Доля ангелов - А. Веста

   Рядом с тропой нам попалась свежая могила без креста, но с тяжелым камнем в изголовье.

   – Нет здесь никаких печор и сроду не было. Это вам к югу надо, на Инту. Печора-река здесь начало берет, Печь-гора есть... Это верно, – у костра сидел щуплый остроносый мужичонка, тянул к костру костлявые руки-клешни в бурой коросте, такая нарастает за лето у старателей. – А если по части золота, то сезон давно закрыт.

   Я стянул через голову мокрый, задымившийся от жара костра свитер. Вынул из нагрудного кармана вымокшие деньги и документы и положил их сушиться, прижав камнями. Хозяин придирчиво осмотрел мой багаж, выискивая какой-то свой «интерес».

   – Куришь? – спросил у меня старатель. – А она? Ну хоть газета у вас есть?

   Я протянул ему почти сухой походный блокнот, и он наскоро свернул козью ножку со своим таежным самосадом.

   Наш новый знакомец тайно мыл золотишко у истоков Печоры. Звали его Филин, то ли фамилия, то ли зловещее прозвище. Неожиданной кампании он не обрадовался и с ходу одарил нас таежной «бухтиной»:

   – Дороги мертвых здесь проходят. Слыхали? Если заполночь в сопки выйдешь, вроде люди по тропе на перевал идут, лица закрыты, но если заговоришь – амба! С собой уведут. Поэтому местные здесь не шастают.

   Видели могилу? Пришел я сюда весной, а он уж тута сидит, дожидается. В тайге жизнь короткая. Затес на стволе оставил, что-то перед смертью написать хотел, да только ничего уже не разобрать, смолой затекло. Тут часто люди пропадают. Завтра утром назад поворачивайте, если не хотите у Хозяина зимовать.

   – А кто здесь Хозяин? – поинтересовалась Маша.

   – Здесь у всякой горы свой Хозяин. Да не кисни, Машута, провожу я вас вниз к Усть-Илычу.

   Спали у костра, подложив под голову рюкзаки. Ночью Филин пропал. Я до рассвета караулил костер. Солнце уже прорезалось сквозь сопки, когда Филин вернулся. Приторочил рюкзак повыше, к сосновому стволу. Тяжелый, раздутый мешок, казалось, под завязку набит мелким галечником.

   Филин неодобрительно перехватил мой взгляд:

   – Припасу-то оставьте: сухари, то да се. В Троицком еще купите, а мне в самый раз подхарчиться перед зимой.

   Я послушно отсыпал ему припас. На два дня бесславного возвращения нам хватит. Взобравшись на пихту, Филин привязал запас к ветке. Свой рюкзак он, однако, не оставил в лагере, а тащил на спине, не обращая внимания на тяжесть. Я не сводил взгляда с таинственного мешка. Из прорехи смотрел крупный самоцвет, гладкий, шлифованный, точно он уже побывал в мастерской.

   Едва приметная звериная тропа вилась по склону.

   Наш проводник шел впереди, скользя по каменистым осыпям, пробуя палкой едва намеченную тропу. Где-то мерно долбил дятел, в пустых лесах звук выходил долгим, гулким. На стволах – глубокие рассечины – следы медвежьего когтя. По пути нам попались сгнившие, обомшелые развалины. Звон красных сосен был похож на далекий благовест. На лесной прогалине в золотых сумерках осеннего леса приютился храм. Под низким, обветшалым потолком все еще можно было отыскать алтарь. Сквозь прореху в крыше, словно неугасимая лампада, играл ясный солнечный луч. Раскольничий крест-голбец еще держался на черной лапе. Повсюду на рыхлом мху виднелись следы когтистых медвежьих лап. Может статься, что мы избрали ложный путь или застава бегунов-скрытников пала и развеялась прахом.

   – Скит-то никак завалился, – проворчал старатель.

   – Здесь кто-то жил?

   – Жил... дед-столет – неохотно ответил Филин. – То ли в гору ушел, то ли сгинул.

   На тропе лежала золотая монетка: десятирублевик царской чеканки.

   – На, возьми, у тебя из рюкзака выпала.

   Я поднял монету и подал ее проводнику. Тот даже не поблагодарил:

   – Идите все вперед, от солнца не сворачивая, так и дойдете до фактории. Ну, прощевайте...

   Поправив лямки, Филин споро поковылял вниз в урочище Молебного Камня.

   Маша посмотрела на заходящее солнце. Небо полыхало обманчивым жаром, но скорая ночь обещала мороз.

   – Арсений, пойдем обратно.

   – Зачем?

   – Разве не ясно, этот старатель специально запутал нас. Пойдем! – Маша решительно повела меня вниз по склону к зарастающему мхом скиту.

   Удерживая теплую Машину руку, я сделал шаг на присыпанную листвою и пихтовой хвоей терраску. Под ногой с грохотом и треском обвалился гнилой настил. Машина рука выскользнула из моей, пытаясь удержать ее, я сверзился в провал. Мой рюкзак зацепился за корень и несколько секунд держал меня над темным проломом, где на дне затихал шум падения. Извернувшись, я выскользнул из лямок и упал в пролом.

   Падая в обледенелое жерло горы, похожее на застывший водопад, мы должны были неминуемо разбиться. Но где-то на середине пути ледяная река пошла под уклон и мы, как по ледяной горке достигли дна. Вокруг громоздились ледяные наплывы, веяло мертвенным холодом вечного ледника. Алое закатное солнце дробилось в ледяной линзе, и лед прозрачно алел изнутри. Веревка-ходовик и все мое снаряжение осталось наверху. Через полминуты с легким звоном рядом со мной приземлился альпеншток, но в сердце Уральских пещер, он был почти бесполезен.

   Маша уже встала, отряхивая иней и оглядываясь:

   – Кажется, мы нашли то, что искали. Видел, как Филин тропу палкой щупал.

   – Ну и что?

   – Он знал о провале и уводил нас подальше.

   – Не похож он на хранителя.

   – Видимо, уральская тропа давно позабыта, а когда святыни брошены, в них селятся филины. Как мы войдем в пещеры, если наши фонарики остались там, наверху.

   – Говорят, что в юрте Чингисхана ночью было светло, как днем. Ее освещал волшебный камень, горящий как огонь.

   Я снял перстень с шеи и надел на руку. Слабое поначалу свечение усилилось и высветило вмерзшие в лед остатки деревянной лестницы, коридор из слоистого камня и вымытое в известняках древнее русло. Мы медленно двигались в глубину скал. Складки горной мантии когда-то рассекла подземная река. Природное русло ветвилось на рукава. Копоть свечей на стенах, процарапанные знаки и слова молитв не давали нам сбиться пути. Галерея пошла на едва заметный подъем. Через несколько часов мы очутились достаточно близко к поверхности. Воздух заметно разрядился, и дышать стало легче.

   – Смотри, что это?

   Мы склонились над странной находкой. На «полу» лежала почти искуренная «козья ножка» с высыпавшимся самосадом.

   – Это же твой блокнот... Филин?

   – Он самый, больше некому.

   – Значит, он недавно был здесь, похоже, готовил нам теплый прием. Посмотри куда мы вышли! – Стены были грубо обработаны и выровнены. Мы были в рукотворной части пещеры. Кто и когда выложил эти каменные своды?

   – Такая работа под силу только большой сплоченной общине, – прошептала Маша. – Посмотри, как выложены потолочные арки.

   Гулкая пустота дробилась от наших шагов, казалось, стены подрагивают от скрипа и скрежета под ногами.

   Я обвел взглядом ровно выведенный купол и арочный коридор. Тесаные известковые кирпичи были выложены «секретом»: если вынуть хотя бы один – вся каменная крепь обрушится, навсегда похоронив нас.

   Позади нас стукнул камень. Из «швов» с шорохом посыпалась каменная крошка, и потолок напрягся и дрогнул.

   – Замок! Кто-то вынул замок!

   Каменный свод, напружившись, со скрипом и стоном вздрогнул, на глазах набух и осел.

   Мы бежали от нагоняющего нас обвала. Эхо множило рев падающих камней, словно сдвигались с мест горные пласты. За грохотом замер звериный вопль, словно в каменные тиски попал крупный зверь.

   Камнепад затих, и сразу установилась тишина, подобающая храму. В округлой нише алый луч высветил истлевший сундук. Он рассыпался по полу грудой досок. Под ногами зазвенели монеты. Золотые индийские рупии и персидские таньга вперемешку с рублями царской чеканки были рассыпаны по полу. Сквозь белую пыль светились самоцветы.

   – Это сокровища «бегунов». Им нельзя было пользоваться деньгами, другое дело – самоцветные камни, и Филин не только знал об этом сокровище, но даже набил рюкзак самоцветами и золотом.

   Алый луч нащупал во тьме пещеры силуэт сидящего человека. В неверном, рассеянном свете фигура выглядела пугающе огромной.

   – Хозяин!

   Изваяние казалось выточенным из мягкого известняка: Великан в высокой остроконечной шапке сидел, сложив на коленях руки ладонями вверх. Вокруг идола темнели груды истлевших шкурок, должно быть, благоговейное подношение манси. Это был природный сталагмит, лишь слегка подправленный ножом или топориком. В ладонях «хозяина» белела свернутая кольцом береста. Я вынул ее и развернул сухо скрипнувший свиток. Края бересты потемнели и осыпались, и я смог прочесть только середину.