Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

Из окна пространства моего,

Покупатель много сдобных булок,

Находя в них средство от тоски,

И прогульщик медленных прогулок

Вдоль текущей медленно реки.

Я воды беспечный собиратель

И сквозных созвучий решето.

Может, я однажды умиратель —

Но пока не твердо решено.

На земле случайный небожитель,

Я ловец дыханья жадным ртом

И еще — любви твоей любитель.

Но об этом как-нибудь потом.

Стихи для Б. К.

Выпадают молочные звезды.

Приближается школьное время.

И гребцы налегают на весла

На небесной триреме.

Округляется облаком парус.

Открывается наверх пространство.

Уступает языческий август

Сентябрю христианства.

Вот и первое наше заданье —

Отгадай с трех попыток,

Возмещают ли вера и знанье

Нежной плоти убыток?

Сухари

Ты мне чёрных, — писал он, — пришли сухарей,

Лучше чёрных пришли сухарей.

Обо мне не горюй, а себя пожалей,

Так писал он, себя пожалей.

Да нарежь подлинней, будет в кружку макать

Их сподручней, удобней держать.

А посылку сама не подписывай. Мать

Пусть подпишет, нельзя рисковать.

Я доволен судьбой, он писал, я с тобой

Счастлив был, я доволен судьбой.

Не грусти, если вдруг не случится вестей.

Обнимаю тебя и детей.

Это дедушка мой моей бабушке так

На бумаге со штампом “Табак

Средневысший” писал в середине зимы.

Осужденный писал с Колымы.

*     *

 *

Живу, к себе прислушиваясь. Сердце?

В порядке. Ноги — ходят. Голова —

Работает. Глаза отлично видят.

А в сумерках пошаливает зренье,

Признайся, а? На грани темноты?

Нет, я и в темноте отлично вижу!

Мне мама одноногая приснилась.

Оставшейся в живых ногой болтает,

Сидит, пьет чай, смеется, говорит.

Взгляд у нее янтарный, как у кошки.

Я ничего в нем не могу прочесть.

Мне страшно, мама! В очереди этой

Я за тобой была — а вот теперь

Я первой стала. Как себя вести,

Мне неизвестно. Что же ты молчишь?

Ты с каждым сном становишься моложе.

О смерти не желаешь говорить.

Тебе я в жизни столько не звонила,

Как часто я теперь тянусь за трубкой.

В мобильном, кстати, тоже надпись “мама”

Себя заставить не могу стереть.

А ты уже опять на двух ногах —

И не хромаешь. “Я тебя люблю”, —

Ты говоришь. Но никаких ответов.

А я боюсь, как в детстве, вдруг я струшу.

Вдруг запрошу пощады малодушно.

Вдруг стану биться, плакать, умолять,

Кривляться жалко, будто бы не знаю,

Что шансов нет. Приди за мной тогда!

Как в детский сад, когда других детей

Всех разобрали, я одна сидела

Под сумрачным присмотром воспиталки.

За окнами квадратом ночь стояла,

Шел косо снег, и я туда смотрела,

Как в вечность, и жужжала в коридоре

Дневная лампа. Не было тебя.

И вдруг — дверь нараспашку! Ты в дверях!

И я бегу к тебе и прижимаюсь,

И тает снег и по щекам течет…

…А жизнь и весела и деловита,

Как медсестра, которая врачу

Докладывает утром в коридоре:

Сульчинская скончалась, и в палате

Опять свободна койка у окна.

Канун

Служба. Верхний свет погашен,

Но свечами полон храм,

И при них тебе не страшен

Круглый космос по углам.

Словно ты вошел с изнанки

В ель, в утробу Рождества.

Скоро будет — снег и санки,

Праздник, пряники, халва…

В полный голос встанет клирос,

Оживет иконостас,

И пошитая навырост

Жизнь придется в самый раз.

Русский прикид

Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького. Прозаик, рассказы выходили книгами, переведены на голландский язык, публиковались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Esquire” и др. Лауреат премии “Дебют” (2004 г.). Живет в Москве.

ОЛЕГ ЗОБЕРН

*

РУССКИЙ ПРИКИД

Рассказ

Под вечер я, как обычно, иду тренироваться в парк на спортплощадку. Для удобства надел старые синие спортивные штаны с полосками (слегка велики), неновые лакированные туфли (легкие, очень комфортно) и черную ветровку “Adidas” с капюшоном. От дома до парка — полкилометра по улице. Сентябрь, ветрено.

Оказывается, если накинуть капюшон, снять очки и в таком виде идти, сутулясь, по этой улице, некоторые люди опасливо уступают мне дорогу.

Что именно пугает жителей вполне благополучного Восточного административного округа Москвы? Какое слово можно подобрать? Наверное, это “беззаботность”, но не в привычном кокетливом и поверхностном смысле.

Символом беззаботности тут стала исчезнувшая разновидность местной моды, которая, согласно Бодрийяру (“Прозрачность зла”), превращается в обличье как таковое. Из того же источника: “Что касается моды и внешнего вида, мы жаждем отнюдь не красоты или обольстительности, мы жаждем обличья”.

Здесь надо заметить, что я стремился только к удобству, к свободе движений, и мой описанный выше прикид сложился сам по себе. Однако Бодрийяр, не учитывая возможность вторично-утилитарного характера маскарада, напирает на то, что такие переодевания происходят с целью фиктивной самопрезентации: “…каждый ищет свое обличье. Так как более невозможно постичь смысл собственного существования, остается лишь демонстрировать свою наружность, не заботясь ни о том, чтобы быть увиденным, ни даже о том, чтобы быть”.

И все будто бы сходится, и меркнут заботы, и рука мертвого европейца поднимается в приветственном жесте, но я ощущаю вызванную процитированными выше строчками вину, словно привязал нить к запястью мертвеца и дергаю за нее днем, а вечером тревожу граждан своим видом ради садистического удовольствия, — это, конечно, не так. Именитый прах покоится на парижском кладбище Монпарнас, а в парке сейчас никто меня не видит — я в одиночестве выполняю комплекс упражнений (сегодня надо уделить внимание мышцам спины), если считать уединением то, что вокруг шумят на ветру вершины древних, на все согласных берез.

Лучше взгляните на мои, живые, руки, потрогайте мои хорошо развитые мускулы, и я скажу со всем достоинством сызмальства запрограммированного на чтение невротика: если вам навстречу в сумерках бодро идет какой-то типически одетый молодчик, то вы боитесь не столько собственного воображения, рисующего сцены агрессии, сколько личного хаотического “нечто”, которое для наглядности можно сравнить с маленькой черной матрешкой, спрятанной в ее более крупных аватарах, покрытых хохломскими узорами, — и как знать, не высвобождение ли этой, единой для всех культур, черной фигурки порождает шедевры высокой моды от сезона к сезону?

Темнеет, и движение низких туч над парком уже неразличимо. Думая о том, что идеальная русская матрешка похожа на урну с прахом, я отжимаюсь на брусьях. Жарко. Отдыхая перед следующим упражнением, в тени молчаливого большинства брожу по площадке и медитативно, абсолютно расслабленно пинаю мятую банку из-под пива, а в эту минуту некая порабощенная шопингом личность растерянно смотрит на часы, понимая, что не успеет сегодня заехать в брендовый магазин одежды на Тверской. Последний день распродажи. Опоздание вот-вот спровоцирует истерику.