека. У них хвостик не так глубоко вырезан, как вильчатый хвост деревенских, а брюшко и грудка совсем белые. Эти ласточки прибудут в первые дни мая и сразу примутся лепить глиняные квартирки под карнизами домов.