Достоевский. Энциклопедия - Николай Николаевич Наседкин

известное время, чтобы, как говорил Глеб Иванович Успенский, “очухаться” от ворожбы Достоевского.

Г. И. Успенский

Сам Успенский, для которого социализм был тоже своего рода религией, написал непосредственно после речи Достоевского почти восторженное письмо в “Отечественные записки”. Его заворожило то, что впервые публично раздались слова о страдающем скитальце (читай — социалисте), о всемирном, всеобщем, всечеловеческом счастье. И фраза “дешевле он не примирится” прозвучала для него так убедительно, что он не заметил ни иронии, ни дальнейшего призыва: “Смирись, гордый человек!” И только когда он прочёл стенограмму речи Достоевского в “Московских ведомостях”, он написал второе письмо в “Отечественные записки”, уже совершенно в ином тоне. Он увидел в словах Достоевского “умысел другой”. “Всечеловек” обратился в былинку, носимую ветром, просто в человека без почвы. Речь Татьяны — проповедь тупого, подневольного и грубого жертвоприношения; слова “всемирное счастье, тоска по нём” потонули в других словах, открывавших Успенскому суть речи Достоевского, а призыв: “Смирись, гордый человек” (в то время как смирение считалось почти преступлением), — зачеркнул всё обаяние Достоевского. И это осталось так на всю жизнь. Недаром при первом свидании с В. Г. Короленко Успенский спросил его:

— Вы любите Достоевского?

И на ответ Владимира Галактионовича, что не любит, но перечитывает, Успенский сказал:

— А я не могу… Знаете ли… У меня особенное ощущение… Иногда едешь в поезде… И задремлешь… И вдруг чувствуешь, что господин, сидящий напротив тебя… тянется к тебе рукой… И прямо, прямо за горло хочет схватить… Или что-то сделать над тобой… И не можешь никак двинуться…

И вот это чувство власти Достоевского над ним, с одной стороны, и какая-то суеверная боязнь этого обаяния (“И не можешь никак двинуться”) остались у Глеба Ивановича на всю жизнь.

Вспоминаю одну из наших последних бесед с ним по поводу статьи Михайловского о Достоевском. Глеб Иванович уже заболел своей страшной болезнью, но это было почти незаметно. Он очень горячо говорил, вдруг замолчал и, точно поверяя мне какую-то тайну, прошептал:

— Знаете… он просто чёрт…» [Д. в восп., т. 2, с. 455–456]

«Страшная болезнь», упомянутая мемуаристкой, — сумасшествие, в которое Успенский окончательно впал в последние 10 лет своей жизни.

Успенский Николай Васильевич

(1837–1889)

Писатель, автор по преимуществу рассказов и очерков из «народного быта»; двоюродный брат Г. И. Успенского. В 1861 г. вышло первое отдельное издание его рассказов, печатавшихся в «Современнике», которое вызвало споры. Достоевский откликнулся на выход книги статьёй «Рассказы Н. В. Успенского» (Вр, 1861, № 12), в которой в целом похвалил прозу Успенского и пожелал ему стремиться от натурализма к художественности и выразил надежду, что молодому писателю удастся сказать «собственно своё», «развить в себе свою мысль». Но уже в статье «Два лагеря теоретиков (По поводу “Дня” и кой-чего другого» (Вр, 1862, № 2) Достоевский резко заявил, что «такие рассказы — вроде рассказа г-на Успенского “Обоз” — по нашему убеждению, составляют клевету на народ».

Успенский вместе с Достоевским участвовал 20 декабря 1863 г. в литературном вечере в «клубе взаимного вспоможения» в Петербурге.

Успенский Пётр Иванович

(1837–1893)

Профессор медицины, специалист по нервным болезням. В мае 1878 г., когда у младшего сына писателя Алёши, которому не исполнилось и 3-х лет, вдруг начались непонятные судороги, А. Г. Достоевская поехала к профессору: «У него был приём, и человек двадцать сидело в его зале. Он принял меня на минуту и сказал, что как только отпустит больных, то тотчас приедет к нам; прописал что-то успокоительное и велел взять подушку с кислородом, который и давать по временам дышать ребенку. Вернувшись домой, я нашла моего бедного мальчика в том же положении: он был без сознания и от времени до времени его маленькое тело сотрясалось от судорог. Но, по-видимому, он не страдал: стонов или криков не было. Мы не отходили от нашего маленького страдальца и с нетерпением ждали доктора. Около двух часов он наконец явился, осмотрел больного и сказал мне: “Не плачьте, не беспокойтесь, это скоро пройдёт!” Фёдор Михайлович пошёл провожать доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени у дивана, на который мы переложили малютку, чтоб было удобнее смотреть его доктору. Я тоже стала на колени рядом с мужем, хотела его спросить, чтό именно сказал доктор (а он, как я узнала потом, сказал Фёдору Михайловичу, что уже началась агония), но он знаком запретил мне говорить. Прошло около часу, и мы стали замечать, что судороги заметно уменьшаются. Успокоенная доктором, я была даже рада, полагая, что его подергивания переходят в спокойный сон, может быть, предвещающий выздоровление. И каково же было моё отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось и наступила смерть…» [Достоевская, с. 345]

Утин Борис Исаакович

(1832–1872)

Юрист, публицист, публиковал статьи во многих крупных журналах по судебной реформе. В апреле 1849 г. был арестован по делу петрашевцев, но вскоре освобождён. В 1860-е гг. состоял членом комитета Литературного фонда, возглавлял ревизионную комиссию и в этот период активно общался с Достоевским — секретарём Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным. Известно 2 письма Достоевского к Утину от 18 и 20 февраля 1863 г. и одно письмо Утина к писателю, связанные с деятельностью Литфонда.

Ушаков Александр Сергеевич

(1836–1902)

Московский книгопродавец и литератор, публиковавший повести и очерки в «Современнике», «Библиотеке для чтения», «Светоче», автор сборника «Из купеческого быта», пьес «Комиссионер», «Рискнул да закаялся» и др. В начале 1860-х гг. Достоевский познакомился с Ушаковым через А. Н. Плещеева и встречался с ним на различных литературных вечерах. Ушаков предлагал в «Эпоху» свою повесть «Из огня да в полымя», судьба которой не известна. По поводу этой рукописи автор дважды писал Достоевскому письма (31 авг. и 23 дек. 1864 г.). А уже в 1867 г. Ушаков взялся переделать «Преступление и наказание» для сцены и в связи с этим написал ещё два письма Достоевскому (от 22 фев. и 9 апр.). Писатель ответил согласием (письмо не сохранилось) и, вероятно, просмотрел получившуюся инсценировку. Цензура не разрешила её к постановке, и Ушаков вплоть до 1882 г. боролся за право поставить «Преступление и наказание» на сцене, но разрешения так и не получил.

После Ушакова инсценировку пыталась осуществить в начале 1870-х гг. В. Д. Оболенская, но и она потерпела неудачу. Впервые «Преступление и наказание» по инсценировке Я. А. Дельера (псевдоним Я. А. Плющевского-Плющика) было поставлено петербургским литературно-артистическим кружком (Малый театр) в 1899 г.

Федосья

Служанка Достоевского в 1860-е гг. А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях» отвела её несколько страничек и, в частности, писала: «Эта Федосья была страшно запуганная женщина.