Непримиримость - Юлиан Семенов

Герасимов попросил адъютанта связаться с департаментом полиции на место Трусевича пришел его заместитель Зуев, Максимилиан Иванович изволил распрощаться со столь дорогим ему креслом шефа секретной службы империи — не все коту масленица, будет знать как своим палки в колеса ставить с Зуевым можно иметь дело хоть и трусоват.

Из департамента вскорости сообщили что Александр Иванов Петров, он же «Хромой» он же «Южный», он же «Филатов» действительно является известным боевиком в эсеровском терроре к революции примкнул в девятьсот пятом году был поставлен Азефом и Савинковым на динамитную лабораторию; во время взрыва, происшедшего по вине Любы Марковской — не уследила за смесью — искорежил стопу, в беспамятстве попал в полицию, продержали сутки, перевезли в тюремный госпиталь там отпилили ногу, гангрена за месяц потерял двенадцать кило: кожа да кости, тем не менее грозил военный суд, виселица; время лихое: даже шестнадцатилетним набрасывали веревку на худенькие, детские еще кадыки, а безногого б вздернули без всякого сострадания.

Спас Бартольд, организовал побег вынес друга из лазарета погрузил на лодку поднялся по Волге до маленького городишки сдал своему родственнику, известному по тем временам хирургу тот не только залечил гангренозную культю, но и сделал вполне пристойный протез после этого Петрова вывезли за границу в Париж там встретили как героя еще бы и ногу потерял и бежал из-под виселицы, и границу пересек на протезе, хотя был объявлен во все розыскные листы империи как особо опасный преступник.

…Герасимов долго тер лоб, собравшийся толстыми нависающими друг на друга морщинами потом тяжело опершись об атласные подлокотники поднялся с кресла и подошел к своему особому сейфу, где хранились донесения Азефа и еще трех других, самых доверенных агентов, которых вербовал лично он, и никто другой о них не знал (кавказский эсдек эсер из Эстляндии и киевский меньшевик).

Пролистав папки с донесениями Азефа нашел кличку «Хромой»; это и есть безногий Петров, кто ж еще?!

Азеф сообщал, что Александр Петров в сопровождении группы боевиков выезжает в Россию, чтобы повторить кровавый маршрут Стеньки Разина: намерены пойти террором по Волге, поднять мужиков против дворянства, понудить помещиков бежать из города, а затем подвигнуть крестьян на самозахват пустующих земель. Давая оценку этому плану, утвержденному ЦК в его отсутствие (видимо, уже не доверяли, понял Герасимов следили за каждым шагом), Азеф высказывал опасение, что дело может оказаться достаточно громким: «провинция сейчас более бесконтрольна чем центры Волга — регион взрывоопасный, судя по всему, грядет голод. Советовал бы отнестись к моему сообщению серьезно. „Хромой“ может быть легко опознан ходит на протезе, ногу оторвало в нашей динамитной мастерской, фамилии его я не помню хотя встречался дважды, в пятом еще году. Он худощав волосы вьющиеся, длинные ниспадающие чуть не до плеч, глаза пронзительно-черные, лоб небольшой, гладкий, без морщин словно у девушки, на левом веке черная родинка вроде мушки, что ставят кокотки полусвета».

Герасимов попросил сотрудников поднять корреспонденцию отправленную им по империи из охранки месяц назад; саратовское отделение не назвал остерегаясь, что вовремя не предупредил волжан о тревожном сигнале Азефа: берег агента, да и потом Саратов не Петербург, зачем таскать каштаны из огня чужому дяде? Был бы товарищем министра, отвечал бы за всю секретную полицию империи — другое дело, а так «служба службой, а табачок врозь».

По счастью сведения Азефа — в измененном, конечно, виде со ссылкой на некоего секретного сотрудника «Потапову» — были отправлены в Саратов; спустя неделю на основании его, Герасимова, информации Петров со спутниками был взят на явке с динамитом и револьверами.

Лишь после этого Герасимов встретился с новым директором департамента полиции Нилом Петровичем Зуевым.

Выслушав генерала, тот поднял над головой руки, будто защищался от удара.

— Это ваш человек! — Зуев всегда норовил самое сложное от себя отодвинуть, передав другим; никакого честолюбия, только б спокойно дожить до пенсии. — С вашей подачи этого самого Петрова взяли, уровень высок, птица из Парижа, саратовцы с таким не справятся вызывайте-ка его к себе, Александр Васильевич, и посмотрите сами, на что он годен!

Вернувшись в охрану Герасимов сразу же отправил шифротелеграмму в Саратов с просьбой откомандировать Петрова в северную столицу первым же поездом в отдельном купе загримированным в сопровождении трех филеров.

После этого обошел свое здание, нашел большую комнату, окна которой выходили во двор попросил вынести рухлядь, подобрал мебель: удобную кровать, письменный стол, два кресла, этажерку для необходимой литературы — и распорядился, чтобы белье постелили магазинное, никак не тюремное.

Когда Петрова доставили Герасимов зашел к нему в комнату, осведомился, нравится ли здесь гостю, выслушал сдержанную благодарность (хотя в голосе чувствовалась некоторая растерянность ищущее желание понять ситуацию) и сразу перешел к делу:

— Господин Петров я открою свое имя после того, как вы подробно напишете мне о вашей работе в терроре. Интересовать меня будет все ваши товарищи по борьбе с самодержавием, руководители, подчиненные, явки, транспорт. Вы, конечно, понимаете что устраивать побег из каторжной тюрьмы — дело противозаконное, я буду рисковать головой, если, поверив вам, пойду на риск. Чтобы я смог вам поверить, надобно исследовать ваши показания, соотнеся их искренность с документами архивов. Если результат будет в вашу пользу, я выполню все о чем попросите. В случае же, если мы поймем что вы вводите нас в заблуждение, что-то от нас таите, что-то недоговариваете вы, конечно, знаете печальный опыт с бомбистом Рыссом, я возвращу вас в Саратов. Оттуда будете этапированы в рудники. Сможете выжить — на здоровье я человек незлобивый. Но когда поймете, что наступил ваш последний миг вспомните эту комнату и наш с вами разговор последний и единственный шанс, второго не будет.

— Я напишу все что умею, — ответил Петров, по-прежнему сдержанно хотя глаза его лихорадочно мерцали и лицо было синюшно-бледным. — Не взыщите за стиль это будет исповедь.

Через два дня когда Герасимову передали тетрадь, исписанную Петровым данные из архивов подтвердили его информацию. Тем не менее приняв решение начать серьезную работу, Герасимов поднялся на чердак сел к оконцу в креслице заранее туда поставленное и приладившись к биноклю начал наблюдать за тем, как себя ведет Петров наедине с самим собой.

Смотрел он за ним час, не меньше, тщательно подмечая, как тот листает книгу (иногда слишком нервно, видимо что-то раздражает в тексте) как морщится, резко поднимаясь с постели (наверное болит культя) и как пьет остывший чай. Вот именно это последнее ему более всего и понравилось: в Петрове не было жадности, кадык не ерзал по шее и глотки он делал аккуратные.

Вечером Герасимов постучался в дверь комнаты (сказал филерам на замок не запирать), услышал «войдите», на пороге учтиво поинтересовался:

— Не помешал? Можно? Или намерены отдыхать?

— Нет, нет, милости прошу.

— Спасибо, господин Петров. Давайте знакомиться: меня зовут Александр Васильевич, фамилия Герасимов, звание — генерал, должность…

— Глава санкт-петербургской охраны, — закончил Петров. — Мы про вас тоже кое-что знаем.

— В таком случае не сочтите за труд написать, кто в ваших кругах обо мне говорил и что именно ладно?

— Знал бы где упасть, подложил бы соломки. Вот уж не мог представить, что жизнь сведет именно с вами.

— Расстроены этим? Или удовлетворены?

— Про вас говорят разное.

— Что именно?

— Говорят, хам вы. Людей обижаете.

— Людей? Нет, людей я не обижаю. А вот врагов обижаю. Такова судьба: или они меня, или я их…

— Это понятно, — кивнул Петров.

— Господин Петров, мы прочитали ваши записки. Они нас устраивают. Я человек прямой, поэтому все сразу назову своими именами вы нам не врали. Слава богу. Но вы не объяснили, что побудило вас обратиться в саратовскую охранку с предложением стать нашим секретным сотрудником. Я хотел бы услышать ответ на этот вопрос.

— Отвечу. Вам имя Борис Викторович Савинков говорит что-либо?

— И очень многое, — ответил Герасимов.

— Знакомы лично? Видали? Пользуетесь слухами? — продолжал спрашивать Петров. — Что знаете конкретно?

— Многое. Знаю, где он жил в столице, в каких ресторанах гулял, у кого одевался, с кем спал.

— Вот видите. — Впервые за весь разговор Петров судорожно сглотнул шершавый комок, так пересохло во рту. — А я знал только одно: этот человек живет революцией. Он виделся мне, словно пророк, в развевающейся белой одежде, истощенный голодом и жаждой. Я был им болен, Александр Васильевич! Так в детстве болеют Айвенго или Робин Гудом! А когда меня в Париж привезли, когда начали таскать по революционным салонам, чтобы я демонстрировал свой протез, когда встретился с Борисом Викторовичем, пообщался с ним, так даже сон потерял с отчаяния… Это он здесь подвижник террора, а там ходит по кабакам с гвоздикой в петличке фрака и табун влюбленных дурочек за собою водит, попользует и бросит, хоть на панель иди… Разве может человек идеи в Петербурге быть одним, а в Париже прямо себе противоположным? Мы здесь ютимся в сырых подвалах и счастливы, ибо верим, что служим революции, а Чернов на Ваграме целый этаж занимает, семь комнат, барский апартамент! Вот поэтому, вернувшись в Россию ставить террор на Волге, попав к вам в руки, я в одиночке отчетливо вспомнил Париж и моих товарищей по борьбе. Вспомнил, как они меня по десять минут разглядывали, прежде чем заказывать ужин, как вино пробовали, что им лакей поначалу наливал в рюмку для дегустирования, и сказал себе: «Эх, Санька, Санька, дурак же ты на самом деле! Ты этим барам от революции ногу отдал, а теперь голову хочешь положить за их роскошную жизнь?!» Вот, собственно, и все… Попросил ручку и написал письмо в охрану…