Первая кровь (СИ) - Черемис Игорь

— Ну мне восемнадцать, ей двадцать два что ли… не спросил даже. Четыре года разницы. Вспомни, как на нас старшекурсницы смотрят?

Я немного лукавил. Старшекурсницы старшекурсницам рознь. Среди них были и вконец испорченные общагским бытом оторвы, готовые на многое и лишь немного не дотягивавшие до гордого звания шлюх; эти смотрели на перваков с плохо скрываемым презрением. Кто-то уже был замужем и даже обзавелся детьми; они считали всех остальных студентов пылью под ногами. А были и совершенно обычные девчонки, которые спокойно учились, дружили с однокурсниками и ходили на все лекции. Последнее, конечно, было совсем не обязательно, но встречалось часто.

Я был уверен, что и в институте у Аллы было то же самое деление. Она точно не была обычной девчонкой, но я не сказал бы, что она входит в число шлюх — хотя обстоятельства, при которых мы познакомились, прямо-таки кричали, что у девушки не все дома. Меня это немного пугало, но я полагал, что с моим опытом сумею распознать очевидную ловушку — если, например, она захочет с моей помощью прикрыть случайную беременность. Слышал я и такую историю. Крепкой семьи в том случае, разумеется, не получилось, но некоторое финансовое обременение на ближайшие восемнадцать лет парень получил.

— Но она так вокруг тебя вьется, — сказал Жасым. — Это неспроста. Ты ей зачем-то нужен.

— Всё может быть. Только я не представляю, чем я мог её заинтересовать.

— Любовь зла, — Казах злобно ухмыльнулся.

Ага, а я, получается — козёл.

— Да какая там любовь, — отмахнулся я. — Любовь это что-то возвышенное, а тут словно в армию попал — поехали туда, поехали сюда… Не знаю, Жасым… посмотрим, что от этой любви останется к лету. Может, она больше и не появится, и проблема решится сама собой.

— И ты не будешь, как в книжках, искать встречи с ней?

— Сомневаюсь, зачем мне это?

— Ну, например, брат, чтобы ещё раз сходить в тот клуб.

О концерте «Кино» Жасым напоминал мне постоянно, и в его словах чувствовался некий упрек. Он не был фанатом музыки, да у нас в комнате её и слушать было не на чем. Радиоточку с тремя кнопками мы включали считанное число раз, но хватало нас ненадолго, хотя по одной из кнопок иногда передавали нечто приятное и зарубежное. Впрочем, о модных музыкальных тенденциях мы всё-таки имели некоторое представление. На Новый год студсовет организовал дискотеку с обязательными ABBA и Boney M. За давностью лет по субъективному времени я не помнил, что там звучало ещё, но, кажется, были и «Поворот», и «Трава у дома», и даже что-то хард-роковое, под которое какой-то пятикурсник пытался трясти длинным хаером.

Мы про это знали и, наверное, слушали бы — будь у нас аппаратура. Но меломанами мы не были, у нас ещё не сформировались музыкальные вкусы — впрочем, у меня они так и остались в зачаточном состоянии до самой старости. Я был всеядным и не видел причин, по которым сейчас должен был вести себя иначе.

Жасым был примерно таким же. Русский рок, к которому мы причастились чуть позже, его не восхитил; казахские мотивы тоже оставляли равнодушным. Какое-то время он любил метал — вернее, то, что тогда под этим понимали, — но быстро охладел. И в «Кино» он заочно не влюбился; я не стал насиловать свои музыкальные способности и не пытался напеть ничего из репертуара этой группы, а простая декламация текстов не могла передать энергетику Цоя. Упрек Казаха объяснялся просто — он тоже вдруг осознал, что хочет побывать на подпольном концерте, и обижался на меня, что я не могу организовать его визит в клуб МИФИ. Обида была иррациональной, а потому веселила меня.

Наверное, я мог бы поспособствовать сбыче мечт отдельно взятого Казаха. Нужно было ещё разок встретиться с Аллой и попросить у неё заветный билетик. Тот Дима говорил про две недели — то есть следующий концерт состоится в субботу, 28 апреля. Я уеду; Алла тоже — если не передумает. И если она достанет проходку, это будет её вкладом в наше путешествие. А она, скорее всего, достанет.

Но это будет не совсем правильно. Я становился должником Аллы и — опосредованно — Врубеля. В эту систему долгов вписывался и Казах, но он о таком исходе, думаю, даже не подозревал. И если меня когда-нибудь попросят об ответной услуге, мне придется серьезно напрячься, чтобы обосновать отказ. Пока что мы с Аллой шли вровень — она даже немного опережала меня по уровню своего долга. И мне нравилась эта ситуация. Я не хотел ничего менять. Формально мне и Дима был должен — за то, что я поработал водителем у приглашенной им группы. Но этот долг я мысленно приберегал на самый крайний случай, когда другого способа получить желаемое у меня не будет. Правда, я даже не подозревал, ради чего могу решиться напомнить о своем подвиге.

И ещё мне не хотелось делать Казаха своим должником.

— В клуб пока не получится, — ответил я, с неохотой откладывая обглоданную кость. — Я уеду, меня в Москве не будет неделю. Ну а там посмотрим. Честно говоря, мне хотелось бы, чтобы она переключилась на кого-нибудь другого и забыла обо мне.

— На меня! — ухмыльнулся Жасым.

— Ты если на неё запал, то поторопись, — посоветовал я. — А то там Дёма уже хвост петушил перед ней. Опередит.

Я отставил пустую кружку и отодвинул полную костей тарелку. Советские курицы всё же росли в нелегких условиях и не были похожи на тех птиц, что предоставляли свои тушки в распоряжение поваров всяких забегаловок далекого будущего. Наши были костлявыми, мяса на них было мало, но под пиво и они шли неплохо. Ещё из них получался наваристый бульон, но до этого блюда я пока не добрался. Супы у нас в общаге спросом не пользовались.

Впрочем, я был слегка пьян, сыт и с оптимизмом смотрел в будущее. Жасым тоже всё доел и допил, но с места не вставал — видимо, замечтался, как он подкатит к Алле и покорит её своей восточной физиономией.

— Жасым, пошли, — я помахал пятернёй перед его лицом.

В принципе, в общаге нам было делать нечего. Считалось, что в субботу студенты негласно могут с полным правом предаваться блаженному безделью. Были, конечно, и те, кто никакой индульгенции не получил, но их все — и они сами в первую очередь — считали зубрилами и ботаниками. Мы с Жасымом к их числу не относились, хотя иногда могли позволить себе полистать учебники даже в субботу вечером.

Но сегодняшняя суббота была особенной. Вечером меня ждал разговор с Михаилом Сергеевичем, и я хотел подойти к нему в твердом уме и трезвой памяти. Созвон был назначен на семь вечера; сейчас назначить точное время звонка было чуть ли не единственным гарантированным способом застать собеседника на месте и не занятым другими делами. В других случаях звонившего могли ждать только длинные гудки в тяжелой трубке. Мне же ещё надо было придумать, что просить у всемогущего старика, а также как это сделать таким образом, чтобы он просто не послал меня нафик. Наши отношения не были настолько хорошими, чтобы он не смог отказаться от моих услуг. И даже хлопоты с выдачей мне прав не помогут. Спишет на сопутствующие потери — а то и счет выставит.

Ещё мне нужно было решить для себя, хочу ли я ставить старика в известность о том, что Алла едет со мной? Вариант с признанием давал мне своего рода карт-бланш на некоторые вольности и предупреждал, например, от сумасбродства девушки. То есть ответственность за её поведение всё равно была на мне, но согласие Михаила Сергеевича помогало решить несколько сложных проблем — с той же бронью на билеты обратно. Сам я вспомнил об этом хоть и вчера, но уже в общаге. Иначе обязательно сообщил бы Алле, что вернуть её в Москву будет непросто — машину-то мы отдадим. Впрочем, десятка администратору вкупе с бронью могла волшебным образом превратить одно место в два. Интересно, сколько денег от щедрот выделит мне старик? Он не выглядел скрягой.

Автомобили в Союзе были в большой цене, и когда я говорил, что искушение будет велико, я не преувеличивал. Машины даже официально стоили как самолеты, соревнуясь в ценах с кооперативными квартирами, а на неофициальном рынке платили вдвое больше и не торговались. Понятное дело, что тон задавали кавказские кооператоры, сумевшие присосаться к госбюджетам ещё до указа Горбачева — у них почему-то считалось необходимым иметь «Волгу» как подтверждение своего статуса. Но даже им подходили и «Жигули», и «Москвичи», и «Ижи» — а остальным так и подавно. Свои подпольные миллионеры имелись почти в каждом регионе нашей необъятной родины, и никто из них не хотел светить свои богатства, связываясь с государственными магазинами. Комиссионки давали некую уверенность в анонимности и безопасности, хотя это было совсем не так. Уже в будущем я где-то читал или слышал, что все комиссионные магазины находились под негласным приглядом сотрудников ОБХСС и КГБ. Правда, я так и не понял — или уже не помнил, — почему доблестные борцы со злом не прикрыли такую лакомую лавочку и не посадили всех плохих парней за решетку за хищение социалистической собственности и спекуляцию.