Вторая весна - Михаил Зуев-Ордынец

Борис положил ручку. А может быть, все это есть? И самоотверженные дела, и яркие люди, и даже романтика, а он этого не видит, не умеет «глубоко вторгаться в нашу действительность»?

Борис провел взглядом по лицам людей, набившихся в столовую, и его удивил блеск в глазах молодежи. У Яшеньки вон даже нос лоснится не то от напряженного внимания, не то от восторга. И на лице Марфы играли не только кровь и здоровье, но и волнение. И лежавшие на коленях руки старого Кроха-лева то сжимались в кулаки, то разжимались, совсем как перед дракой. Что их так взволновало? Ах, да, Садыков рассказывал о танковом броске через Судеты.

А завгар, все еще не севший, кричал, сердито обводя шоферов болезненно пожелтевшими, шальными от бессонных ночей глазами.

— А по текущему моменту у меня всё! Теперь говори, кто испугался! Что?.. Прямо говори! В глаза смотри!

Но все молчали. Лишь Костя Непомнящих бросил неопределенно, отводя глаза:

— Дорожка для смелых, ничего не скажешь.

— Тут так: либо рыбку съесть, либо раком сесть, — тоже глядя в землю, сказал водитель с крупными рябинами.

— И сядем, — негромко, но слезливо откликнулась жена Крохалева, стоявшая в дверях кабинета. — Сядем раком на горах этих. Завез, старый бес! — покосилась она на мужа.

— Тетя Дуня, не по существу! — остановил ее, привстав, Воронков.

— Как раз по существу! — крикнула Тоня, тоже стоявшая рядом с матерью в дверях кабинета. — Завезли, пусть и вывозят! — повела она дерзкими глазами на сидевшее за столом начальство. — Поворачивать надо! Пропасти да горы, разве это дорога?

Отец Крохалев багрово покраснел и толкнул локтем сидевшего рядом сына: выручай!

Виктор вздохнул:

— Эх, дурак я, не пошел с нашими, с тракторной колонной. Был бы уже в Жангабыле, пахал бы, а не сидел бы вот так…

— А ты зачем на целину поехал? — Борода отца задрожала, а веселые глаза его озлились. — Девок брюхатить или государственное задание выполнять?

— Папаня, да вы что? — испуганно посмотрел Виктор на отца.

Воронков стучал по столу какой-то тайкой, недовольно глядя на Ипата, а тот, не обращая внимания, кричал зло и обиженно:

— Молчи, щенок! Взялся за настоящее дело, держи его крепко в руках! Хозяином будь, а не пассажиром! Он, вишь, пахал бы! Без тебя напашут! А ты вот теперь помогай, не умом, так горбом! — Он неожиданно замолчал и добавил обычным, ровным голосом: — Я, конечно, извиняюсь.

— А может быть, Витя прав, — обвела всех Лида умоляющими глазами. — Телеграмму нельзя послать? Бульдозер, что ли, вызвать? Хоть бы немного нам дорогу подровнять.

— Тю! Одна думала? — набросился теперь Виктор на девушку.

— Трусы! Неужели здесь одни только трусы? — соскочил с подоконника Неуспокоев. — Нас к подвигу зовут! Вы часто и много говорите о подвигах на целине, я слышал. Но вы оригинально понимаете подвиг. Как съемку у базарного фотографа. Просунь только голову в прорез декорации, а вздыбившийся конь над пропастью, или разрывы снарядов, или там лодка на бушующих волнах — это все заранее нарисовано. А вам остается только геройское лицо сделать?

— Это надо еще доказать! — высунулась из двери прихожей голова Зубкова и тотчас скрылась.

— Вот вам подвиг! — указал Неуспокоев на окно, за которым виднелись горы. Борис заметил вдруг, что прораб дрожит от необыкновенного возбуждения. — Сейчас у нас эпоха подвигов. Великолепная, роскошная эпоха для смелых людей! Дерзайте! И, черт возьми, когда же и выскакивать в генералы, в маршалы, если не сейчас, не сегодня? Родина зовет нас к подвигам, товарищи!

Он медленно, с видом превосходства обвел всех умными, властными, жадными глазами. Он ждал горячего одобрения, громких аплодисментов, может быть. Видимо, он привык, что его последние слова всегда заглушались аплодисментами. А люди смотрели на него равнодушно, разве что с любопытством.

— Не понял я вас, товарищ прораб, к чему же нас родина зовет? — обычным, будничным тоном, каким на всех собраниях задаются вопросы, спросил Грушин. — Вот вы лично, значит, приехали на целину ордена хватать?

— Совершенно верно, — спокойно, но задрожав нехорошо ноздрями, ответил Неуспокоев. — Я уже и дырочки в пиджаке провертел.

— Приехали подвиги совершать, а на колхозника казаха кулаками замахиваетесь! — ломая голос, стараясь, чтобы он был спокойным, звонко сказал Яшенька.

Неуспокоев откинулся назад, будто его дернули сзади за плечи, попятился и сел на подоконник.

Борис улыбнулся и начал рисовать летящего сокола.

— К делу, к делу ближе, товарищи! — постучал по столу пальцем Егор Парменович. Он ни разу не взглянул на прораба во время его речи. — Давайте о дороге говорить. Ну-с, как на это старые степные волки смотрят? — улыбнулся он сидевшим на диване водителям. — Ваше решающее слово, мастера дальних рейсов.

— Подождите, Егор Парменович. Не с того конца начинаете, — шепнул ему Грушин и громко сказал сидевшим на полу молодым шоферам: — Мы вашего слова ждем, ребята. Партия большое дело молодежи поручила. Она сказала: молодежь — хозяева на целине! Ну и вот, хозяйствуйте.

Ему долго никто не отвечал.

— Долго хозяева думают, — насмешливо покачал головой Ипат. — Долгонько!

— Зачем молчишь? — вскинул Кожагул на молодежь единственный глаз. — Овца язык отжевала?

Вадим, сидевший у самых ног Бориса, внимательно слушал всех говоривших, задумчиво постукивая по зубам шерлокхолмской трубкой. И вдруг лихо крикнул:

— Чего там балакать? Дочапаем! Одно колесо здесь, другое там!

Он вскочил и бросил руки по швам.

— Товарищ директор, истребители бензина на-скрозь целинной, непромокаемой, совхозно-жан-габыльской автоколонны к выполнению боевого задания готовы! Разрешите выполнять? — Он сунул трубку в зубы и молодцевато откинул голову.

Егор Парменович зашевелил усами.

— Ты мне брось петрушку ломать, — сказал он опасным голосом. — Ты трёп не разводи!

— А если это трёп, пусть начальники думают, — обиженно сел Вадим. — Чего они за нас прячутся? А наше дело телячье.

— Телешок! — с веселым презрением сказал кто-то в прихожей. — А свой ум в тряпочку завязал? Серьезно говорить надо.

— Серьезный разговор у директора имеется, — не глядя на Корчакова, старательно наматывая на палец поднятый с пола проводок, сказал Садыков. — Он за молодых шоферов боится. Молодая, говорит, травка, зелень! Это серьезный разговор.

— Да, это меня смущает, — открыто, не тая, заговорил директор. — Много у нас молодняка! Только что с курсов. Настоящую трудную дорогу вы еще не видели, — опустил он глаза на сидевших на полу молодых шоферов. — Мы можем на вас опереться? Не подведете? Голову с нас не снимете? Что голова! Партийные билеты не заставите выложить? — медленно и тихо, загустевшим голосом закончил Егор Парменович.

Молодые шоферы автоколонны, выпускники садыковских курсов, справляли медовый месяц. Наконец-то они мчатся на упругих шинах по степи, наконец-то они познали волнующую власть человека над мощной и умной машиной. Они как-то сразу повзрослели, эти, в сущности, мальчики еще! И вот им открыто не доверяют! Сказаны были такие слова, на которые надо ответить. И ответить по-настоящему!

— Вопросик, — тихо сказал Непомнящих. — Молодежь — хозяева целины, а хозяев вроде просят в сторонку отойти. Не годны к употреблению.

— Ребята, комсомольцы! — страдающе крикнул Воронков. — Неужели нам нечего сказать товарищу директору?

С пола поднялся забившийся в угол маленький, хрупкий мальчуган с нежным девичьим лицом и сердитыми серыми глазами под растрепанными бровками. Его не знали ни директор, ни Чупров. Мальчишку всунули в огромные валенки, оклеенные по низу ярко-красной автомобильной резиной, запеленали в добротный полушубок и вложили под мышки большие рукавицы.

— «Мужичок с ноготок», — шепнул улыбаясь Борис Корчакову.

Тот дернул левым усом.

— Давайте тогда я скажу, — начал неуверенно «мужичок с ноготок». И голос у него был тоже девичий, грудной, негромкий. — Очень вы нас сбили с толку, товарищ директор, когда о партбилете заговорили. Нам вроде неловко призывать вас рисковать партбилетом.

Корчаков не ответил, вычерчивая что-то пальцем по столу. Воронков решил выручить его.

— И не призывай! Тебе отвечать не придется!

— Почему мне отвечать не придется? — обиделся и удивился «мужичок с ноготок». — И мы тоже за все в ответе, за все, что было и что будет. Мы ведь не кирпичи или доски, которые везем.

— Комсомолец? — строго спросил Воронков.

«Мужичок» ответил так же строго:

— Ясно! А если коммунист будет бояться ответственность на себя брать, то кто же ее будет брать? Я свой партбилет, если получу, в сейф запирать не буду. Нет, вот здесь, в карманчике, пусть лежит. — Он дотронулся до груди против сердца. — Пусть со мной работает, а если ошибемся, пусть со мной и отвечает.