Жизнь волшебника - Александр Гордеев

какой ты открылась. И вот сейчас ты снова другая.

– А на самом деле, – грустно признаётся Голубика, – я всегда была такая, как сейчас. Просто на

мне была маска неискренности, которую я считала защитой. И только боль, которую ты мне

причинил, сорвала её с меня. Так что, спасибо тебе за эту боль.

Роману вспоминается вдруг момент, когда в минуты казни своего Насмешника, он пошёл в дом

за водой и вдруг замедлившись стал смотреть в окно, на самом-то деле видя мысленным взглядом

чуть ли не весь мир. Смотрел он тогда и думал, что нет у него в мире ни одной дружественной

души… А она и тогда была и есть сейчас …

– Вот я и дождался, – грустно произносит он больше, кажется, сам для себя. – Я всю жизнь

ждал некую сверх женщину, способную приподняться над своей женской сутью для того, чтобы

562

принять и мужскую суть. Я и предполагать не мог, что эта женщина раньше была рядом со мной.

То, что я сейчас от тебя слышу, может говорить лишь та, которая и впрямь любит истинно. Однако

я должен повторить – для меня многое уже в прошлом.

– Но почему ты заранее хоронишь себя? В тридцать четыре-то года! Взгляни, что творится

сейчас вокруг, как меняется страна! Начинается что-то совсем новое! Сейчас ты легко найдёшь

себе любое применение. Подумаешь: нет ноги и глаза. Зато есть жизнь.

– Да, время сейчас наступает, кажется, интересное. Есть где развернуться. Лежал я как-то,

слушал радио и подумал, что я не дотянул до него совсем немного.

– Что значит – «не дотянул»? – снова изумляется Голубика. – А сейчас ты где?

– А ты думаешь, здесь? Я инвалид не столько физический, сколько духовный. Я перегоревший,

сломанный, как ты сказала. Всё, моя дорогая, я свою лезгинку уже оттанцевал…

– Но разве тебе уже ничего не хочется сделать? Ты сделал уже всё?

– Больше всего мне жаль, что я так и не вырубил фигуры всех волшебников, какие только есть.

Я хотел заселить ими целую детскую площадку, а может быть, и больше – ведь можно было бы

сделать целый дворец волшебников. Но, думаю, это сделает кто-нибудь другой…

– Рома, и всё-таки я, может быть, чем-то могу тебе помочь?

– Уже ничем. Спасибо тебе за всё. Ты приехала похоронить меня. Будем считать, что ты

выполнила свой долг. Успокойся и живи дальше. Только не думай, будто я рисуюсь – я и раньше не

был склонен к этому, а теперь – тем более.

– Как ты можешь быть таким жестоким?!

– Ты же знаешь – если требуется, то я могу быть любым. Ты моя женщина, как поняли мы это

сегодня, и поэтому сделаешь всё, как я прошу. Уезжай спокойно…

* * *

Чуть больше года спустя, в двадцатых числах июня, на подходе к полустанку Брусничный

случается авария – сходит под откос товарняк с порожними нефтеналивными цистернами.

Очевидно, что это событие было предначертано не для всех. До полустанка она дотянулась лишь

одной цистерной и лишь до одного крайнего дома – дома матери Романа. Люди были рады, что

при аварии всё обошлось малыми жертвами, ведь на полустанок мог обрушиться и весь состав.

Поэтому других погибших, кроме полубезумной женщины и её сына-инвалида, не оказалось.

Роман, предвидя что-то подобное, думал, что это будет только для него. Однако Жизнь, которой

виднее, решила это по-своему, прихватив и его мать.

Телеграмму для Голубики уже некому было отправить, но на её мысленном общении со своим

Романом, которое продолжается постоянно, это не отражается никак.

Утверждали, что потом, после аварии, целая неделя была ознаменована красивейшими

закатами с преобладанием облаков с оранжевыми подпалинами. Конечно, когда в книгах пишут о

том, что вот, мол, ушёл человек, и его проводила какая-нибудь рожь на обочине дороги, пенье птиц

или какие-то там закаты и облака, то это не более, чем поэтическая выдумка. Ну что, скажите,

природе до смерти кого-то одного из людей? Да, пожалуй, так оно и есть… Возможно, и наши

закаты с преобладанием облаков с оранжевыми подпалинами оказались простой случайностью,

но, возможно и так, что мечта Романа Мерцалова обратиться в красивые облака стала

реальностью… Ночью же, на третий день после происшествия, был такой сочный, многоструйный

ливень, от которого Роман был бы просто счастлив… Никогда наша душа не бывает такой чистой и

одинокой, как во время ночных очистительных ливней.

Ушёл волшебник – не первый и не последний на этой Земле. Конечно же, он был волшебником,

потому что кем бы ни был он на самом деле, как бы не жил, но он мечтал стать волшебником. Ведь

мечта – это та же реальность, та же жизнь, только жизнь чуть-чуть невоплощённая… *17

Примечания

*1

Однажды, ещё в начале перестройки одна молодая женщина, дочь моего хорошего знакомого

пожаловалась:

– Не знаю, чем мне заняться. Хотелось бы зарабатывать больше, да не знаю как.

– А какое твоё любимое занятие? – спросил я.

– Мыть окна. Бывает так, что если у кого-то в гостях я вижу грязные окна, то предлагаю:

«Давайте, помою».

– Так это же здорово! – воскликнул я. – Чего тут думать?! Подбери людей, зарегистрируй фирму

и занимайся любимым делом на здоровье. Сейчас появляется всё больше богатых людей,

которым просто лень мыть свои окна.

– А как было у тебя? – спросила она. – Ты всегда знал, что тебе нужно?

563

– Всегда.

Я ответил очень уверенно, потому что это правда. В этом смысле мне повезло так же, как и

моему герою Роману Мерцалову. Я почти никогда не мучился выбором, у меня всегда находилось

какое-нибудь дело, которое нравилось.

Приятно, когда твои герои молоды и знают, как им поступать. Живя вместе с ними, ты и сам как-

то по-новому, куда ярче ощущаешь хотя бы тот же запах гуталина на солдатских ботинках, куда

отчётливей слышишь перестук вагонных колёс. Ведь чем больше ты обгонять по возрасту своих

героев, тем больше сомнений: а, может быть, в молодости это было не так? Может быть, чего-то из

того что было, я уже не помню или понимаю не так?

Вспоминается поучительный случай, произошедший со мной, когда я написал свой первый

роман. Рукопись эта вызвала некоторый резонанс среди нашей читинской пишущей братии. На

творческом семинаре, где была представлена моя работа, присутствовал патриарх забайкальской

литературы Василий Иванович Балябин. До семинара я говорил с писателем Александром

Латкиным, который был замечателен тем, что никто из читинских писателей ему не нравился. И об

этом предстоящем событии он