Могу! - Николай Нароков

На другой день иголки опять появились: не с самого утра, а немного позже. Через полчаса их покалывание утихло, но Юлия Сергеевна ликовала и несдержанно бросалась то к мужу, то к матери. Приезжал доктор, подтвердил надежду, но предупредил:

— Не обольщайтесь чересчур!

Потом приходила сестра милосердия, с которой Юлия Сергеевна условилась о сеансах массажа и электризации. А когда она ушла, Юлия Сергеевна вспомнила о Викторе.

И странное чувство появилось в ней: словно бы какая-то заноза стала покалывать ее, словно что-то ненужное и постороннее стало ей мешать. Именно — мешать. Во всем том, что вот уже второй день наполняло ее, Виктору не было места, и это он чему-то мешал. Помнить его и думать о нем Юлия Сергеевна еще могла, но она уже не могла хотеть провести с ним «наш час». И если бы случилось так, что она поехала бы с ним «на нашу площадку», то думала бы не о нем, а о Георгии Васильевиче и о его «иголках». Думать же о «завтра», которое она обещала, она и совсем не могла: оно было для нее невозможно тем, что его в ней не было.

Она ушла в сад. Сдвинув брови, слегка закусив нижнюю губу, сосредоточенно глядя себе под ноги, ходила по дорожкам. Ей казалось, что ей надо что-то обдумать и будто она что-то обдумывает. Изменить или сохранить? Что изменить и как сохранить? Но мыслей у нее не было, а были только ощущения, и она ловила их, прислушиваясь к ним. И все время повторяла одно: «Горику лучше, его надо оберегать… оберегать… оберегать…»

Ходила долго. А потом почувствовала, что никакого решения искать не надо, потому что оно уже есть в ней и, вероятно, было все время, начиная от той минуты, когда она узнала об «иголках».

Она пошла обратно в комнату, а когда шла, то почему-то шла так осторожно, как будто несла что-то и боялась выронить или расплескать его.

Подошла к телефону и позвонила Виктору на службу.

— Алло! — отозвался он.

— Вы можете… Вы можете сегодня… На нашу площадку?

Виктор весь вчерашний день ждал ее звонка и мучился. Час уходил за часом, а он все ждал. И только тогда, когда уже стемнело, он понял, что звонка не будет. Он попытался понять: «Может быть, что-нибудь случилось?» На другой день он все время порывался позвонить Юлии Сергеевне и много раз брался за трубку, но не решался и сдерживал себя. «У нее что-то случилось! Что-то большое случилось!» — не то пугал, не то уговаривал он себя.

Но когда она позвонила и спросила, может ли он приехать «на нашу площадку», от сердца у него отлегло, радость сразу вытеснила тревогу и боль. Ее вопрос он понял по-своему: ее «завтра» не могло быть вчера, но сегодня оно пришло, и она зовет его. Он заволновался.

— Да… Конечно, да! Сейчас? Да?

Юлия Сергеевна несколько секунд подумала.

— Сейчас три часа? Хорошо… В четыре я подъеду.

Она говорила ровно и спокойно. Если бы Виктор не был так взволнован, он, конечно, заметил бы странность этого спокойствия в ее голосе, но он все понимал иначе, по-своему. «Ей страшно сейчас раскрыть себя передо мною!» — подумал он.

Когда она на пустынной уличке пересела в его автомобиль, он вопросительно посмотрел на нее. Хотел спросить, куда ехать: как всегда, «на нашу площадку», или… или… Но боялся спросить. Автомобиль тихо тронулся.

— Подождите! — остановила Юлия Сергеевна. — Мы сегодня никуда не поедем. Мы тут поговорим. Это недолго… Это только два-три слова… Хорошо?

Он, не понимая, молчал. Она опустила глаза, но тотчас же подняла их и посмотрела прямо.

— Мне трудно сказать то, что мне надо сказать! — тихо выговорила она, сдерживая волнение. — Поэтому я скажу вам коротко. И я очень прошу вас: не спрашивайте меня ни о чем, не возражайте и не требуйте. Поймите сразу… Да? Да, милый?

И положила руку на его руку. Он еще не знал ничего, но уже видел: пришло неожиданное. И молча кивнул головой, соглашаясь, как всегда соглашался.

— Георгию Васильевичу стало лучше! — приглушенным голосом начала Юлия Сергеевна. — У него возвращается чувствительность в руке.

— Да? — спросил Виктор, стараясь понять, что это значит.

— Его надо сейчас оберегать ото всего. Вы понимаете? Ото всего! — с особым значением повторила она. — И если я его оберегу, он может выздороветь. А если я не оберегу…

Голос прервался.

— Вы понимаете?

Виктор ответил не сразу.

— Я понимаю.

— И я… Мне…

Чтобы сказать все, ей надо было добавить только несколько слов. Но их трудно было выговорить. Как их выговорить? Она слегка пожала ему пальцы.

— И мы теперь… расстанемся с вами.

— Как… расстанемся?

И голос, и глаза дрогнули. Юлии Сергеевне стало больно. Она тихо отняла руку от его руки.

— Совсем расстанемся. Будем, как раньше. До именин. Как будто ничего не было: ни встреч, ни нашей площадки… Ничего! Да? Хорошо? Ничего не было!

— Но ведь оно было, Юлия…

И опять замолчал. Прошло минуты две.

— Вы молчите? — тихо спросила она.

— Мне трудно говорить. И трудно ответить… Очень трудно ответить! Что я отвечу?

— Да, трудно… И вы не отвечайте. Это будет хорошо, если вы не ответите, и мы… без слов! Так будет очень хорошо. Но… Но… Мне очень тяжело сейчас!

— Мне тоже.

— Что ж… Так надо!

— Надо!

— Может быть, и не надо, но я не могу иначе. Вы понимаете? Я! Я! Это я не могу иначе!

Опять взяла его руку в свою, пожала и тихо сказала:

— Спасибо!

— За что… вы… благодарите?

— За каждый день.

Приоткрыла дверцу, приготовилась выйти, но задержалась. Поколебалась? Решительно толкнула дверцу и вышла.

Виктор смотрел вслед и видел, как она дошла до своего автомобиля и села в него. Вот автомобиль тронулся и медленно поехал вдоль улицы. Проехал несколько кварталов, завернул за угол и скрылся.

Глава 28

Виктор вошел к себе в дом опустошенный: в нем не было ничего, вокруг него не было ничего и для него не было ничего. Он опустился в кресло, как опускается усталый человек. Собрать свои мысли он не мог, но не потому, что они ускользали, а потому, что потерял их и их в нем не было. Сидел и не замечал, что сидит, как не замечал бы того, что стоит, если бы он стоял. Начали звенеть часы. Он посчитал мелодичные удары, насчитал их 7, но представления о семи часах вечера в нем не возникло. Прислушивался к боли и повторял про себя: «Точка… конец! Точка… конец!» Но он чувствовал эти слова только как боль, не понимая их значения.

Проходили минуты. Мысли постепенно начали возникать и собираться. Сначала неясные, а потом более уточненные и четкие. Он сказал себе целую фразу — «Она ушла от меня!» — и слово «ушла» сдавило ему сердце. Посмотрел перед собою, передвинул пепельницу на столе и повторил еще раз: «Она ушла от меня…»

Потом стали приходить другие мысли. Он не звал их, они приходили сами. Вспомнил, какой была Юлия Сергеевна позавчера. Она тогда сказала ему — «Завтра!» Отчего же она ушла? Оттого, что руке Георгия Васильевича стало лучше? Как это странно! Впрочем, ничего странного нет, и она, конечно, права. Что это значит — «она права»?

Руке Георгия Васильевича стало лучше, и Юлия Сергеевна осталась бы, и «завтра» пришло бы к нему. Пришло бы к ним. Значит, виной рука Георгия Васильевича? Даже не он сам, а только его рука?

Мысли становились устойчивыми. Даже вспомнилась строчка стихов: «Кончилось счастье, которого не было!» От этой строчки стало еще больнее. «Кончилось? Разве это конец?» — подумал Виктор, не зная, почему это еще не конец. «Она просила меня ничего не говорить, и я ничего не сказал, а если бы сказал, то… И я еще скажу ей, да? Или не надо ничего говорить, а надо… Что надо? Что можно сделать? Ведь руке Георгия Васильевича стало лучше, и нельзя сделать так, чтобы ей стало хуже!» Он провел ладонью по щеке и заметил, как неприятно это сухое лицо и как на нем горит кожа. Прошел в ванную и умылся. От свежести стало легче. Он подумал, разделся, встал под душ и пустил холодную воду.

Когда он вернулся в комнату, то знал: своими мыслями он уже владеет. Ноющая боль не проходила, сердце щемило, но думал он уже свободно. Опять сел в кресло и стал соображать: конец это или не конец? можно ли что-нибудь сделать? можно ли изменить? Вероятно, надо что-нибудь сказать, но ведь вся причина в руке Георгия Васильевича. Что же можно сказать руке?

Вдруг зазвонил телефон. И от первого же звука, в первые же полсекунды вспыхнула радостная догадка: «Это она!» Он схватил трубку.

— Алло!

Женский голос ответил по-русски:

— Наконец-то вы дома! Я звоню вам уже третий раз!

Голос был знакомый, но Виктор не узнал его. Несомненно было одно: это не Юлия Сергеевна. Он в недоумении молчал, не зная, что сказать или спросить.

— Не узнаете? — продолжал голос. — Это говорит Пи-нар. Софья Андреевна Пинар!

— Я… Я… — пытался сообразить Виктор.