Золотая пряжа - Корнелия Функе

В здании было много окон, но мотылек показал ей то, за которым плакал ребенок. Он лежал на руках юной монахини, почти невидимый в складках ее одежды. Но крохотный кулачок, сжимавший край черной ткани, имел матово-розовый оттенок лунного камня.

До рассвета оставалось еще несколько часов, но Фея велела Хитире остановиться. Она чувствовала этого ребенка как часть себя, и это ее пугало.

Фея вышла из кареты. Эта страна совершенно не походила на ту, которую она видела на крыльях мотылька. Лотарингия? Нет, там монастыри выглядят по-другому.

Что делать? Она все еще держала мотылька между ладонями. Так или иначе, ребенка нужно защитить.

Она отпустила мотылька, поручив ему показать ребенка Кмену. Он любит сына и должен его найти.

Ночь выдалась светлая. Казалось, две полные луны вот-вот готовы опуститься на землю. Фея встретилась глазами с Доннерсмарком. «Он становится сильнее, – говорил его взгляд. – Помоги мне». Но она думала о ребенке, который до сих пор оставался жив только благодаря ей. Что стоило заняться им раньше, вместо того чтобы сидеть сложа руки в стеклянной клетке?

И как ей было объяснить Доннерсмарку, что в этой борьбе бесполезен весь его опыт, как военный, так и жизненный? Хотя он и сам, должно быть, об этом догадывался. Но выражение ужаса смотрелось на лице солдата так странно, придавая ему сходство со зверем, который шевелился у него в груди, что Фею это тронуло.

Она взяла за поводья его лошадь и заглянула ему в глаза.

– Чего ты боишься – забыть, кто ты есть? Что тебе в этих воспоминаниях, кроме боли? Он не отнимет у тебя ни радости, ни силы, ни любви. Ты будешь есть, спать и дышать, как раньше. Правда, он ничего не знает ни о прошлом, ни о будущем. Зато понимает толк в настоящем, поверь.

Доннерсмарк слушал, недоумевая.

– Не оставляй его, – велела Фея Хитире.

Мертвые знают об этом больше живых.

Доннерсмарк смотрел, как она тает в ночном сумраке. Фея хотела побыть одна, чтобы обрести силу, которой все так от нее ждут. Раскинувшаяся перед ней земля так же мало знала о времени, как и она. Даже Фея помолодела здесь и стала такой огромной, что в волосах, вместо снежных хлопьев, белели облака. Ей приходилось колдовать, чтобы оставаться маленькой, под стать миру смертных.

Свет клином не сошелся

Гоил прятался за афишной тумбой. Джекоб предупреждал, что Хентцау установил за ней слежку. Однако на сей раз шпион был другой, с кожей из бледно-желтого цитрина.

Лиска не спрашивала Джекоба, как он оторвался от топтуна, у нее были свои методы. Пока она ждала у ворот охранника, за спиной нарисовался Сильвен.

– Я с тобой, – прошептал он. – Он там.

И показал в сторону гоила, даже не пытаясь сделать это незаметно. Сильвен вообще ничего не умел делать незаметно. Лиску трогало, что он вызвался ее защищать, однако она плохо представляла себе, чем это может для нее обернуться. Она вообще не привыкла, чтобы ее опекали. Даже Джекоб знал, что она в состоянии позаботиться о себе сама и страшно раздражается, когда у кого-то возникают в этом сомнения.

– Сильвен, – сказала Лиска, – я уже взрослая, и мне не нужен папа.

«А тот, что нужен, давно умер», – мысленно добавила она.

Сильвен задумчиво почесал щетину на подбородке. Темная и колючая, она уже оттеняла его щеки, хотя и часа не прошло с тех пор, как он скреб их бритвой. Курчавая шевелюра делала его похожим на мягкогубого, кареглазого фавна. Впечатление усиливали заостренные уши, не говоря о волчьем аппетите и пристрастии к спиртному.

Сильвен являл собой редкую смесь взрослого мужчины и нежного мальчика, ранимости и силы. Иногда Лиске казалось, что все мужчины время от времени предаются мечтам, как девятилетние дети. Те, кого она любила, так уж точно.

– Прости, это все твои волосы. – Брошенный через улицу мрачный взгляд Сильвена должен был, по-видимому, послужить гоилу предупреждением. – Они напоминают мне о дочке. О рыжей, так-то у меня их три. Tabarnak, разве я не рассказывал? – Он проводил глазами удаляющиеся дрожки, как будто хотел отпустить свои воспоминания вместе с ними.

Лиска поняла: Сильвена что-то мучит. Ему надо выговориться.

Охранник терпеливо дожидался, пока она пройдет в ворота.

– Что случилось, Сильвен?

Он задумчиво посмотрел на костяшки пальцев.

– Не знаю, как и сказать… Ты и Джекоб… вы нашли столько разных волшебных штучек… Нет ли какого-нибудь средства, чтобы вернуть потерянную любовь?

Он старался, чтобы это прозвучало как бы между прочим, но Лиска видела, что́ стоит за его словами – надежда и боль.

Ей хотелось бы ответить утвердительно, но такого средства она припомнить не могла.

– Спроси лучше Хануту, – посоветовала Лиска. – Он знает побольше нас с Джекобом.

Сильвен решительно затряс головой.

– Нет. Мне стыдно. Ханута будет надо мной смеяться.

– Пустяки, – успокоила его Лиска. – В вопросах любви Альберт Ханута серьезен, как никто. Кто знает, может, он немедленно отправится на поиски. Спроси.

Сильвен поднял глаза к окну Хануты. Так он и остался стоять, даже после того, как охранник захлопнул ворота за Лиской.

«Вернуть потерянную любовь…» – мысленно повторила она, пересекая улицу. Интересно, что за любовь не дает покоя Сильвену и каково чувствовать, что ее больше нет?

Такого с ней еще не бывало…

Она оторвалась от гоила за цветочным киоском. Превратилась в лису и убежала, прежде чем он успел что-либо сообразить.

Церковь, возле которой ждал ее Орландо, казалась довольно скромной на фоне золоченых соборов, окружавших царские палаты. Да и сам Овчарка в простой серой куртке выглядел куда неприметнее, чем во фраке. Но взгляд, которым он окинул Лиску, с головой выдавал его профессию. Платье лотарингского покроя, недешевое, но изрядно поношенное… волосы рыжие от природы… кольцо, возможно магическое… в рукаве спрятан нож.

Таким Борзой нравился ей еще больше.

Церковь была деревянной, как и большинство тех, что попадались им на пути в Москву. Подняться на колокольню было нелегко, но открывавшийся сверху вид стоил усилий. Под ногами Лиски до самого горизонта раскинулся черепичный ландшафт, усеянный причудливыми башенками и каменными истуканами. Но не ради всего этого Орландо заставил Лиску преодолеть такое множество ступенек.

На спине примостившегося на столбике балюстрады орла, двуглавого, как и на гербе Варягии, восседал больший, в крохотной шляпке и курточке из оленьей кожи. На первый взгляд от аустрийских дупляков эти человечки отличались лишь цветом волос.

На шее большего вместо амулета висел золотой зуб. Он принял альбийские талеры, однако, судя по лицу Овчарки, тот получил за них не много. Большему нечего было предложить, кроме сплетен: Фея направляется в Москву в образе черной лошади, а может, она уже здесь и порхает по кремлевским палатам в виде мотылька. Она обещала поставить царю армию людей-медведей.

Не успел Орландо опомниться, как дупляк убрался восвояси на своем орле. Маленький плут боялся, и не без оснований, что Борзой потребует свои деньги обратно.

– У меня есть более надежный информатор, – сказал Орландо, жестом подзывая на улице дрожки. – Людмила Ахматова – лучшая шпионка Москвы. Мы договорились встретиться у меня на квартире по другому поводу, но, думаю, имеет смысл расспросить ее и о Фее. Присоединишься или высадить тебя возле Барятинского?

Лиска медлила. Время было раннее, и перспектива клевать носом в четырех стенах под бесконечные дискуссии Хануты и Сильвена о преимуществах картофельной водки перед вином вдохновляла ее мало.

– Присоединюсь, – ответила она, к нескрываемой радости Орландо.

Лиске нравилось его общество, даже слишком. Но когда Борзой распахнул перед ней дрожки, ей припомнилось другое лицо, такое прекрасное, что за его красотой могло спрятаться все зло этого мира. И Лиска отпрянула от дрожек, сама застыдившись своей мнительности. Воспоминания оказались сильнее доводов рассудка. Последний мужчина, провожавший ее к себе домой, наполнил ее страхом графин.

Орландо отпустил кучера взмахом руки.

– Собственно, почему бы нам не пройтись пешком? – предложил он. – Такие погожие дни случаются здесь гораздо реже, чем в Метрагрите.

Лиса посмотрела на него с благодарностью. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. Мимо мелькали разноцветные дома, церкви, палаты… Молчать рядом с Орландо было легко.

– И как часто ты превращаешься?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Лиска поначалу не поняла, стоит ли отвечать правду. Даже Джекобу она ни разу не призналась, как иногда скучает по звериной шкуре, и ей казалось предательством откровенничать об этом с посторонним. С другой стороны, Лиска чувствовала потребность высказаться, дать выход своей тоске.

– Хотелось бы чаще, – сказала она.

И замерла в ожидании следующих вопросов, обычных в разговоре с оборотнем и исполненных непонимания, страха, нередко даже отвращения и презрения.