Звездная каторга: Ария Гильденстерна (СИ) - Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

Если при брандтовом стиле вождения приведётся ещё вернуться.

Ой, а что замаячило впереди слева? Не Шпанский ли это лес, а? Ибо вон та парочка вьющихся над дорогой тварей — не шпанки ли, случаем?

Очень-очень похоже, но хвастаться своей наблюдательностью перед Брандтом Кай на сей раз поостерёгся. Пусть будет просто лес. Ибо в поисках Шпанского водитель опять заглушит двигатель и примется мучить карту.

6

Шпанский лес по левую руку, река — по правую. Дорога выглядела понятной и шла сообразно своему начертанию на картах. Знай себе дуй вперёд и не провоцируй шпанок. А то не хватало ещё, чтобы одна из них просунула в треснутое стекло свои требовательные яйцеклады. Этак доедешь до Нового Джерихона не самим собой, а нововылупленной шпанской колонией — фу, что за мерзость!

Кай давно уже косился на сетку трещин, а при мысли о проникающих в кабину шпанках его, поди, дополнительно перекосило.

— Не боись, — успокоил Брандт, — лобовое стекло поменяем. Есть откудова снять новенькое...

Но чинить вездеход водителю придётся уже в Новом Бабилоне, а сейчас бы с таким уязвимым стеклом ухитриться без приключений добраться до цели. И обратно — тоже бы без приключений.

Встречные шпанки признаков интереса к вездеходу не проявляли, но ведь и лес их всё ещё тянулся. Ничего себе громадина — Шпанский лес. Он ведь страшен не просто величиной, а размахом своей патологии. В таком огромном лесном массиве — и вдруг одни шпанки. Здешние широколиственные породы ласково шелестят на ветру, но только стоит ветрам подутихнуть — из лесу слышатся вовсе другие звуки. Нет, не дробь дятла. Нет, не крик попугая. Хлёсткие удары по воздуху множества гигантских перепончатых крыльев — вот чем озвучен лес.

Если же припомнить сказанное Беньямином Родригесом об опасностях шпанки для всех других видов, становится понятно: чужеродных шпанскому племени звуков лес уже не издаст. Ибо он лишь по внешней видимости лес живой. На самом деле — одна декорация с погубленными на корню биоценозами.

Как бы страдал, наблюдая такое дело, настоящий Майк Эссенхельд — если бы был настоящим ксенозоологом, а не выдуманной Каем личиной! Верно, до подкожного зуда бы исстрадался, если даже ксеноисторик Кай не может унять жуткого впечатления.

А ведь в лес тот ведут тропинки! По которым некому больше ходить, ибо летучие твари в них не нуждается, а нелетучие — те давно сгинули, чтобы пойти на корм летучим.

Причём не все из тропинок протоптаны бывшим местным зверьём. Какие-то — и человеком. Дорога для вездехода, ведущая в лесную глубь — каково! А были и пешеходные тропы, но несомненно человеческие. В точности напротив таких троп через реку были переброшены верёвочные мосты с перилами.

И сами-то мосты не больно надёжного вида, но если представить, как одолевший мост одинокий путник с той стороны углубляется в лес, полный шпанок — тут тебя такой холодный пот проберёт, что впору одним прикосновением к спине замораживать джерихонские морепродукты.

А потом как то раз Шпанский лес закончился. Вездеходная дорога в последний раз выдала развилку: левая её ветвь протискивалась между молодым подлеском и хаосом древних причудливо выветренных камней, живо смахивающих на индийские гробницы, прямая ветвь начинала спуск то ли в ущелье, то ли в овраг. Параллельно с дорогой кренился вниз и быстрый ручей, в который снова собралась разлившаяся было речка.

— О, пороги! — заметил Брандт. И скаламбурил. — Пороги нам по дороге.

— Ага, и овраг, — подтвердил Кай.

Вездеход аккуратно сползал по дороге, проложенной какими-то умниками вниз по склону с углом градусов где-то в сорок пять. Участок пути не для боязливых, даром что виды с него открывались потрясные: после жиденьких верхних порожков ручей, объединившись с другими речными рукавами, выдал целый каскад водопадов.

— Красотища! — не мог не воскликнуть Кай. — И почему Эр-Мангали не туристическая планета?

Хоть и ясно, почему. Сложился у планеты другой профиль по милости прагматичных хозяев. Те рассуждали так же, как Каю ответил Брандт:

— Ну, водопады чуть ли не везде сыскать можно, а руду не везде.

Типа, всё правильно, ископаемые важнее. Да ничего ведь не правильно!

По мере того, как склон становился круче — ещё на парочку градусов — Кай понемногу отвлёкся от чудного зрелища и ненароком проговорил вслух усиливающееся опасение:

— А туда ли мы едем? — а сам замер при мысли, что Брандт сейчас же заглушит мотор и уткнётся в карту, а лишённый управления вездеход, увлекаемый собственным весом, вниз покатится...

Но видать, ярлык совсем невменяемого водилы он к Брандту приклеивал зря. Тот не утратил сцепления с почвой, и вместо, чтобы рыться в условных обозначениях на бумажном голо-рисунке, ткнул пальцем прямо в сеть разбегающихся по стеклу трещин:

— Да вон уже и посёлок виден!

Кай присмотрелся: и верно. Там, внизу, на самом дне оврага проходила типовая бронепластиковая стена с силовым навершием, в ней зияли ворота, охраняемые парой надменных стражей, а за стеной — под высокими деревьями — громоздились крыши бараков. Всё, кроме деревьев, до боли знакомо по Новому Бабилону.

Даже охранник ворот, потребовавший у Брандта путевой лист, как две капли воды смахивал на Роба. Их, что ли, готовили к службе в одной учебке?

— Ну, здравствуй, Новый Джерихон!

Охранник посмеялся аффектированному восклицанию Кая и махнул рукой: проезжайте, мол. Вездеход покорно проехал в ворота и те за ним закрылись. Как только начали закрываться, Кай ощутил укол беспокойства. Как в ловушку попали.

— Где-то в чём-то мы с тобой обознались, — шепнул он Брандту.

— Я скажу тебе, в чём. Ты где-то видишь море?

Уж чего-чего, а намёка на море на дне здешнего оврага не было и в помине.

— Это не Новый Джерихон! Какой-то другой посёлок.

— Ага. И на карте его нет.

7

Посёлок в овраге был таки странненьким. По широкой площади, на которую Брандт вывел вездеход, чтобы замереть в нерешительности, куда дальше — так вот, по этой площади слонялось множество людей, никого из которых нельзя было заподозрить в принадлежности к шахтёрам, или же к их охранникам. Весь этот люд, что называется, праздно шатался — вроде бы, каждый на свой манер, а всё же в неуловимом единстве.

Единство подчёркивалось одеждой — несуразными бурыми балахонами, но к внешней атрибутике никак не сводилось. Имелся и внутренний исток, некое принципиальное решение.

Они самопогружены, определил Кай. Кто-то и в самом деле, но большинство — понарошку. Эти последние вездехода в упор не видят, а всё же пялятся на него, полностью уводя всё внимание в боковое зрение. Им нельзя бросить на прибывшую машину прямого взгляда? Но почему? Ответ на поверхности.

Они возносят молитвы — тоже с привлечением целого множества путей. Кто-то кликушествует, выдавая в голосовом надрыве первые подошедшие к горлу тексты. Кто-то бубнит по памяти. Кто-то, не доверяя памяти, зачитывает тексты с листа. Кто-то общается с высшим миром в аристократическом молчании.

Эти-то, молчаливые, отчаяннее других косятся на вездеход.

— Думаешь, кто-то к нам подойдёт? — спросил Кай у Брандта на десятой минуте сидения в этом храме под открытым небом.

— Уже не думаю, — проворчал тот. — Мы здесь им только мешаем... Отчего же нас сюда пропустили те клоуны на входе?

Кай отметил про себя, что те, на входе, выглядели ещё более-менее адекватными. А внутри — ни дать, ни взять, секта.

— У них там, видно, такая инструкция: впускать и не выпускать, — сказал, унимая дрожь, — за счёт этого и контингент пополняется.

— Я им не контингент! — вспылил Брандт.

— Вот они и не подходят. Ждут, когда ты изменишь мнение.

Брандт в ответ дёрнул плечом, подразумевая, что никогда. Что ж, упрямство, конечно, сильная штука, но ведь не для пойманного в ловушку. Например, можно всем назло никогда не покинуть вездехода, отрицая сам факт поимки, но при этом твоё никогда очень быстро закончится, а сектантам-то хоть бы что.