Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

Пока администратор закрывает изнутри двери магазина, я обращаюсь к тем, кого хорошо знаю: Оля, в этой зеленой кофте со стразами ты — словно безжалостное насекомое; сейчас еще не зима, просто накинь халат, и пойдем куда-нибудь к людям! Василий, сними этот пиджак со словом “megapolis” на подкладке, вышитым золотой нитью; для других сельская местность не менее уютна, чем твоя квартира на Арбате; примерь рваную телогрейку, и давай, что ли, подумаем о людях, ведь они — самое главное, что у нас есть!

И давайте все вместе займемся спортом, начиная с ближайших выходных, — вы почувствуете себя лучше: в снах не надо будет так часто решать задачи с условиями в виде утрат, порозовеют щеки, урегулируются месячные. Правда, от физической нагрузки слегка отупеете, но и это пойдет на пользу: нужно быть малость идиотом, чтобы сделать правильный выбор в потоке бесконечного выбора.

В конце концов, позволить себе одеться бездумно или вообще “никак” — роскошь в муниципальном мире. И в природе этой роскоши заключено то, что мы напрасно утаиваем от самих себя — чувство родства с третьестепенными приметами времени, кроме которых, по сути, нет больше ничего, ведь явления первой величины доживают последние промозглые деньки в лживых обещаниях и риторических фигурах.

Весь двадцатый век наиболее психически здоровые люди старались на одной невозмутимой интонации говорить и про покрой одежды, и про стать загорелого торса, и про абортивный материал, и закоулки для развития в себе такого чудесного отчуждения современник может отыскать в любом районе Москвы. Достаточно развить наблюдательность. Главное, чтобы поблизости не горела помойка, не велись дорожные работы и не шумела пьяная компания.

Если не верите в действенность этого способа стать по-настоящему независимым, просто наденьте что-нибудь похуже — отыщите в секонд-хенде обноски поубедительнее — и выйдите ближе к полуночи на пустырь возле Окружной железной дороги.

Закройте глаза, прислушайтесь к протяжному гудку поезда (этот камертон совсем не изменился за двадцать лет), затем резко вдохните носом, медленно выдохните ртом — и вы осознаете, что стихийный вещизм остается главной добродетелью; если же пристрастно почитать свежие новости на основных веб-ресурсах, станет ясно: листья в лужах опять не успеют догнить и во время первых заморозков дружно войдут в состав льда.

Что заставляет меня заниматься спортом, то есть двигаться? Не имеет значения. Важнее понять, что заставляет вглядываться в темноту, чувствуя кожей, как в радиусе нескольких десятков километров беззвучно перемещаются в поисках стиля миллионы жителей города — голые женщины и мужчины, чужие женщины и мужчины. И пускай сквозь мутное начало двухтысячных знакомо светят подиумные софиты восьмидесятых, однако рассчитать свой образ стало сложнее, чем вычислить в точных цифрах остаток собственной жизни.

Я возвращаюсь уже в темноте, шагая по аллее почти наугад, но вот еще немного — и мелькают огни квартала за деревьями, а к запахам леса примешивается вонь бытовых отходов и сгоревшего бензина. Проходя мимо одного из домов, я вижу за окнами первого этажа комнату, в которой ничего не изменилось с момента окончания “холодной войны” и прихода Джанфранко Ферре в “Christian Dior”. В комнате — какие-то молодые люди, двое. Возможно, муж и жена. Не в опасности ли они? Важно помнить: если время привязано к люстре, мебели и фактуре обоев, ни одна страховая компания не обережет жильцов от известных исторических бед.

Ход времени глубинно соотнесен с пантеоном старых вещей. Иногда мне кажется, что если чрезмерно заиграться в переодевания, то, например, снова нахлынет экономический кризис 1990 года, в Москве начнет работу XXI съезд ВЛКСМ, и уши Василия вытянутся, покрывшись с внешней стороны шерсткой (чтобы он лучше слышал и не мерз), а Оля станет шоколадной от загара валютной проституткой времен президентства Михаила Горбачева — и свободный, естественный русский прикид превратится в самодовольный европейский симулякр, давно не воспринимаемый никем всерьез.

Не допустите этого, проявите интуицию и сдержанность, присмотритесь к полоскам на спортивных штанах человека, идущего вам навстречу осенним вечером, и представьте, что ваш страх — это слово из пепельных букв, насыпанных руками автора с помощью некоего подобия кондитерской воронки и горсти кремационного праха. Вот подул холодный ветер со стороны замусоренного парка, в соседнем дворе на крышу автомобиля упала сухая ветка, завыла противоугонная сигнализация, вот принято решение обойти лужу слева, а не справа, и наше развеянное слово уже не распознает никто.

Да, присмотритесь к застиранной ветровке и обшарпанным туфлям парня, идущего вам навстречу по окраинной улице, — может быть, ему удалось приручить и карнавализировать само безразличие, сделав его достоянием нации.

Кажется, порвался карман штанов. Действительно — я сую туда руку и осязаю свои крепкие яйца. Очень многое теперь дается нам лишь через что-то необязательное и предельно личное, самые сокровенные ментальные секреты мы доверяем друг другу, умудряясь не касаться таких неповоротливых терминов, как “фетишизм” и “культуризм”. Вот так — при наличии кое-какой одежды — частью новейшего городского фольклора становится непроясненное развлечение.

Соло для осеннего голоса

Кузнецова Инга Анатольевна родилась в 1974 году в поселке Черноморском Краснодарского края. Окончила факультет журналистики МГУ. Поэт, переводчик, литературный критик. Автор двух книг стихов. Живет в Москве.

Инга Кузнецова

*

СОЛО ДЛЯ ОСЕННЕГО ГОЛОСА

поэт

внимание вздернутое бессонницей и

кукла тела отдельно на подоконнике

снимаешь как дерн распавшиеся слои

отказывающей силлаботоники

сонное дуло держит тебя на прицеле

ты за мякотью тела

у тебя аллергия на общеизвестные факты

ну и чудак ты

не пытайся понять как устроено утро

каким этот день заготовлен

медитируй соавтор не указанный в титрах

над обедом из пары картофелин

сонное дуло держит тебя на прицеле

ты за мякотью тела

ты игнорируешь общеизвестные факты

разве выживешь так ты

что-то мерцает в просветах меж листьями

невозможное обещание

только такому тревожному лишнему

ты доверяешь ища его

четкое дуло держит тебя на прицеле

пуля — косточка в теле

здесь бесполезно сопротивление фактам но

будущее распахнуто

бабочка/человек

бабочка заполошная между рамами как человек

между водой и воздухом с сердцем склоненным влево

то ли лицом и ребрами резать воду не поднимая век

то ли дождаться отлива

искать времена свернутые в ракушке или вернуться домой

обнаружить в холодильнике глобальное потепление от электричества

                                                                                                       отключиться

а потом учиться самому самой

разворачивать хрупкие сложенные в ключицах

путешествие

Америка колеблющаяся

от Уитмена до наших дней

что мне делать с ней

этой банкой с томатным супом

(Уорхол выглядит гениально глупо)

откроешь — не закрывается

Америка

читая тобой себя

думаешь: не судьба

Америка есть ли ты

огни твои не померкли

поначалу мерка

свободы потом

фантом

досрочное лето

мираж перелёта

Америка ты “никогда”

домашнее “наоборот”

там ходят индейцы с прекрасными головами

задумчивых лис

Америка здесь

улыбкой колгейт засияем едва мы