Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

отца в деревню, она всегда была там. Показывая нам ферму, она мурлыкала себе под нос, а потом начинала петь в полный голос. Голос ее напоминал маленькие колокольчики, которые подвешивают, чтобы они звенели на ветерке. Он был высокий и чистый, как родниковая вода. Когда она пела на ферме, казалось, что зеленая трава, синее небо и полевые цветы начинают танцевать.

А сейчас Фейга лежала в грязи вместе с нами, и я не могла поверить собственным ушам. Она пела. Фейга пела все громче, и стоны и крики полностью прекратились. В грязном, сыром амбаре воцарилась тишина. Фейга пела:

«Хочу вас спросить,

Ответьте, кто знает,

Каким сокровищем Бог благословил каждого?

Его не купишь за деньги,

Оно дается только даром,

А когда его теряют,

Горькие слезы проливают.

Другого такого не будет,

И слезы не помогут.

И тот, кто его потерял,

Прекрасно понимает, о чем я.

Еврейская мама,

Нет лучше на свете,

Еврейская мама,

Как горько, когда ее нет.

Как красиво и светло в доме,

Когда мама здесь.

Как печально и темно станет,

Когда Бог возьмет ее в Олам Хаба

(Мир грядущий).

Сквозь воду и огонь

Пройдет она ради своего дитя.

Не дорожить ею —

Величайший грех.

Как счастлив и богат тот,

Кому дарован этот дивный дар Богом,

У кого есть старая еврейская мама…

Моя еврейская мама!»

Она пела песню «Моя еврейская мама» великого кантора Розенблатта. Я так скучала по маме, так хотела оказаться рядом с ней. Оставалось лишь надеяться, что она жива.

– Пожалуйста, спой еще, – попросил кто-то.

И Фейга пела. Она пела все песни, с которыми мы росли. Под ее пение я заснула прямо в грязи, упираясь в чье-то плечо и думая о маме.

Раздался жуткий скрип, и в амбар проник сероватый свет. В дверях стояли эсэсовцы, поджидая нас. Все мгновенно проснулись и попытались стереть грязь, покрывавшую все наши тела. Мне пришлось ждать, когда поднимутся девушки, лежавшие прямо на мне. Глотнув воздуха, я подняла голову и встала на ноги. Мне нужно было в туалет.

На улице я увидела множество девушек и большую яму. На высокой платформе над ямой сидел солдат и смотрел прямо на нас. От вони меня затошнило. Яма была туалетом. Над ней были проложены две балки. Я смотрела, как девушка передо мной использовала туалет. Она присела на корточки и быстро спрыгнула. За ней последовала другая. Она села на балки – неожиданно раздался громкий треск, и она упала прямо в яму. Солдат какое-то время смотрел, как она барахтается, размахивая руками над головой. Он хохотал и бил руками по коленям. Яма была слишком глубокой, чтобы девушка смогла выбраться. Она взмахнула руками еще пару раз, а потом исчезла. Она утонула! Она погибла! Погибла в выгребной яме!

Все были в шоке. Здесь жизнь хуже смерти, а смерть – это развлечение для эсэсовцев. Я не хотела умирать, но оставаться здесь тоже не хотела. Небо потемнело, как та зловещая яма. Никто не мог спасти утонувшую девушку, такое невозможно вынести. Почему Эйди радовалась, что мы покидаем Освенцим? Здесь еще хуже! В ушах все еще отдавались крики несчастной девушки. Выбраться отсюда надо обязательно.

Жуткие демоны одолевали мой мозг. Голод начал разрывать внутренности. Я чувствовала, как содрогается в спазмах желудок, желая насытиться хоть чем-то, но насытиться он мог только самим собой. Я повернулась и нашла другое место, чтобы облегчиться. Я попала в самое жуткое место в жизни, но не могла дольше выдерживать внутреннюю агонию.

В следующую ночь, когда мы снова лежали в грязи, как свиньи в свинарнике, Фейга пела для нас. Интересно, что думали эсэсовцы, которые охраняли амбар. Несколько сотен истощенных девушек, сплошная кожа да кости и яма на месте живота. Несколько сотен девушек, лежащих в сплошной грязи, оказавшихся в настоящем аду. И все же среди них нашлась девушка с ангельским голосом, которая пела нам колыбельные, как поет своим детям любая мать.

– Ты знаешь, где мы? – спросила я у соседки.

– Мы в Берген-Бельзене, – ответила она. – Нас перевезли сюда, потому что союзники побеждают. И нам не выбраться из этой грязи живыми.

– Союзники побеждают! – передала я Лии. – Я не знала, что кто-то сражается за нас. Мы обязательно вернемся домой!

– Надеюсь, – откликнулась она и придвинулась ближе.

Грязь потекла по моей шее. Лия заснула у меня на плече.

Утром нам выдали немного конины и снова отвели к выгребной яме. На платформе над ямой снова сидел эсэсовец. Она смотрел, как все мы присели над ямой. Я была предельно внимательна, чтобы балка не треснула подо мной.

В Берген-Бельзене мы не работали. Мы часами стояли на поверке, а потом нас отправляли назад в грязные бараки. У нас не было сил даже разговаривать друг с другом. Мы только спали, а когда просыпались, то смотрели прямо перед собой.

Глава 30

При реках Вавилона, там сидели мы и плакали,

когда вспоминали о Сионе…

Псалтирь 136:1

Красна. 1943. Мне 17 лет.

После смерти отца мы каждое лето проводили два месяца в деревне, у его родителей. Даже когда мы окончили школу и стали портнихами, то все равно уезжали на лето в семью отца.

Там мы катались на лошадях и в повозках и целыми днями играли в разные игры и любовались яблонями и грушами – фруктовые сады тянулись на целые мили.

Когда мы приехали к дому деда, нас уже встречали тетя и дядя. Они жили вместе с дедом и бабушкой. Дядя помог маме с чемоданами, а тетя Лия Мариам крепко нас обняла. Она была на голову выше мамы и поразительно красива, словно кинозвезда из другого мира. А какие изысканные у нее были манеры!

– Мы так давно не виделись, Хая Неха, – сказала она.

– Знаю, но нужно было многое сделать, – ответила мама. – Ой, я так скучала по тебе.

– Пойдем, я помогу вам устроиться, – предложила Лия Мариам. – Ма и Та ждут в гостиной. И дети с ними.

Мама рассмеялась. У Лии Мариам было много детей. Каждые два года у нее рождались близнецы. Ни одного одиночки!

– Здравствуйте, мои любимые племянницы и дорогой племянник! – улыбаясь, сказала она. – Ехезкель, ты так