Смерть меня не найдёт - Ефимия Летова

— А я так не могу, — невесть зачем сообщила окну. — Мог бы и помочь, между прочим, спутник.

Недоумённо посмотрела на почти сантиметровую щепку, вонзившуюся в руку. Инородный предмет ощущался, но боли однозначно не было. Вытащила, даже не поморщившись, обозрела очередную незатянувшуюся и не кровоточившую дырку в собственной шкурке.

А что, даже удобно. Никакого столбняка, по крайне мере, не грозит.

Другое дело, когда трупные пятна будут не только на руках и ногах, а перейдут на лицо. Или когда я вся разлохмачусь в лоскуты, буду в мелких дырках, точно сито, а то и ещё чего похуже.

Не думать, не думать, не думать!

Ставни распахнулись с тихим скрипом, стекла за ними не оказалось — просто тёмная комната. Надо же, как легко.

Может быть, в Магре вообще не воруют? Хотя, с такими-то суровыми порядками, зубодробительными допросами, смертной казнью буквально без суда и следствия я бы тоже не рискнула воровать.

…хотя я-то как раз и рискнула. То есть, лирта Агнесса-Ренна, бестолковая тупая авантюристичная девица, из-за которой я сейчас пытаюсь залезть в чужой дом, из-за которой я вообще умерла! Руки бы ей оторвать…

Подтянулась на руках, проталкивая тело внутрь, и в этот момент кто-то со всей силы шлёпнул меня по беззащитной и постыдно оттопыренной наружу пятой точке. Я наугад лягнула нападавшего, замешкалась, не зная, куда лучше бежать: попытаться-таки забраться в дом или, наоборот, дать задний ход, но чьи-то руки уже вцепились в моё платье и с силой потянули назад.

Я тяжело упала прямо на злосчастное полено, подскочила мячиком и увидела прямо перед собой невысокую, сморщенную, как печёное яблоко, старушку с перекошенным от гнева лицом и вытаращенными глазами. В одной руке у неё была мокрая грязная тряпка, очевидно, орудие того самого шлепка, а другой она бодро ухватила валявшиеся на земле ржавые грабли. Божий одуванчик агрессивно щерился граблями, вращал глазищами и тяжело дышал от высшей степени возмущения.

То есть, божий тараксум.

Тиратин тараксум.

Тьфу!

— Явилась, хмыра драева! Вовремя!

Судя по взгляду старушки, возвращаться мне ни в коем случае не следовало. По крайне мере, живой (для стороннего наблюдателя) и невредимой.

— Доброго дня, э-э-э… — я откашлялась и сделала шаг назад. Одно дело — шлепок полотенцем, а вот грабли — это уже куда серьезнее. Один удар — четырнадцать дырок. Незаживающих дырок. А это тело следует беречь, мне с ним ещё много чего предстоит сделать. — Здравствуйте, лирта…

— Доброго? — подавилась слюной женщина. — Вот когда ты сдохнешь в муках, тогда он и будет добрым!

Можно сказать, ничего я и не напутала. Но как же мне везет — нарвалась на знакомую, и сразу столько эмоций. Что я ей сделала, интересно, тоже чего-нибудь стянула? И в курсе ли старая лирта, что поспособствовать пожеланию можно очень и очень просто — добежав минут за десять до ближайшего стража и указав ему на мой след?

А бабуся продолжала бесноваться, гневно помахивая довольно тяжёлыми на вид граблями. Хоть и морщинистая, и вся скрюченная какая-то, а силы-то немерено, вон как меня из окна вытащила, остаётся только позавидовать.

— Что ты натворила, иссайка, мать в могилу свела, а сама шляешься, как ни в чём ни бывала, чтоб тебя драи слопали!

…ну вот. Я же хотела местных ругательств, пожалуйста, получила, жаль только, записать нечем, да и некуда. Но надо уже как-то отреагировать. Кажется, в данном случае рассказ про потерю памяти явно не пройдёт.

— Свела мать в могилу? — голосом, полным почти что искреннего ужаса, пробормотала я и на всякий случай сделала ещё шаг назад.

И вдруг незнакомка уронила орудие сельскохозяйственного труда на землю, опустилась рядом на полено, уткнулась лицом в тряпку и глухо, протяжно завыла.

Божечки.

Глава 36

Я затопталась рядом, не зная, то ли пуститься бежать, то ли наоборот, попытаться утешить искренне, похоже, страдающую женщину, возможный источник очень ценной информации о прошлом Агнессы — или возможный источник утечки очень ценной информации о настоящем Камиллы к стражникам.

Моя бабушка, добрейшей, кстати, души человек, в жизни никогда ни на кого не замахнувшаяся граблями, помнится, очень любила делиться с участковым мнением о соседях, посторонних гостях и подозрительных событиях… Да и потом, нельзя сказать, что Агнесса и её жизнь уже полностью мне чужие. Злясь на себя за неуместно проявленную сентиментальность, я осторожно приблизилась к разоружённой старухе, наклонилась и неуверенно погладила по костлявой спине.

Рыдания утихли куда быстрее, чем я ожидала. Бабуся поднялась неожиданно бодро, схватила меня за рукав своими терминаторскими ладонями и потащила, к счастью, вроде бы не к стражникам, а к дому.

Не отпуская мой рукав, огляделась по сторонам, словно заправский шпион из американского фильма, ловко нагнулась и извлекла запрятанный под ступенькой ключ — не под той, где я искала, под другой, ниже, открыла дверь. Впихнула меня в дом и закрыла за собой дверь. На ключ.

— Ну?!

— Что — «ну»?

— Где ты была?

— В тюрьме! — огрызнулась я. — А теперь в бегах. И здесь мне оставаться надолго нельзя. Придут и… — я задумалась, стоит ли так явно блефовать. — Спалят тут всё к… Не важно. Просто спалят. Вместе с соседями.

— Всю жизнь, Агнесска, ты тихоней была, но я-то знала — не жди от тебя добра, покажешь ты ещё своё истинное прогнившее нутро, — с какой-то тоской произнесла старуха и прошла из прихожей в комнату, шаркая растоптанными туфлями по пыльному полу, а я двинулась за ней. Голова кружилась от запаха незнакомых — и в то же время будоражащих воспоминания трав или специй, от всплывавших в моей-чужой памяти картинок. Пустое пространство по центру, уставленные баночками, корзинками и коробками простые деревянные, кажется, полки вдоль стен. Пучки сухих трав, свисающие по углам. Вон там должен быть стол со стульями для редких посетителей, желавших выпить заказанное снадобье прямо здесь, а вон там — подобие керосинки, на которой уныло стоял давно остывший пузатый котелок.

— Нагуляла тебя Антина, так и не призналась, от кого, иссайка, хмырова дочь, — продолжала сокрушаться женщина. — А я как в колыбельку заглянула, так сразу поняла — лежишь смирно, не плачешь, гулишь, как нормальный младенец, а волосья-то у тебя — чисто киртан, цветок гулящих девок, и глаза распутные.

— Прямо уже в колыбели распутные были? — уточнила я, подходя ближе к столику, на котором одиноко стояла пустая треснутая чашка с присохшими травинками. Именно здесь сидел серьёзный молодой человек, снившийся Агнессе. Казалось, вот-вот, и я вспомню всё остальное…