Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века - Мэри Антин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё это я рассказала своим испуганным родственникам, как только они мне позволили, пока они не убедились в том, что я не терялась, меня не крали цыгане, и что со мной не разделались каким-либо иным способом. Кузина Рахиль была так рада, что ей не придется возвращаться в Полоцк с пустыми руками, что никому не позволила меня ругать. Она заставляла меня рассказывать снова и снова о том, что я видела по дороге, пока все не засмеялись и не похвалили мою сообразительность, и то, что я разглядела намного больше, чем они представляли себе возможным. И я действительно стала той героиней, которой и намеревалась стать, затевая своё приключение. И таким образом заканчивалось большинство моих самовольных эскапад, меня чаще ласкали, чем ругали за непокорность.
Мою вторую поездку в Витебск в компании дяди Соломона я помню не хуже первой. Я не спала всю ночь, танцуя на свадьбе, и домой зашла только для того, чтобы забрать свой узелок с вещами, и чтобы дядя, в свою очередь, мог забрать меня. Теперь я немного подросла, и у меня был собственный билет, как у настоящей путешественницы.
Было ещё раннее утро, когда поезд отправился со станции, или просто день был туманным. Я помню, что поля выглядели мягкими и серыми, когда мы выехали за город, и очертания деревьев были размыты. Спать мне не хотелось. Начался новый день – новое приключение. Я не хотела ничего пропустить.
Но прошлый день, так неестественно затянувшийся, запутался в подоле нового. Когда закончился вчерашний день? Почему бы этому новому дню не быть продолжением дня прежнего? Я взглянула на своего дядю, но он улыбался мне в своей привычной весёлой манере – мне казалось, что я всегда его забавляла, он велел мне сказать что-нибудь, а потом смеялся надо мной – так что я не стала задавать свой вопрос. На самом деле, я не могла его сформулировать, поэтому я продолжала смотреть на неясный пейзаж за окном, и всё думала и думала, а в это время поезд дрожал и кренился, а колеса стучали, и я с изумлением услышала, что их стук идеально попадает в ритм последнего вальса, который я танцевала на свадьбе. Я пропела вальс про себя. Да, это был именно тот ритм. Двигатель знал этот ритм, все механизмы повторяли его, посылая сквозь моё тело вибрации, похожие на движения вальса. Я была настолько увлечена своим открытием, что забыла о проблеме Непрерывности Времени, и с того самого дня по сей день всякий раз, когда я слышала тот вальс, один из мелодичных дунайских* вальсов, я заново переживала весь этот опыт – праздничную ночь, туманное утро, аномальное осознание времени, как будто я существовала вечно, без перерыва; я вспоминала путешествие, мутный пейзаж, и мелодию, звучащую в моей голове. Я никогда не могу прослушать этот вальс без аккомпанемента ритмично стучащих по рельсам колёс локомотива.
В Витебске я пробыла около шести месяцев. Поверить не могу, что за всё это время я ни разу не скучала по дому. Я была слишком счастлива, чтобы тосковать по дому. Такая жизнь была мне по душе. Моя жизнь в Полоцке становилась всё безрадостнее и скучнее по мере того, как финансовое положение нашей семьи ухудшалось. Годами не было ни уроков, ни приятных поездок, ни весёлых встреч с дядями и тётями. Бедность, омрачённая гордостью, растоптала наши скромные амбиции и ещё более скромные радости. Положа руку на сердце, я не могу сказать, что я тяжело переживала наши потери. Я не помню, чтобы я страдала из-за того, что ела хлеб без варенья, и не получала нового платья на праздники. Не знаю, было ли мне больно, когда кто-то из наших друзей отвернулся от нас. Чаще я вспоминаю себя в качестве наблюдателя, как в случае с арестом нашей мебели, когда я нашла укромный уголок, чтобы всё обдумать. Возможно, я тогда не умела зацикливаться на плохом. Наличие хлеба перекрывало отсутствие варенья. Если бы я прочла историю своего персонажа в обратном направлении, то убедилась бы в том, что сейчас мне действительно не достаёт того, чего у меня не было в дни наших лишений; ибо я знаю, к своему стыду, что в последние годы я молила о варенье. Но я стараюсь не рассуждать, а только вспоминать; и из множества разрозненных и смутных воспоминаний, которые мерцают и блекнут так быстро, что я не успеваю зафиксировать их на этой странице, я формирую идею, почти убеждение, что всё было именно так, как я говорю.
Как бы равнодушно я ни относилась к тому, чего у меня не было, я полностью отдавала себе отчёт в том, что у меня было. Поэтому, когда я приехала в Витебск, я жадно ухватилась за множество новых вещей, которые я находила вокруг себя, и эти новые впечатления и опыт повлияли на меня настолько, что я считаю этот визит целой эпохой моей жизни в России.
В семье моего дяди я чувствовала себя как дома. Я немного побаивалась своей тети, у которой был вспыльчивый характер, но в целом она мне нравилась. Она была светловолосой и худощавой, и после вспышек гнева её лицо озаряла красивая улыбка. Дядя Соломон был моим давним другом. Я любила его, и он любил и баловал меня. Его красивые карие глаза всегда улыбались, и он всегда одаривал меня улыбкой – приятной или дразнящей.
Дядя Соломон был относительно богатым, поэтому я вскоре забыла обо всех тяготах, которые знала дома. Я не помню, чтобы меня хоть раз посетила мысль о моей матери, которая надрывалась, чтобы заработать нам на хлеб, или о моей сестре, которая была ненамного старше меня, но уже гнула свою маленькую спинку, занимаясь женской работой. Я вцепилась в жизнь вокруг себя, как будто и не было другой жизни. Я не играла постоянно, напротив, я с удовольствием выполняла любую работу,
